— Синьор конте и синьора контесса к вечеру переедут из гостиницы! — восклицал он на своем языке. — А здесь еще ничего не готово!
Слова эти относились к молоденькому шестнадцатилетнему юноше, который шустро говорил по-итальянски и довольно изрядно по-русски.
Несмотря на его юность и его очень заметную глуповатость, он все-таки был здесь важным лицом. Без него ничего бы не устроилось. Понимая, что говорит пожилой дворецкий, он мог все-таки распорядиться рабочими на понятном для них русском языке. Он и был нанят как переводчик.
— Успокойтесь, синьор Джеральди! — постоянно восклицал он. — Все успеем сделать!
Но Джеральди видел ясно, что до вечера они не успеют устроить хотя бы одну комнату для синьоры контессы. Иногда Джеральди, вспомнив что-нибудь, бросался к какому-либо из бородатых помощников, к костромичу или тверитянину, и вдруг, сыпля словами, начинал умолять что-нибудь скорее сделать. Но костромич глядел на дворецкого разинув рот и прислушиваясь к его словам как к какому-нибудь чириканью диковинной лесной птахи. Джеральди тащил, толкал, науськивал костромича, очень толково объясняя что-то, но тот не двигаясь, как истукан, много, много если произносил:
— Ты, барин, то исть насчет чего же?
Джеральди хлопал себя ладонью по голове, иногда брался за волосы и восклицал отчаянно:
— Oh, que bestia! [12]
Это слово на языке итальянца было не очень обидным, но костромич понимал его по-русски и заверял жалобно, что он ни в чем не смошенничал.
Разумеется, в этот вечер переезжать в холодный, промерзший за зиму дом оказалось невозможным. И только наутро явились новые хозяева — граф Феникс с супругой.
Войдя в новую квартиру, граф прежде всего осведомился о пяти больших ящиках одинакового формата, которые ехали с ним через всю Европу. В этих ящиках было не платье и не вещи путешественника, а пучки засушенных трав, банки с жидкостями и порошки в коробочках. Джеральди, конечно, знал, что для барина, медика и мага, эти ящики дороже всего в мире, и потому осторожно, при помощи «бестий», поставил их в угольной комнате и запер ее на ключ.
Целый день осматривался в доме граф Феникс и соображал, как устроиться здесь, какую комнату взять для своего кабинета. Графиня, напротив, не ходила по дому, а сидела больше около окна и грустным взором смотрела на широкую равнину. Лицо ее было тоскливо. Она думала о том, как далеко занесла наконец ее судьба — в страну, где всякие чудеса бывают. Вот говорят, например, что эта равнина перед домом не поляна и не земля. Говорят, что будто бы это толстый слой льда и будто бы через каких-нибудь две-три недели вся эта равнина, по которой идут и едут, на которой, казалось бы, можно построить несколько сотен домов и провести несколько улиц, — что все это широкая, величавая река, по которой через три недели поплывут корабли.
Графиня, оглядывая эту равнину, отчасти сомневалась. Может быть, вон там есть речка, где желтая полоска, где теперь едут вереницы каких-то низеньких, сереньких санок на маленьких лошадях. Может быть, там будет течь речка, но чтобы все это пространство всколыхнулось и стало большим озером или широкой, бушующей рекой — этому графиня не верила.
В первый же день, приведя немножко в порядок некоторые горницы, распаковав два ящика, где оказались разные связки трав, банки с жидкостями, бесконечное число баночек и пузырьков, граф Феникс, заперев угловую комнату на ключ, приказал жене присматривать, чтобы кто-нибудь не проник в эту горницу при помощи другого ключа. Затем он велел закладывать свой наемный экипаж и выехал из дому.
— Луиджи, — крикнул он юному итальянцу, — хоть я вас не нанимал для лакейских должностей, но на этот раз прошу вас стать на запятки, чтобы доставить меня к графине Валуа.
Юноша с удовольствием оделся, и, когда граф поместился в небольшую каретку, запряженную, однако, цугом, четверней, как подобало всякому дворянину, Луиджи стал сзади, рядом с другим гайдуком, из русских, вновь нанятым.
Миновав весь Невский проспект с оголенными еще по обеим сторонам высокими деревьями, карета завернула на менее широкую улицу. Здесь сеть стволов и голых ветвей была еще гуще; за ними направо и налево виднелись заборы; за заборами — серая паутина кустов, а за ними — небольшие домики.
Карета завернула во двор одного из таких домиков, который был невелик, но красивой постройки и свежевыкрашен ярко-голубой краской. На фронтоне его — около четырех колонн, двух балкончиков, верхнего этажа и нижней террасы, спускавшейся в садик, — повсюду виднелись белые деревянные медальоны, изображавшие разные мифологические фигуры.
Когда карета графа Феникса остановилась у подъезда, в доме началось движение. Граф вошел в прихожую, и навстречу к нему высыпало веселое общество, состоящее из пяти человек. Тут были: баронесса д'Имер, барон Рето, графиня д'Авила, Алексей Норич и сестра его. Последние были здесь тоже в гостях.
— Ну-с, переехали? Устроились? Расположились? — раздались голоса молодежи.
— Да, переехал… — начал граф Феникс, или Калиостро. — Как здоровье моей прелестной маркизы?.. Прошла ли лихорадка?
— Опять маркиза, — выговорила хозяйка дома, и ее красивые синие глаза под черными бровями блеснули ярче. Она не шутила, а сердилась.
— Виноват… все забываю… — отозвался Калиостро.
— Однако надо привыкать скорее к этому маскараду имен, — вымолвил Алексей. — Спасибо, что мы с сестрой сохранили наши имена.
Он проговорил это весело, но вдруг стал сумрачен и вздохнул. Все оглянулись на него, и все поняли, в чем дело. Он будто забыл, что тоже, хотя невольно, носит не свою фамилию и уже привык называться Норичем.
Иоанна прервала неловкую паузу и выговорила:
— Ну, Бог даст, скоро прекратится этот маскарад для всех. Мы снова примем наши настоящие имена, а вы — свое настоящее. И тогда мы вместе с графом Алексеем Зарубовским двинемся из этой дикой земли в нашу милую Францию.
— Ну а пока, — отозвался смеясь Калиостро, — двинемтесь в гостиную.
Все общество перешло в большую, довольно изящную комнату и уселось вокруг гостя.
— Ну-с, кстати, что же граф Зарубовский и его супруга? Какие новости дня? — произнес Калиостро.
— Новости дня? — отозвалась графиня д'Имер, то есть Иоанна, вывернувшая свое имя Реми наизнанку.
— Новость та, что Роза моя с сегодняшнего утра уже пользуется полным доверием графини и именуется главной попечительницей над всеми няньками и горничными ее младенца.
— Браво!.. Брависсимо! — воскликнул Калиостро.
— Ну-с, а моя новость не менее важна. Мне назначена уже аудиенция у князя Потемкина, и я затрудняюсь только в одном: каким образом представиться — одному или с Лоренцой?.. Ну а вы, мой юный друг? — обратился Калиостро к Норичу.
— Я был вчера опять у графа, — отозвался Алексей.
— На этот раз он отговорился болезнью. Меня приняла графиня и заявила, что дедушка, то есть граф, просит меня через нее передать письмо королевы.
— А я говорю, — воскликнула Иоанна, — что это вздор! И этого делать не надо. Пускай Норич сам покажет письмо графу Зарубовскому, спросит у него, как быть, попросит покровительства, чтобы доставить это письмо лично и вручить его самой императрице, но никак не отдавать его в руки графини и даже не оставлять у графа… А если они разорвут письмо королевы из злобы, из мести? Что тогда делать? Скакать за другим во Францию? Тогда мы погибли.
— Но все-таки, — заговорил Калиостро, обращаясь к Алексею, — расскажите мне подробно опять о вашем первом свидании с графиней и с графом Зарубовскими. Меня несколько смущает одна подробность вашего свидания. Пожалуйста, расскажите вновь в мельчайших подробностях, вспомните даже, если возможно, выражение лиц ваших врагов-родственников. Все это мне нужно для моих соображений.
Алексей начал рассказ о том, как первый раз по приезде в Петербург снова посетил своего старика деда. Все слушали молча и внимательно. Лиза, пересев поближе к брату, обняла его и тоскливо глядела на него, слушая его рассказ.
Красивая юная девушка, называвшаяся теперь д'Авила, то есть Эли д'Оливас, сначала слушала своего возлюбленного, но, зная все, что он скажет, наизусть, глубоко задумалась и унеслась мечтами далеко от Петербурга, в те пределы земли, где в эти дни уже давно зацвели апельсиновые и лавровые деревья, наполняя благоуханием чудно зеленеющие равнины под палящими лучами яркого южного солнца…
XV
Вся эта разнохарактерная компания, явившаяся теперь на берега Невы и принадлежащая к разным национальностям, даже не имеющая ничего общего между собой, была лишь связана искусно придуманным общим делом. И характером, и нравственным кругозором все они резко отличались друг от друга. И здесь, на берегах Невы, где их поневоле сплотила вместе ближе и теснее одна общая цель, различие характеров сказалось еще ярче.
Так, Иоанна и Алексей, как оказалось, были двумя крайностями. Насколько энергичная, но порочная, бессердечная женщина была способна на все, не исключая самого гнусного злодейства, настолько Алексей был добр, честен, правдив и неспособен даже на самый мелкий предосудительный поступок.
Две южные девушки, почти еще девочки, одна кровная испанка, другая почти немка, были чисты сердцем, наивны, и не только не запятнаны жизнью, но даже еще и не тронуты ею, как новорожденные младенцы… А рядом с ними появился и теперь постоянно был, от зари до зари, и действовал мелкий негодяй последнего разбора, Вильет, рыцарь подонков парижского народонаселения если не по происхождению, то по своей деятельности. Наконец, глава и начальник всей этой разноплеменной, чуждой друг другу компании, знаменитый кудесник, тоже ничего не имел общего со всеми своими случайными друзьями.
К его чести надо сказать, что он не был все-таки способен, по природной доброте сердца, на все то, что твердой рукой могла совершить Иоанна. Но к стыду его, надо прибавить, что он был все-таки способен с детства, приучен обстоятельствами, к таким деяниям, которые привели бы в ужас Алексея, если бы он знал хотя сотую долю похождений и приключений графа Калиостро, ныне Феникса, для России.