де были чуть не голые и босые, а теперь и одеты, и сыты, и конны.
— Ну, не по в сяк час сыты, — сказал Окул. — Ино время голодная ватага с нас, атаманов, харчи спрашивает: "Корми братью, — говорят, — а то тебя съедим". Проезд был невелик в Литву от войны. А вот как теперь царь замирился с Литвою, стали торговые людишки ездить.
— И теперь двоих ждем, — сказал Урман. — Онамедни купец под огнем сказал: будет ехать из Киева купец, а с ним монах. Вот мы их и ждем.
— Так вы и монахам не спускаете? — спросил Кудеяр.
— Монахов? — прервал Окул. — Кого же нам и тормошить, как не монахов. У кого деньги, у кого всякое добро, как не у них.
— Вот, — сказал Урман, — тебя так не тронут, ты полоненник.
— У тебя, — сказал Окул, — кони чуть ноги волочат от ханских даров. Был бы не полоненник, так не проехал бы. А у нас такой зарок исстари ведется: полоненника, который из полона идет, нельзя тронуть, хоть он груды золота вези, — он божий человек. Коли полоненника ограбить или убить, то нам самим удачи не будет — так старые люди говорят. А монахов… что они? Вот, как бы монах или поп с ризой шел, с образами — ино дело.
— Погоди, — сказал Урман, — про то Бог весть, что впереди будет, может, и сам Кудеяр с нами заодно станет.
— Никогда с вами не стану, — возразил Кудеяр.
— А, чай, на нас пойдет, коли царь укажет? — спросил Окул.
— И на вас не дойду, царю служить, не буду. Возьму жену и пойду в свою землю.
— Право слово, не пойдешь на нас? — спросил Окул.
— Право слово, не пойду, оттого что служить царю не стану, — ответил Кудеяр.
— А ты думаешь тебя так с женой и отпустят подобру-поздорову? Когда придется бежать, к нам приходи. Мы тебя до границы проведем.
— Сам пройду, — сказал Кудеяр, — а вы сами зачем не уйдете в Литву?
— Боимся, — отвечал Окул, — царь напишет в Литву, что мы разбойники, а нас и выдадут как лихих людей.
В это время послышался топот лошадей.
— Приехали, — закричал Окул, — наша добыча приехала!
В избу вошло трое человек. Один низенький, горбатый, одет был в монашеское платье. Концы клобука, подвязанные под бороду, скрывали черты лица его. Другой был высокого роста, с продолговатым лбом, длинным носом и пугливыми глазами. Третий был работник. Хозяин-купец, давши работнику приказание насчет лошадей, сел на лавку и, снявши мешок, положил возле себя, бросая кругом тревожные взгляды. Хозяйка предложила приезжим поужинать и поставила перед ними мису постных щей и ячменную кашу, так как была пятница. Купец достал из мешка водки, выпил вместе с монахом и, ободрившись, стал заговаривать с присутствующими.
— Откуда едете? — спросил купец.
— Мы чужеземцы, — сказал Урман, — из цезарской земли едем в Москву по торговым делам.
— Чай, не в первый раз у нас, — спросил купец, — когда по-нашему говорить умеете.
— Живали подолгу, — сказал Урман и добавил, указывая на Окула, — русский человек, наш приятель.
Купец ободрился, начал говорить о торговле; вмешался в разговор монах и повел речь о киевских святых: оказалось, что он ездил с купцом на богомолье.
— Говорят, у вас под Белевом нечисто, — спросил купец хозяина, — ребята пошаливают?
— Все это люди врут, — отвечал хозяин, — было прежде немного… да губной староста переловил лихих людей и посадил в тюрьму. Теперь, благодарить Бога, хоть ночью один поезжай, никто пальцем не тронет.
— Тут, говорили, шалит какой-то Окул.
— Окул? — возразил Окул. — Уже недели две, как его повесили в Белеве.
— Слава тебе, Господи! — сказал купец и перекрестился.
— Мы не боимся и света ждать не станем, — сказал Окул. — Теперь прохладно, лошадям легче ехать.
— Наши лошади утомились, — сказал купец. — Мы дождемся света. Да и вам чего спешить. Честный отче нам бы немного почитал: у него книжка есть, такая книжка умная, так в ней все хорошо написано, что, как слушаешь, так слеза тебя прошибает.
— Нет, благодарим на добром слове, — сказал Окул. — Нам надобно спешить.
Он вышел из избы, а Урман по-татарски позвал в сени Кудеяра.
— Слушай, Кудеяр, — сказал Окул, — ты полоненник, путь тебе чист, но хлеба от нас не отбивай. Проезжим об нас не говори и в наше дело не мешайся, а не то — не прогневайся!
— Ты хочешь, чтобы я с вами был заодно, — сказал Кудеяр, — да еще пугать меня думаешь!
— Други, слушайте, — сказал Урман, — ты, Окул, Кудеяру не перечь, а то у него сила такова, что он нас обоих в бараний рог согнет. А ты, Кудеяр, тоже рассуди. Купец и монах тебе не братья, не кумовья, у тебя свое горе, тебе надобно жену достать, а как ты ее достанешь, Бог весть. Может, и мы тебе погодимся.
Кудеяр насупился, помолчал и спросил:
— Вы их хотите загубить?
— Нет, нет, — сказал Окул, — мы напрасно людей не бьем; мы его только облегчим маленько.
— Ну, делайте как знаете, — сказал Кудеяр, — мое дело — сторона.
— Ну, смотри и помни, — сказал Окул, — за это мы у тебя в долгу не будем и, когда нужно, отплатим тебе всяким добром.
Кудеяр воротился в избу. Купец и монах, поужинавши, легли спать, а Кудеяр, полежавши немного, встал, рассчитался с хозяином, потом заплатил своему провожатому, все время не отходившему от лошадей, и отпустил его, сказавши, что теперь сам доедет до Белева, затем, оседлав и навьючив лошадей, пустился в путь по лесной дороге.
Проехавши верст десять и спускаясь в долину, он увидал огни: то был горящий костер, возле которого сидела толпа разбойников. Увидя проезжего, она бросилась на него с диким криком.
— Не тронь, — раздался знакомый Кудеяру голос Урмана, — это едет тот полоненник, что я вам говорил об нем.
— Когда полоненник, — закричали из толпы, — то милости просим к нам хлеба-соли есть и винца выпить.
Напрасно Кудеяр отговаривался. Атаманы клялись ему отцом, матерью, что никто у него не возьмет нитки. Он сошел с коня и выпил предложенную ими чару вина.
— Слушайте, братцы, — сказал Урман, — это наш давний друг, старый товарищ; коли будет ему какова нужда, мы все ему в помочь будем, для того что он обещал нам на нас не ходить по царскому указу и царю не служить. Согласны ли на то, братцы?
— Согласны, согласны, — закричала толпа.
— Зачем тебе ездить к царю, — сказал один разбойник, — узнай только, где твоя жена. Мы ее достанем тебе и проводим обоих вас в Литву.
— А где мне узнать про то? — спросил Кудеяр.
— В Белеве должны знать, — сказал Окул. — Ты вот что, брат, поезжай в Белев да узнай, куда услали жену твою, а потом к нам приезжай — так мы вместе с тобою отыщем жену тебе.
— Ох, братцы, — сказал Урман. — Боюсь я Белева. Не было б тебе там того, что было в Ислам-Кермене!
— Живой не дамся другой раз в неволю, — сказал Кудеяр.
Простившись с разбойниками, Кудеяр садился уже на лошадь, как вдруг караульный из разбойников закричал: "Едут, едут наши!"
— Ступай с Богом, Кудеяр, — сказал Окул, — и про нас не забывай. А мы тебе в угоду купчишки не убьем.
— Разве только маленько огоньком подсмолим, — сказал один из разбойников.
Кудеяр поспешно поехал своей дорогой, и, когда поднялся на гору, до него долетели жалобные вопли купца и монаха и громкий хохот расправлявшихся с ними разбойников.
Проехавши еще верст десять, Кудеяр развьючил одну из лошадей, вырыл в лесу яму и зарыл в нее большую часть полученных от хана денег, золотых и серебряных вещей, заклал яму дерном, сделал пометку на дереве, отсчитавши от того дерева до клада десять дерев, и вымерил между ними расстояние, затем пустил лошадь на произвол судьбы, а сам с другою вьючною лошадью поехал далее и через пять верст достиг Белева.
Остановившись в посаде на постоялом дворе, Кудеяр отправился к наместнику и поднес ему вышитый золотом халат и серебряный кубок. Наместник был в восторге от подарков, но когда услышал, кто таков приехал к нему, то произнес неопределенное восклицание и, пригласивши Кудеяра сесть на скамью, сказал ему:
— На поминках благодарим. О тебе, Кудеяр, прислана от царя-государя грамота, и, чай, такова писана не ко мне одному, а во все украинные города. Прочитай.
Он подал Кудеяру грамоту.
— Я не умею читать, — сказал Кудеяр.
— Так подьячий прочтет.
Позвали подьячего, и тот прочитал:
"И буде Юрий Кудеяр прибудет к тебе в город и тебе б его, Юрия, ни часу не мешкав, отправить к нам, великому государю, в Александровскую слободу, наспех с провожатыми, дав ему провожатых человек десять и больше. А ему, Кудеяру, объявить, что он надобен нам, великому государю, дня наших важных государских дел, и ему, Кудеяру, с теми провожатыми ехать к нам, никуда не заезжая и не останавливаясь нигде, а приехав в нашу Александровскую слободу, явиться к нашему ближнему человеку, князю Афоньке Вяземскому…"
— Слышишь, — сказал наместник, — садись на лошадь и поезжай.
Кудеяр стал было расспрашивать о своей жене, но наместник отговаривался, сказавши, что ничего о том не знает, оттого что сам приехал вновь.
Кудеяр сообщил, что разбойники напали на него и отняли от него вьючную лошадь, а на той лошади были самые богатые ханские подарки.
— Жалею о твоем горе, — сказал наместник, — пошлю служилых людей тех воров изловить и губному старосте велю написать, чтоб послал уездных людей на тех воров; а как тех воров изловят и животы твои у них обрящутся, в те поры все животы твои тебе отданы будут по расписке. А теперь ступай к царю с провожатыми.
IVАлександровская слобода
Не раз случалось в истории, что незначительные поселения быстро обращались в многолюдные города с богатыми торжищами. Такой пример был и с Александровской слободой. Уже давно существовала она как заурядная дворцовая слобода, как вдруг царь Иван, вообразивши себе в Москве гнездо злодеев и заговорщиков, превратил слободу в царскую столицу. Царские любимцы волею-неволею заводили себе там дворы и деревянные дома: нигде в угоду царя не расточалось на Руси столько искусства резьбы по окнам, гзымзам и столбам. Одна улица этой слободы, ведущая от рынка к дворцу, приняла такой праздничный вид, какого не имела ни одна улица старой Москвы: все здесь было ново и не успело загрязниться. Улица была вымощена распиленными бревнами, положенными плоской стороной вверх; мостовая эта еще не успела подгнить и не угрожала пока ногам людей и лошадей, как это бывало во всех городах Московского государства. Прямо в конце этой улицы, под высокою башнею, с большим образом на верхнем щите, глядели на путника главные ворота, а перед ними был мост, поднимавшийся и опускавшийся на цепях. Дворец был окружен рвом в две сажени ширины и столько же глубины. На дне рва была вода. За рвом, по внутренней стороне, шел земляной вал, одетый с обеих сторон бревенчатыми стеками с шестью кирпичными башнями в два яруса. Посредине двора возвышалась и белела большая церковь с пятью вызолоченными куполами, а близ нее тянулись царские хоромы с высокою гонтовою кровлею, размалеванные разными красками, с вышками, подзорами, с крыльцами, под круглообразными навесами, и с четвероугольными окнами, которых карнизы были размалеваны снаружи затейливыми узорами. Много щегольства было приложено к этому деревянному зданию; но, несмотря на все ж