Борясь со смятением, Вик прислушался. В кабинетах «Эд уоркс» было тихо. Такая гулкая тишина всегда воцаряется в офисных зданиях по окончании рабочего дня. Не слышно даже шагов старого мистера Стегмейера, коменданта. Ему еще надо будет отметиться об уходе с работы. Ему надо будет…
Теперь он услышал какой-то звук. Поначалу даже не понял, что это такое. Но потом все-таки сообразил. Жалобный всхлип. Так скулит раненый зверь. Он по-прежнему смотрел в окно, и машины на стоянке внизу раздвоились, а затем растроились сквозь пелену слез.
Почему он не мог разозлиться? Почему ему было так страшно?
На ум пришло глупое старомодное слово. Рогоносец, подумал он. Теперь я рогоносец.
Всхлипы не умолкали. Он пытался их сдерживать, но без толку. Он опустил голову и вцепился в решетку радиатора отопления, проходившую под подоконником. Сжимал ее, пока пальцы не свело от боли. Пока металл протестующе не заскрипел.
Когда он в последний раз плакал? Он плакал в тот вечер, когда родился Тэд, но это были слезы радости. Он плакал, когда его отец умер, проиграв в отчаянной трехдневной борьбе за жизнь после тяжелого сердечного приступа, и те слезы в семнадцать лет были похожи на эти – горячие, обжигающие глаза, но никак не желающие пролиться; словно это не слезы, а кровь. Но в семнадцать лет легче плакать, легче истекать кровью. В семнадцать лет ты понимаешь, что с тобой это случится еще не раз.
Он прекратил всхлипывать. Он думал, что справился. Но тут из груди вырвался хриплый, сдавленный стон, и Вик подумал: Это я? Господи, это я сам так стонал?
Слезы все-таки пролились и потекли по щекам. Из груди снова вырвался стон. И еще раз, и еще… Вцепившись в решетку радиатора, Вик плакал навзрыд.
Сорок минут спустя он сидел в парке Диринг-Оукс. Он позвонил домой и сказал Донне, что задержится на работе. Она спросила, что случилось и почему у него такой странный голос. Он сказал, что вернется до темноты. Сказал, чтобы они с Тэдом ужинали без него. И бросил трубку прежде, чем Донна успела произнести что-то еще.
Теперь он сидел в парке.
Слезы выжгли почти весь страх. Остался только уродливый пласт чистой ярости. Следующий уровень в геологическом профиле знания. Хотя даже «ярость» – не совсем верное слово. Он был взбешен. Он буквально кипел от гнева. Он понимал, что в таком состоянии ему опасно идти домой… опасно для всех троих.
Приятно было бы спрятать обломки, учинив еще большее разрушение; невероятно приятно (уж если начистоту) было бы врезать изменнице по лицу.
Он сидел у пруда, где жили утки. На другом берегу шла увлеченная игра во фрисби. Вик заметил, что все четыре девчонки, участвовавшие в игре – и двое мальчишек, – были на роликах. Нынешним летом все помешались на роликовых коньках. Девушка в коротком топике без бретелек толкала тележку с солеными крендельками, арахисом и газированными напитками в банках. Ее лицо было нежным, свежим и невинным. Один из мальчишек бросил ей фрисби; она ловко поймала тарелку и запустила обратно. Вик подумал, что в шестидесятые годы она жила бы в какой-нибудь сельской общине и усердно стряхивала бы жуков с грядок с помидорами. А сейчас у нее свое дело и, возможно, дотации от Управления по делам малого бизнеса.
Иногда они с Роджером приходили сюда пообедать на свежем воздухе. В их первый год в Портленде. Потом Роджер заметил, что от воды слабо, но ощутимо тянет гнильцой… а крошечный домик на каменном островке в центре пруда выбелен вовсе не краской, а птичьим пометом. Через пару недель Вик увидел у берега дохлую крысу, качавшуюся на воде среди фантиков от жвачки и использованных презервативов. С тех пор они с Роджером не ходили сюда с едой.
Ярко-красное фрисби парило в небе.
Картина, подогревавшая его ярость, вновь всплыла в голове. От нее было не скрыться. Картина, такая же грубая, как омерзительные слова, выбранные анонимным корреспондентом. Он представлял, как они трахаются в его с Донной спальне. На его с Донной кровати. Это были уже не картинки, а полноценный порнографический фильм категории Х. Она стонала от наслаждения, ее кожа блестела от пота. Такая красивая. Каждая мышца натянута, как струна. Ее глаза потемнели, в них появился тот самый голодный блеск, который всегда появлялся во время хорошего секса. Он знал этот блеск, знал эти стоны, знал это тело. Он думал – думал, – что был единственным, кто это знает. Не знают даже ее родители.
Ему представилось, как какой-то посторонний мужик пихает в нее свой член. Оседлал, как лошадку; идиотская фраза пришла на ум, и от нее было никак не отделаться. Ему представилось, как они трахаются под Джина Отри: Вот я снова в седле, возвращаюсь туда, где друг – это друг…
От этой картины ему стало жутко. Ярость вспыхнула с новой силой.
Фрисби взлетело к небу и пошло на снижение. Вик проследил за ним взглядом.
Да, он что-то подозревал. Но одно дело – подозревать, и совсем другое – знать наверняка; теперь он это понял. Он мог бы написать большую аналитическую статью о различиях между знанием и подозрением. И что вдвойне мерзко: ведь он уже почти поверил, что его подозрения безосновательны. А даже если и нет, он же мог ничего не узнать. Меньше знаешь – крепче спишь, верно? Если идешь через темную комнату, где в центре зияет глубокая дыра, и проходишь буквально в двух дюймах от края, ты не знаешь, что чуть не упал. Тебе не надо бояться. Пока выключен свет, страха нет.
Он бы и не упал в эту дыру. Если бы его не столкнули. И вот вопрос: что теперь с этим делать? Та часть его существа, что болела, страдала и выла от бессильной злости, не желала быть «взрослой» и признать горькую правду, что супружеские измены случаются постоянно и все с этим как-то живут. К чертям «Пентхаус форум», или «Пентхаус вэриэйшен», или как он теперь называется. Речь идет о моей собственной жене, которая мне изменяет с каким-то хреном
(где друг – это друг)
за моей спиной, когда Тэда нет дома…
Перед глазами опять завертелись живые картины. Смятые простыни, напряженные тела, тихие стоны. В голову лезли мерзкие фразочки и словечки, толпились, как жадные до зрелищ зеваки вокруг места аварии: порево, взъерошенный лобок, засадил ей по самые гланды, весь обкончался, вбил болт, я-имел-твою-мамашу-так-кобыла-и-то-краше, мой дружок в твой пирожок, заправил с разбегу…
Моей жене! – подумал он, в ярости сжав кулаки. Моей жене!
Но эта страдающая, разъяренная часть его существа все-таки признавала – с большой неохотой, – что нельзя просто прийти домой и избить Донну до полусмерти. Однако можно взять Тэда и уйти. Без объяснений. И пусть Донна только попробует ему помешать, если ей хватит наглости. Впрочем, он сомневался, что хватит. Забрать Тэда, поселиться в мотеле, найти адвоката. Обрубить все концы и не оглядываться назад.
Но если он заберет Тэда из дома, мальчик наверняка испугается. И потребует объяснений. Ему только четыре года, но в этом возрасте дети уже понимают, когда происходит что-то нехорошее, что-то страшное. И нельзя забывать о рабочей поездке: Бостон, Нью-Йорк, Кливленд. Сейчас Вику уж точно не до разъездов; будь он один, он бы послал старика Шарпа и его сынулю ко всем чертям. Но он не один. У него есть партнер. У партнера – жена и двое детей. Даже в своем теперешнем состоянии Вик понимал, что у него есть определенные обязательства и он должен хотя бы попробовать спасти контракт с Шарпом – что означало спасти «Эд уоркс».
Был еще один важный вопрос, хотя Вику совсем не хотелось об этом думать. Почему он хотел забрать Тэда у Донны, даже не выслушав ее объяснений? Потому что ее поведение как-то подрывало его моральные устои? Нет, совсем не поэтому. Просто он понимал, что вернее и больнее всего ее можно задеть (пусть тоже помучается, как сейчас мучается он сам) именно через Тэда. Но готов ли он превратить сына в пыточный инструмент? Нет, не готов.
И другие вопросы.
Записка. Давай на минутку задумаемся о записке. Не о ее содержании, не об этих поганых шести предложениях, а о самом факте ее появления. Человек, написавший записку, по сути, своими руками прирезал курочку, несущую золотые яички, прошу прощения за каламбур. Зачем любовник Донны все это затеял?
Видимо, курочка перестала нестись. Да, скорее всего, так и есть. Человек, написавший записку, был зол как черт.
Получается, Донна сама его бросила?
Других причин вроде бы нет. Если не принимать во внимание убойное воздействие этого Я С БОЛЬШИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ ДРАЛ ЕЕ ВО ВСЕ ДЫРЫ, в чистом остатке мы имеем классический случай собаки на сене. Раз не съесть самому, обоссу все запасы, чтобы никто другой тоже не захотел. Логика нулевая, зато я доволен. Новая, легкая атмосфера, царившая в доме в последние дни, лишь подтверждала эту догадку. Исходившие от Донны почти ощутимые токи облегчения. Она бросила этого парня, и тот решил ей отомстить анонимной запиской, адресованной мужу.
И последний вопрос: Это что-то меняет?
Он достал из кармана записку и принялся вертеть в руках, не разворачивая листок. Он наблюдал за перелетами фрисби и думал, что ему делать.
– Что это такое? – спросил Джо Камбер.
Он произнес каждое слово отдельно, ровным, бесцветным голосом. Он стоял в дверях, глядя на жену. Черити накрывала на стол. Они с Бреттом уже поели. Джо вернулся с полным грузовиком всякой всячины, заехал в гараж и увидел поджидавший его сюрприз.
– Мини-кран, – сказала Черити. Она отправила Бретта в гости к его другу Дейву Бержерону и разрешила вернуться попозже. Ей не хотелось, чтобы сын присутствовал при разговоре, если все обернется плохо. – Бретт сказал, ты хотел мини-кран. Фирмы «Йорген», так он сказал.
Джо прошел через кухню. Он был худощавым, но крепким мужчиной, с большим острым носом и легкой бесшумной походкой. Сейчас его зеленая шляпа была сдвинута на затылок и не скрывала залысин. На лбу темнело пятно от смазки. У него изо рта пахло пивом. Маленькие голубые глаза смотрели сурово. Джо Камбер не любил внезапных сюрпризов.