— Бог не без милости, казак не без счастья, — беспечно махнул головой Миша. — Я тоже не пентюх, не безмозглый. Зря им в лапы не дамся!
— Куда же вы от НКВД денетесь, когда оно вернется?
— Куда? Места у нас, что ли, не найдется? Коли горячо в самом городе станет, в станицы подадимся, а то и в горы, к Теберде, на Архыз. Поди, там, поймай. Карачаевские абреки там все советское время перебыли, а у нас с ними связь есть, у нас везде свои люди, — с гордостью возразил Миша.
— Кто же создал такую замечательную организацию? — удивленно спросила Ольга. — Офицер какой-нибудь бывший?
— Бывший-то бывший, — несколько смущенно сдвинул Миша шапку на лоб, — только не офицер, а… бандит или конокрад вернее… Говорят про него так, да он и сам не отрицает.
— Ну, дела. Чудеса, да и только.
— Чудесные дела теперь в порядке вещей, — засмеялся Миша. — Люди начисто переоборудуются. Вот, например, самый боевой командир у нас — коммунист бывший. Да вы его знаете…
Миша запнулся, замялся и потом, словно прорвав запруду, посыпал:
— Я уж вам все скажу. Вы ведь не растрепите. Организатора нашего вы сами видели. Помните, человек с бородатым попом в совхоз приходил, когда вы в город возвращались?
— Кривой?
— Он самый.
— Подозрительный тип.
— Ничего не подозрительный! — с жаром возразил Миша. — А очень даже замечательный. Пламенный человек! Истинный энтузиаст! Имя его одно чего стоит — Вьюга!
— И поп с ним?
— С ним. Только он совсем в расстройство пришел: полнейший псих.
Незаметно за разговором подошли к станции. Перед ней густо толпились женщины и мужчины, по виду со всех ступеней социальной лестницы. Слышался резкий начальнический голос Степанова:
— Еще раз повторяю вам, граждане! Возможность отъезда предоставлена всем желающим. Вагонов и перевозочных средств хватит. Но для отъезда необходима регистрация в комендатуре. Здесь вам толочься нечего, без путевки от немцев на перрон не пропущу! С путевкой — пожалуйста! Не теряйте времени и идите в комендатуру.
— А мы как пройдем? — растерянно спросила Ольга Мишку. — Я никаких документов с собой не взяла.
— В два счета проскочим, — беспечно и не без хвастовства ответил Миша. — Это тоже наш человек. Я сейчас …
Он втиснулся в толпу, заработал плечами и локтями, скрылся в ней, но, через несколько минут уже, снова стоял перед Ольгой.
— Всё в порядке. Наши грузятся на заднем пути, около двух последних по ряду цистерн. Единственных уцелевших. Нам не через станцию, а вдоль путей ход.
Пробираясь между сброшенных с полотна обгорелых трупов вагонов, Ольга остановила студента.
— Здесь нас, Миша, никто не увидит и не услышит. Постоим минутку. Так вот, — завела она его за обугленный костяк пассажирского вагона, — слушайте. Не верится мне в успех вашего дела. Ну, покрутитесь вы месяц-другой, а потом, если немцы не вернутся, все погибнете. Не раз ведь так уже было! Но и отговаривать вас не буду, — тихо продолжала она, помолчав, — внутренне, душевно вы правы. Должно быть так и надо. Подвиг, жертва нужна. Дайте перекрещу вас и поцелую, а потом на людях и проститься с вами, как следует, не придется.
Миша снял шапку и, вытянув шею, по-детски подставил лоб.
— Храни вас Заступница, Матерь Пречистая и Никола Милостивый, — перекрестила его Ольга, бросила свой узелок на землю и, взяв за виски обеими руками, крепко поцеловала в губы и в лоб. Потом еще раз перекрестила, что-то совсем неслышно прошептав.
Проснувшийся легкий ветерок окропил опущенную кудлатую голову Миши сметёнными с крыши обгорелого вагона снежинками.
Потом весь путь до вагонов оба они не сказали ни слова.
ГЛАВА 35
Вагоны отыскались без труда. Они были последними в бесконечном ряду формировавшегося состава и стояли прямо против двух уцелевших при немецкой бомбардировке круглых нефтяных цистерн. Между ними маячила теперь фигура русского полицейского с примкнутым к винтовке штыком.
Не доходя еще шагов пятидесяти до вагонов Ольге и Мише стал уже слышен зычный голос Шершукова, ритмически покрикивавшего:
Раз-два, дружно!
Поднять нужно!
В разведенные настежь двери товарного вагона по валкам, на канатах, втягивали не разобранный линотип.
— Сколько же народу! — удивленно воскликнула Ольга. — Что же это, вся типография, что ли, уезжает?
— Никак нет, Ольга Алексеевна, — откозырнул ей разгоряченный ходкой работой Шершуков, — тут всякие. Провожающих даже больше, а на отъезд записалось пока всего шестнадцать человек. Остальные помогать грузиться пришли. И удивительное дело, даже безо всякого давления! Я их совсем и не звал, а они по собственной инициативе. А еще тоже удивительно, — повернулся он к Мише, — большая часть записавшихся — молодежь: цинкография в полном составе, ученики-линотиписты из ваших студентов… Стариков только пара: печатник да переплетчик. А из бухгалтерии никого.
— Значит, всем места хватит? — спросила Ольга.
— Чего там, еще останется, — махнул рукой Шершуков. — Своих мы всех в классном вагоне разместим, — указал он на желтый вагон второго класса, — даже в мягком, — там Котов комендантствует… В этот — шрифты, металл, еще один линотип и плоскую поместим. Во второй, который рядом, рулоны, их всего-то тонны на две осталось, а поверх них сможем еще человек сорок в крайности разместить. Как думаете, доктор Шольте препятствовать не будет? — обратился он к подошедшему Брянцеву.
— Против чего?
— Да если чужих к себе пустим?
— Нет, сам даже предложил брать знакомых на свободные места…
— Значит, всё в порядке! — хлопнул ладонью по ладони Шершуков, — опохмелимся с первосортной закуской. Сейчас к столу позовут, — похохатывал он.
— Что вы тут еще настроили? — спросил Брянцев.
— За свой страх и риск одного хорошего человека пустил. Вот теперь оказывается, что даже и хлопот это не потребует! Идемте к столу, говорю, в тот вагон, где бумага.
Он постучал в запертую наглухо дверь и весело крикнул:
— Григор Аванесович, отчиняй ворота! Гости пришли!
Из приоткрывшейся двери вагона смачно пахнуло жарящейся бараниной.
— Чишлик-башлык по-карски, — посмеивался Шершуков. — Давайте я вам влезть помогу, — взял он Ольгу за руку, другой рукой подхватил под зад и, как ребенка, вскинул в дверь вагона.
— Ну, силища! — повернулась к нему Ольга из двери.
— Жаловаться не приходится, — расправил широкие плечи Шершуков. — А жаль, Ольга Алексеевна, что нам с вами вчера доплясать до точки не пришлось… Ну, успеем еще! Влазь и ты, шпингалет, — подмигнул он Мише, — в убытке не останешься!
Внутри вагона, по обе стороны дверей лежали в два ряда аккуратно сложенные рулоны типографской бумаги. Между ними, возле топившейся чугунной печки стоял накрытый такой же бумагой столик, а на нем бутылки, стопки и тарелки с закуской. Позади шипел примус, словно бранясь скворчащей бараниной на огромной сковородке.
Слева, на рулонах, были чуть не до потолка навалены ящики, узлы, чемоданы, стулья и даже какой-то шкафчик. Их разбирали две закрученные платками до глаз женщины. Между ними, мешая им, копошились дети всех возрастов, которым, видимо, было очень приятно ползать на четвереньках, а в углу вагона, на большом узле, восседала крючконосая старуха с выбившимися из-под платка седыми космами.
— Мамашя, — почтительно отрекомендовал ее потомок Карапета Великолепного.
— Вы говорите, — одного приняли, а здесь минимум человек десять, — ухмыльнулся при виде этой картины Брянцев.
— Ровно двенадцать с иждивенцами, — с полной готовностью ответил Шершуков. — Но эти последние в счет не идут.
«Ну, ловкач этот Шершуков, рассмеялся про себя Миша. Интересно, сколько он содрал с армянина?»
— Разпоражайтесь, разсажайтесь, — хлопотал тот, стягивая стулья с рулонов. — В самый момент шашлык даем. Настоящий карачаевский барашка!
— А я тебе и обед, и водку тащила, — разочарованно протянула Ольга.
— Хорошо сделала. Пригодится. В нашем вагоне такого комфорта не увидишь. Там все холодны и голодны.
Он был прав. Когда, выпив и закусив у армянина, перешли в классный вагон, то разом попали в иную атмосферу.
Хотя оконные стекла были целы, но в вагоне было холоднее, чем наружи. В проходе, на заляпанном талым снегом полу, беспорядочно громоздились чемоданы, узлы и корзинки. Перешагивать через них приходилось, высоко поднимая ноги. Брянцев споткнулся и выругался, но его бранчливое восклицание потонуло в хоре других, еще более злобных голосов.
На середине прохода Котов спорил с заменившим Мишку на месте корректора Таской.
— Я прекрасно знаю, что вы холосты и поэтому даю вам только одно место, — убеждал его Котов.
— А я говорю вам, — возвышал голос Таска. — Посмотрите в окно, — вон она, моя жена физически на мешках сидит!
— Не было у вас жены, а теперь появилась!
— Как и у всех людей, — резонно отпарировал Таска. — Сначала жен не бывает, а потом появляются. Два места!
— Одно!
— Давайте ему два, — примирил спорящих Брянцев, — мест хватит. А жена там или не жена — его личное дело. Шольте разрешил и знакомых брать.
Миша, для которого женитьба Таски тоже была новостью, выглянул в окно. Перед поездом, на груде немецких вещевых мешков, тумбообразно восседала Галина Смолина в шикарной беличьей, мехом вверх, шубе.
— Вот оно что!
Догнав в тамбуре выходившего Таску, Миша удержал его за плече и шепнул:
— Едешь? А я только что с дядей Вьюгой говорил: вся организация остается. А ты как же? Вся организация…
— Какая там теперь организация, — вырвал от него плечо Таска. — Я человек семейный… Она, Галка, понимаешь… — сделал он круглый жест ладонью над своим животом. — Вот тебе и организация! Подлинная, брат, физико-биологическая, с вытекающими отсюда социальными последствиями. А то, — у нее своя организация, а у меня своя. Так семьи не построишь. Теперь она на свою плюнула, и