ситель вашего государя! Дам ему лучшие одежды из моих нарядов, повешу ему на шею толстую цепь чистого золота, чтобы она заменила ему те кандалы, в которых он мучился многие годы; он будет есть и пить так, как ест и пьет спасенный им государь. Дам ему слуг, жен, награжу его деньгами, поместьями, всем, чего он захочет. Девлет-Гирей умеет награждать за спасение своей жизни.
— Великий государь, светлейший хан, — сказал Кудеяр, — благодарю Бога, что повелел мне послужить тебе. То не мое дело, а божие. Если же милость твоя будет, отпусти меня в мою сторону; там у меня жена, дом свой.
— Слышите, как он умен, — сказал хан, — не себе он приписывает доброе дело, а Богу. Улем, сведущий в законе, не мог сказать ничего мудрее. Все исполню, мой первый друг, чего ты пожелаешь, но теперь мы поедем в Бакчисарай. Вы, мурзы, произнесете праведный суд над виновными, а ты, Кудеяр, поможешь нам обличить злодеев; окончится суд, и тогда, если захочешь, уедешь, осыпанный по достоинству нашими милостями, а до того времени, прошу тебя, оставайся у нас, будешь жить в моем дворце, в чести, довольстве и славе!
IIХанское угощение
И во сне не виделось Кудеяру такой роскоши, в какой он очутился. Недавно еще кандалы разъедали ему ноги; теперь его обули в сафьянные сапоги, расшитые золотом, в которые входили широкие штаны из толстой шелковой ткани; к черному кожаному поясу прицеплена была, на серебряной цепи, сабля в серебряных ножнах, с золотым ефесом, в котором блистал дорогой изумруд; вместо прежней рубахи из верблюжьего сукна его плечи покрывал темно-красный шелковый халат с висячими золотыми пуговицами; мускулистую шею казака украшала золотая цепь, сделанная в виде жгута, а его голову прикрывала черная баранья шапка с золотым пером. Кудеяра поместили в трех покоях ханского дворца; стены их были обвешаны, а пол устлан персидскими коврами; вдоль стен стояли низенькие диваны, обитые красным тисненым сафьяном; разноцветные стекла, вставленные в полукруглые оконные рамы, разливали мягкий, приятный полусвет; прямо из покоев был выход в сад; там счастливец, наевшись вкусной баранины и запивши ее кипрским вином, мог предаваться восточной лени под шум водомета, обсаженного чинарами. Двое невольников приставлены были служить ему, а две красивые невольницы-черкешенки обязаны были по его требованию разделять с ним по очереди ложе. Несколько раз хан удостоивал его приглашением к своему столу и брал с собой на охоту, где Кудеяр изумлял Девлет-Гирея своею силою и ловкостью. Придворные, из угождения к хану, должны были оказывать ему почести и внимание, но у многих начала гнездиться зависть и досада: одни опасались, как бы этот гяур не вздумал принять мусульманство и не сделался всемогущим любимцем при дворе: другие, в своем мусульманском фанатизме, оскорблялись тем, что неверный пользуется почетом наравне с правоверными.
Предусмотрительный Девлет-Гирей, еще не уезжая с Альмы в Бакчисарай, догадался, что враги его, почуявши об открытии их замыслов, поспешат убраться в Московское государство. Хан отправил своего селердарь-агу с двумя отрядами молодцов своей гвардии, называемых игитами, к Перекопу: одному отряду велел стать на перешейке, никого не пускать из Крыма без расспроса, поймать виновных мурз, если они явятся, и отправить их в Бакчисарай; другому отряду велено ехать к Арабатской стрелке, чтоб и чрез нее не могли ускользнуть преступники. Девлет-Гирей не ошибся.
Утром, после той ночи, когда убежал Кудеяр, раньше проснулся невольник персиянин, увидал побитых лошадей, пришел в ужас, ожидал от разъяренного господина всяких истязаний и, не сказавши никому о виденном, дал тягу, в страхе, не размышляя, удастся ли ему скрыться. Проснулся за ним другой невольник, грузин, и, заметивши, что двоих товарищей нет, полагал, что они убежали вместе, и пустился бежать сам, рассчитывая, что если ему удастся их догнать, то они поневоле возьмут его к себе в товарищи, а если не удастся, то он скажет, что бежал ловить беглецов. Осталось еще двое невольников: что бы они делали, если б проснулись, не знаем, но раньше их проснулся Алай-Казы; тотчас осведомился о своем халате, как самой драгоценной вещи, и, не нашедши его подле себя, поднял тревогу. Пробудились его товарищи, сначала вопили и кричали без памяти, а потом, пришедши в себя, стали помышлять, что им делать. Так как убежавшие невольники не стащили ничего, кроме халата, в котором было письмо, то явным казалось, что похищение учинено было с целью открыть заговор против хана. Зачинщиком зла мурзы считали не Кудеяра, а персиянина; оставшиеся невольники отправились искать лошадей для своих господ, а мурзы стали советоваться о своем спасении. Алай-Казы и Алтын-Ягазы решились бежать в Московское государство степью, но Акмамбет предпочел лучше скрыться в Кафе, надеясь на расположение турецкого губернатора, и потом уже, если нужным окажется, пробраться морем в Московское государство. Затем все положили остаться на месте и дождаться, пока невольники приведут им наемных лошадей, чтоб ехать каждому к себе и собираться в далекий путь.
Но из слов, неосторожно произнесенных мурзами во время суматохи, невольники поняли, что их господа затевали что-то дурное против хана и теперь боятся… Невольники эти, вместо того чтобы искать господам своим лошадей, отправились в Бакчисарай с той целью, чтобы самим объявить о преступных замыслах господ. Мурзы потеряли целый день в ожидании, переночевали в поле и на другой день пошли пешком к Алтын-Ягазы, которого имение было ближе от рокового для них места. Там, взявши у хозяина лошадей, Акмамбет и Алай-Казы поскакали каждый к себе. Алтын-Ягазы собрался в путь, обещаясь догнать Алай-Казы.
Алай-Казы, с двумя вьючными лошадьми и с одним русским невольником, которому обещал свободу по прибытии в Московскую землю, приближался к Перекопу, но ханский селердарь с отрядом игитов ждал уже его. Алай-Казы наткнулся на него так близко, что не успел повернуть коня, как игиты окружили его и связали. Алтын-Ягазы в это время догонял Алай-Казы и, увидевши вдали суетню, быстро повернул в сторону, но селердарь-ага пустился за ним в погоню. Его вьючная лошадь и невольник, русский родом, достались игитам, но Алтын-Ягазы ушел от них и доскакал до стрелки, как вдруг стоявшие уже и там игиты бросились на него. Несчастный беглец, видя неминуемую гибель, пришел в такое отчаяние, что, соскочив с коня, хотел удавить себя уздою, но игиты не допустили его до самоубийства, связали и повели к Алай-Казы, а потом обоих повезли в Бакчисарай.
Заговор против хана был делом обычным в Крыму, Ханы хотя и дозволяли себе разные деспотические выходки, без которых немыслим ни один восточный властитель, но непрочно сидели на своем престоле, завися не только от цареградского падишаха, но от своих беев и мурз. Мало того, что беи, сильные магнаты, не дозволяли ханам вмешиваться в управление их бейлыками, многие мурзы, имевшие поместья в бейлыках и происходя от одного рода с беями, считали беев своими главами, и во всех государственных делах хан должен был угождать беям и их мурзам, иначе, пользуясь своею материальною силою, они могли поднять восстание, свергнуть хана и посадить другого, что не раз случалось в крымской истории. Сам Девлет-Гирей, при помощи заговора, низвергнул и перебил детей своего брата, Саип-Гирея, и таким путем достигнул престола. В собственном своем уделе, который был значительнее других бейлыков, хан распоряжался произвольнее, но и там мурзы, в случае, когда хан раздражал их, могли составлять заговоры в пользу претендентов, в которых в Крыму редко бывал недостаток, тем более что новый хан в признательность за содействие всегда награждал мурз поместьями и дарами от добычи. Услуга, оказанная Девлет-Гирею Кудеяром, была важною: заговор был открыт в самом зародыше; без того он мог бы расшириться и хан был бы свергнут.
Алтын-Ягазы был человек трусоватого десятка. Когда его привели к допросу пред верховного судью, кади-аскера, он сразу очернил нескольких мурз, и в том числе бросил подозрение на чиновников ханского двора. Немало людей было привлечено к следствию по его показаниям, а несколько заключено в тюрьму. Алай-Казы, напротив, упорно запирался даже и тогда, когда другие сознавались в преступлении и подтверждали показание Алтын-Ягазы. Алай-Казы уверял, что никогда не получал писем от Тохтамыша, и, когда кади-аскер для его уличения дал ему очную ставку с Кудеяром, Алай-Казы плюнул на своего обвинителя. Но потом, устрашенный пыткою, Алай-Казы изменил свое показание, сознался, что точно Тохтамыш писал к нему, и прибавил, что он слышал от бывшего в Крыму московского гонца, будто московский государь обещал награду тем, которые изведут Девлет-Гирея. Поставленный пред судью переводчик, чрез которого Алай-Казы объяснялся с московским гонцом, показывал такие двусмысленные речи, слышанные им от гонца, что по ним невозможно было никак положительно признать подущение со стороны царя Ивана Васильевича, но кади-аскер ухватился за показание Алай-Казы с жаром. Ему и многим мурзам это было на руку. Уже давно они были недовольны своим ханом, зачем он дружит с москвити-ном и не дозволяет мурзам нападать на пределы московские. С того времени, как узнали в Крыму о приезде в Москву Вишневецкого и б приготовлениях к завоеванию Крыма, хан, соображая расстроенное состояние своего юрта, вел беспрерывные дружеские сношения с московским царем и высасывал из него деньги, меха и всякие подарки; он то уверял его в братской дружбе, то грозил ему турками, требовал отдать Казань и Астрахань, а московский царь присылал ему все больше и больше даров. Хану казался выгодным такой образ сношений: вместо того чтобы брать с Москвы добычу войною, подвергая своих людей опасностям, хан рассчитывал лучше обирать царя Ивана без войны, без труда. Тот же способ сношений находили для себя выгодным и те вельможи, которым царь присылал поминки, но крымцам вообще было мало пользы от этого; гораздо лучше казалось им идти в поход и грабить: тут бы им всем была пожива. Поэтому весть о том, что московский государь подущал лиходеев на хана, была для многих очень отрадною: можно было надеяться, что теперь хан рассорится с московским государем. Сам Девлет-Гирей не без удовольствия узнал о показании Алай-Казы: ему предстоял удобный случай придраться к московскому царю, чтоб сорвать с него лишнюю дань.