Оттолкнувшись разом руками и коленями, Миша встряхнулся, кинул с себя навалившегося и сам налег на него плечом и грудью. Теперь он был сверху, но две руки крепко сжимали его горло, умело надавливая на артерию и кадык. Миша тряс и мотал головой, пытаясь вырваться, давил руками плечи лежавшего под ним. Не помогало. Клещи на горле сжимались все сильнее, дыхание пресеклось, от боли в глазах замелькали желтые и красные круги.
Отпустив одно плечо лежавшего, Миша вытянул из кармана финку, зубами сорвал с нее кожаные ножны и, собрав последние силы, два раза ударил ножом туда, где инстинктивно чувствовал горло врага.
Клещи разжались.
Миша глотнул, сколько мог, воздуха и, захлестнувшись кашлем, сотрясался всем телом. К горлу подступала тошнота, к глазам — слезы. Но он видел сквозь них, как, обхватив друг друга руками, Вьюга боролся с чекистом у парапета. Что это Прилукин, Миша знал, и всё то существо рвалось к борьбе с ним, но кашель тряс и корежил его тело, не давая сдвинуться с места.
— Врешь, не уйдешь! — хрипел Вьюга, охватив руками врага и ловчась дать ему подножку.
Не удалось. Прилукин устоял и сам налег на Вьюгу, давя грудью на него сверху. Он осиливал. Оба переминались с ноги на ногу, топчась на месте, словно танцуя.
Спина Вьюги всё сильнее и сильнее отклонялась назад в направлении парапета. Миша видел, как, поняв, что ему не переломить более сильного и тяжелого противника, Вьюга стал отходить сам к парапету и неожиданным рывком бросился на него спиной.
— Врешь, не уйдешь, Каин… — донеслось до Миши его хриплое, рычание.
Это были последние слова Вьюги. Лежа спиной на борту ямы, он продолжал крепко держать чекиста, потом разом оттолкнулся обеими ногами, высоко взмахнул ими вверх и вместе с ним перевалился в яму.
Всплеска от упавших тел Миша не слышал. Морозная нефть густа. Она не плещет, а молча, как болото, заглатывает.
Миша обеими ладонями растер горло и, все еще сотрясаясь в кашле, подошел к яме. Заглянул в нее. Подступавшая почти к самому верху черная гладь густой нефти была спокойна. Ни одного волнистого круга не скользило по ней. Миша снова растер себе горло и, сдавив ладонями виски, напрягся, собирая мысли.
«Теперь что делать?»
— Иди… — услышал он позади себя тихий и вместе с тем властный голос. — Подними, что перед тобой, и неси его… Иди!
Не пытаясь даже узнать, кто говорит, Миша послушно нагнулся и пошарил по снегу около своих ног. Нащупал какую-то доску и поднял ее.
Луч прожектора вернулся к последнему ряду вагонов и дальше, за цистерны, не пополз. Но в его отраженных снегом отблесках студент смог рассмотреть поднятое им.
— Образ, что у Вьюги над лампадкой висел. Вот что это…
— Иди… — снова прозвучал позади него голос. Миша оглянулся. В темноте белела борода отца Ивана.
— Иди!
— Куда?
— Он, за русскую землю молельник, укажет. Иди.
Миша повернулся и тихо побрел к вагонам, не раздумывая, не пытаясь даже понять, куда идет.
— Со святыми упокой, — донесся до него от нефтяной ямы бесконечно скорбный и вместе с тем исполненный радостной надежды напев, — идеже несть болезнь, ни печаль…
Перед вагонами в голове студента прояснело. Он оглядел ближайший из них. Это был классный. Все окна в нем были темны. Из трубы соседнего, в котором размещалась армянская семья, выскакивали стайки желтых искр.
«Спят, не зная, как близко от них прошла смерть. А если бы?..»
Миша представил гигантский столб пламени над цистернами. Фонтан огненных хлопьев осыпал тесно сгрудившиеся составы. Из них выскакивали объятые ужасом, обгоревшие люди.
«Вьюга выкупил их у смерти. Своею жизнью выкупил. Отслужить мне народу надо, говорил. Теперь отслужил».
Миша полез под вагон и больно стукнулся головою о буфер. Боль прогнала из головы последний туман. Он остановился в узком проходе между составов и собрал рассеянные мысли.
«Надо сконцентрироваться, логически, как в алгебре, думать, — приказывал он сам себе, — так, так вот. Значит, теперь без Вьюги остались и, следовательно, в городе делать нечего. Да и ребята, наверное, растеклись, кто куда, как Таска. Значит, значит, надо самому подаваться. В колхоз, конечно. Для начала хотя бы на Деминский хутор, а там видно будет. Провожу завтра поезд и махну туда прямиком. Точка!»
Вокруг стало как будто светлее. Миша засунул за пазуху образ, который всё еще держал в руках, и тут только вспомнил о старом священнике.
«Откуда он вдруг взялся? Должно быть, за нами от дому шел. Только мы второпях не слыхали. Удивительный поп! Даже, пожалуй, чудесный какой-то. Сказал: „Он укажет“. Ну, что ж! Всё возможно…»
Миша пощупал за пазухой образ и полез обратно под тот же состав.
«Прямиком на шоссе лучше выйду и по нему обойду станцию. Чего там под вагонами елозить. Крюк, правда, но спешить мне некуда».
Перейдя пустырь, он прошел между похожими друг на друга, как пальцы рук, домиками железнодорожного поселка и свернул на трассу. Сзади, со стороны степи, послышался мерный стук копыт о мерзлую землю.
«Верховые, прислушался Миша, колес не слыхать. И много. Кому бы это быть? Может, табун гонят? Только откуда такому табуну взяться? Не менее, как полсотни коней».
На шоссе было светлее, чем между составами, и студент скоро различил надвигавшуюся на него темную массу всадников. Вот и ее передовой поравнялся с ним.
— Что за человек — отзовись? — не задерживая шага коня, окрикнул он Мишу.
— Из города! Теперь домой иду, — ответил Миша и сам повернулся к верховому, голос которого показался ему знакомым.
Луч карманного электрического фонарика резанул ему глаза.
— Ты, шпингалет? Где тебя черт по ночам носит? По девкам, наверное, шалался?
— Середа! — воскликнул Миша.
— Он самый в полном своем составе! — ответил всадник.
Теперь Миша и сам различал уже черты знакомого лица, надвинутую на правую бровь кубанку, бурку с завернутой назад левой полой и торчащее из-за нее дуло винтовки.
— Куда продвигаешься? — спросил он, идя рядом с конем Середы и придерживаясь рукой за путлище его стремени.
— Не видишь разве, что сотня при полной боевой? Ясно-понятно, в поход выступили. По сполоху, за один день тридцать рядов собрал. Считай, это больше двух взводов! Только с ближних поселков, — хвастался Середа и на Мишу от него несло спиртом. — А еще из Темнолесской да из Бешпагира в ночь подтянутся. Вот и сотня в полном составе! Понял? — Середа подоткнул под колени полы бурки и выпрямился в седле. — Сотня командира Середы! Завтра значок свой разверну, — вот как мы действуем!
— Вьюга-то погиб сегодня, — произнес Миша.
— Каким случаем? — повернулся в седле Середа.
Продолжая идти рядом с конем, Миша коротко рассказал о только что происшедшем. Середа снял кубанку и перекрестился.
— Царство Небесное. На своем боевом посту, значит, лег. Та-а-ак… — протянул он. — Ну, а какое твое теперь намерение? Как плануешь?
— Я к вам хотел идти, на Деминский.
Середа присвистнул.
— От ворот поворот! Дорогие гости, хозяев дома нет. Кладовщик с Андрей Иванычем мне вслед на подводах. По другим колхозам в том же порядке. Не одни казаки снимаются, а иногородние тоже с ними тянут, у кого есть на чем потянуть…
— Что ж, под немцев, значит, а на Россию плевать? — горячо, с досадой выкрикнул Миша.
— Кто тебе говорит — плевать? — озлился и Середа. — Ты пацанок, еще зелен, сер еще не знаешь того, какая она, Россия, есть. До ее ближней границы от нас не менее тысячи верстов будет! Найдется, где развернуться! А отступ? Что ж такого, маневрирование — и только, — щегольнул военным термином Середа. — На войне и не то бывает. Что же касается до немцев, так ты размозгуй по всем пунктам. Немцы йоськиных холуев бьют? Бьют.
— Бьют, да мало, — буркнул Миша.
— Мало, — согласился Середа, — так мы от себя добавим. Так или не так я говорю? Значит, мы не в услужение к немцам идем, а действуем в плане союзников.
— Не по душе мне это, — понуро отозвался Миша.
— Кто говорит — по душе? Думаешь, у меня своей амбиции нет? А как иначе? Душа-то что? Пар — и ничего кроме, а нам полная реализация всего положения требуется.
Середа бросил поводья на шею лошади, вытянул из-под полы кожуха табак, свернул и защелкал зажигалкой. Звезды искорок сыпались каскадом, но фитиль не вспыхивал.
— Зараза! — озлился он и шваркнул о землю зажигалку. — Стахановская продукция! Завтра, первым делом, немецкую себе раздобуду. А тебе, пацан, один план. Там у меня в обозе заводная кобыла есть. Худовата она, правда, а ладная. Вали, седай на нее и айда с нами! Черта лысого тебе здесь делать!
Минут пять шли молча. Обогнули скелет сожженного элеватора и вступили в город. Миша всё еще придерживался рукой за стремя Середы. Потом он перенес руку на колено всадника и легонько потряс его.
— У кого там эта кобылка? — спросил он.
— В последнем ряду, у барсуковского казака Прошина Василия. Попереду подвод. Значит, вынес решение? Ну, с Богом! Оголовье на ней имеется, а вот за седло извиняюсь. Сам себе его промышляй. Острый дефицит.
Миша остановился, пропустил мимо себя темную колонну и, выждав последний ряд всадников, спросил:
— Который здесь Прошин?
— Есть такой. А кто спрашивает? — раздалось в ответ из темноты.
— По приказанию командира Середы принимаю от тебя заводную кобылу. Давай повода.
Приняв от казака смерзшиеся ремни, Миша легко, упругим толчком сильных ног, по-казачьему, а не животом по-мужицки, вспрыгнул на лошадь.
— Сотня-а-а, в рядах подравняться! Смотри веселей! В город вступаем! — донесся до него командирский окрик Середы.
ГЛАВА 39
Спать эту последнюю в городе ночь Брянцевым не пришлось. С вечера — приход Миры, ее сбивчивый, прерываемый всхлипываниями рассказ о происшедшем на квартире доктора, потом разговор с самим доктором проводившего девушку до дома Брянцева, все это взволновало их и разогнало сон.
— Сильно он ранен? — был первый вопрос Ольги к возвратившемуся домой Брянцеву.