— Вот мудрый совет, — сказал Афанасий Елисеевич, — ничего не может быть мудрее этого. Ступай, брат, учини нам всем пользу и себе великую славу, и я с тобой пойду.
— Нет, нет, не пущу я ни тебя, Юрий, ни тебя, Афанасий Елисеевич, — сказал Данило, — вы оба мне дороги. Положим, что мы через то и проплывем благополучно, да бусурманы вас побьют; вы не успеете уйти от них. Ни за что не пущу. А вот что. И ты, Юрий, и ты, Афанасий, хорошо знаете ихний язык и ихние обычаи; вы поплывите вперед, как будто в послах, и присмотритесь, как там у них. Может быть, оно и не так страшно, и мы успеем прорваться в море.
Решили, что Кудеяр поплывет вперед посланником от предводителя царской рати вместе с Афанасием Елисеевым; им придали одного новокрещеного из касимовских татар, испомещенного так же, как и Кудеяр, в Белевском уезде. Кудеяру очень не хотелось плыть вместе с Афанасием Елисеевичем; этот человек показался Кудеяру что-то подозрительным; хотя он выдавал себя за грека, но по выговору и ухваткам напоминал собою сынов Израиля, которых Данило Адашев не знал, но к которым Кудеяр присмотрелся в Украине.
Когда трое, составлявших посольство, подплыли к Ислам-Керменю, Кудеяр, осматривая местность, сказал:
— Боялись напрасно, Днепр так широк, что коли будем плыть возле противного берега, так, почитай, до нас не долетят их арматные пули.
— Особенно когда они и стрелять-то небольшие искусники, — прибавил новокрещенец.
— Не воротиться ли нам, да сказать воеводе, как бы худа этим не сделали мы себе, только им дадим о себе знать; чай, они нас не ждут, так мы проплывем себе ночью.
— То правда, — сказал Кудеяр.
— А нет, — сказал Афанасий, — как же можно не исполнить того, что воевода приказал? Да притом мы всего здесь не видим, а вот как нас впустят в крепость, так мы и узнаем, как в средине у них, все смекнем и доложим воеводе подлинно.
Подплыли к крепости. Афанасий Елисеевич затрубил в рожок, а Кудеяр выставил на конце своей сабли шапку.
В воротах крепости приподняли щиток, открылось отверстие. Вышло двое турок. Афанасий Елисеевич первый вскочил на берег и закричал по-турецки:
— Посольство от воеводы его царского величества.
— Иди сюда один, — отвечали ему, — а прочие пусть остаются в челнах.
— Не я голова; вот голова, — сказал Афанасий, — он пусть войдет со мною! Так надо!
— Идите, только без оружия: не воевать пришли.
Кудеяр и Афанасий повиновались, оставили в челне свое оружие. Их пропустили в ворота и тотчас опустили щиток.
Их привели в деревянное здание, где жил санджак чей, начальствовавший крепостью.
Положив руку на грудь по восточному обычаю, Кудеяр почтительно поклонился и произнес речь, в которой излагал неправды крымского хана, извещал от имени воеводы, что он по царскому повелению идет с войском наказать хана и принудить его отпустить русских пленников и установить прочный мир, чтоб вперед не было более обиды и разорения российской державе; уверял, что с турками Россия не воюет, царь находится с турецким падишахом в любви и дружбе, и просил пропустить русское войско в море.
— Это не может статься, — сказал санджакчей, — московский царь хочет завоевать Крым, как он уже завоевал Казань и Астрахань — мусульманские царства; нам ведомо, что в Москве чинилось и что затеяно, не вы одни идете на Крым; Вишневецкий послан на Дон, а сам царь со своими великими силами хочет идти на Перекоп. Нельзя допустить, чтобы мы сложа руки сидели да смотрели, как Москва будет покорять и порабощать наших правоверных мусульман. Мы все должны защищать нашу веру. Притом хан крымский — подручник и слуга нашего могущественнейшего, непобедимейшего государя; довольно того, что прошлый год мы спустили вам. Нет, мне приказано беречь проходы и не пускать на море никого, а если пойдете силою, то буду биться с вами.
— Этот человек, — сказал Афанасий Елисеевич, — не посланник, а лазутчик; он вызвался прикинуться перебежчиком и заколотить у вас пушки. Воевода не согласился, пожалевши его, чтоб он не пропал, пожалел оттого, что у него необычная сила, а велел ему плыть как бы посланником, на самом же деле для высмотров.
Кудеяр бросил свирепый взгляд на товарища и сказал:
— Он лжет, как пес. Я прибыл к вам посланником от воеводы, а не лазутчиком.
— Нет, он не лжет, — сказал санджакчей, — этот человек нарочно подослан нами к вам в Москву, чтоб проведать, что у вас затевается и делается; он нам прямит, он наш верный слуга, и мы ему во всем верим. Ты не воротишься к воеводе, мы тебя здесь задержим.
— Вы не можете меня задерживать, — сказал Кудеяр, — это нечестно, противно народным правам. Я посланник, послов не секут, не рубят. Я приехал за ответом, какой ответ вы мне дадите, такой я и отнесу воеводе.
— Нет, ты ничего не отнесешь воеводе, — сказал санджакчей. — Я тебя отсюда не выпущу.
— Ты не смеешь этого делать. Я не военнопленный, наш государь не в войне с вашим, наш государь будет жаловаться вашему, и тебе будет за меня наказание.
— Наш государь, — сказал санджакчей, — велит хватать лазутчиков, и ваш то же делает. Вот мы к вам подослали этого еврея, который прикинулся у вас не знаю кем; если бы вы узнали, что он лазутчик, вы бы его не выпустили. Так у нас ведется. Ты будешь задержан.
Кудеяр вспыхнул и крикнул:
— Я не лазутчик, я посол, эта змея лжет. — И с этими словами он схватил за затылок Афанасия Елисеевича и нагнул его к земле. Афанасий Елисеевич лишился чувств.
Испуганный санджакчей бросился в заднюю дверь и начал кричать. Весь гарнизон всполошился. Турки с яростными криками бежали к дому. Кудеяр выскочил из дома, сгоряча стал отбиваться кулаками, но толпа, стоявшая сзади, бросилась на него; ему на шею накинули аркан… он стал задыхаться и упал навзничь; тогда человек тридцать набросилось на него и стали надевать на него цепь.
— Мало одной, разорвет, — говорил санджакчей, — еще одну.
Принесли еще цепь и стали ею обвязывать Кудеяра.
— Мало двух цепей. Третью.
Принесли третью цепь и надели на Кудеяра.
— Кандалы ему на ноги потяжелее!
Кудеяра отвели в нижний ярус деревянной башни и заперли.
Тогда один турок вышел за ворота.
— Ты по-турецки знаешь либо по-татарски? — спросил он оставшегося в челне.
— Знаю по-татарски, — сказал новокрещенец.
Турок приказал передать воеводе, что посланцы его задержаны, потому что они лазутчики, а затем если воевода пойдет на море, то из крепости будут стрелять и не пропустят его.
С этим ответом поплыл вверх по Днепру новокрещенец.
На другой день отправлялась галера в Кафу. Вывели окованного Кудеяра, посадили в темное дно галеры — санджакчей написал донесение кафинскому паше, что отправляет пойманного московского лазутчика, который во время его поимки дрался и ушиб до смерти еврея, указавшего на него.
Мнимый Афанасий Елисеевич не вынес руки Кудеяра.
Данило Адашев, получивший известие о задержании своих послов, не подозревал, что Афанасий Елисеевич погубил своего товарища, и жалел о нем столько же, сколько о Кудеяре. Он решился идти вперед и не только пытаться проплыть мимо Ислам-Керменя в море, но взять самую турецкую крепость и освободить посланцев, задержанных вопреки всяким народным правам.
Вдруг неожиданно является из Севска станица, а с нею московский сеунч с царским указом. В этом указе извещался Данило, что великий государь, его царское величество, изволил постановить с крымским ханом замирение, а ему, Данилу, велено не ходить далее, не зачинать с татарами и турками никаких задоров и воротиться в города, распустить полк, а самому ехать в Москву.
Можно вообразить себе досаду Данила Адашева, получившего такое внезапное и никак нежданное приказание; давняя была мысль о покорении Крыма, столько лет он об этом только и говорил, столько трудов из-за этого перенес, все не удавалось — теперь вот, казалось, пошло дело вперед, и вдруг, как бурею, все поломалось, попортилось…
Однако жалей не жалей, а надобно было исполнять царский указ. Данило хотел, по крайней мере, освободить задержанных в турецкой крепости и отправил станицу человек в десять, уже не по Днепру водою, а полем на конях. Новокрещенец опять был послан головою в этой станице. Данило извещал турецкого коменданта, что его царское величество с крымским ханом постановил замиренье, посланная им рать возвращается назад, а потому воевода просил отпустить к нему отправленных для переговоров посланцев.
Санджакчей, получивши такую грамоту, пригласил новокрещенца в крепость, принял его дружелюбно и тотчас предложил ему лакомство. Прочих станичников в крепость не впустили, но угощали за воротами. Санджакчей послал Данилу Адашеву в подарок сахару и цареградских плодов и сказал:
— Дай Бог вам подобру-поздорову вернуться домой, а с нами по соседству жить всегда в любви и дружбе; а чтоб отдать ваших посланцев, того я никак не могу сделать, для того что они не посланцы были, а лазутчики, да еще один, у нас будучи, ушиб до смерти человека. За это мы его сковали и отправили на галерах в Турцию. Пусть боярин не прогневается: ни в какой земле не отпускают убийц, а казнят, а человек его, что сказался послом, учинил убийство, и потому мы его не отпускаем.
В таком смысле послан был ответ Данилу. Нечего было делать ему. Не вести же войны из-за Кудеяра, когда царь не приказал чинить задоров и велел ворочаться.
XIИноземный доктор
Душевное и телесное здоровье царицы Анастасьи день ото дня становилось хуже. Вечная досада, злость, тоска сушили ее. Ее хворому воображению повсюду представлялись козни врагов; и к числу этих врагов прибавился теперь Кудеяр, которого она никогда не видала в глаза, но которого ненавидела за то, что случай, происшедший с ним, расположил царя к войне с Крымом и сблизил опять с Сильвестром и боярами. Сначала царь долго скрывал от Анастасьи свое намерение, но братья узнали и сообщили сестре. Царица стала перед царем ахать и корить его. Царь, увидав, что царица все знает, сперва хмурился, сердился, потом стал уговаривать, чтоб она успокоилась, доказывал, что во всем видна воля божия, указывающая путь русской державе; что теперь уже ему нельзя не ходить в поход, уверял, что пойдет на короткое время, что иначе будет перед Бо