Тут надо очень серьезно подумать – но по чуть-чуть зараз. Чтобы случайно не преувеличить масштабы бедствий.
Он включил радио и стал думать о бедняге профессоре Шарпе.
Джо Камбер подъехал к автовокзалу в Портленде без десяти восемь. Туман рассеялся, и цифровые часы с термометром на здании банка «Каско» уже показывали семьдесят три градуса.
Джо сидел за рулем в своей фетровой шляпе, готовый обматерить всякого, кто подрежет его на дороге. Он ненавидел кататься по улицам в больших городах. Когда они с Гэри приедут в Бостон, он бросит машину на первой же подходящей стоянке и не вспомнит о ней до возвращения домой. Ездить можно и на метро, если они разберутся со схемой. Если не разберутся, будут ходить пешком.
Черити надела свой лучший брючный костюм – светло-зеленый – и белую хлопчатобумажную блузку с оборками у ворота. Бретт удивился, увидев серьги у нее в ушах. Мама почти никогда не носила серьги, надевала их только в церковь.
Бретт застал ее в одиночестве, когда она поднялась в спальню – одеваться в дорогу, – предварительно накормив мужа овсянкой. За завтраком Джо сидел в хмуром молчании, на все вопросы отвечал односложно, а потом и вовсе прервал разговор, включив радио, где передавали результаты бейсбольных матчей. Черити с Бреттом боялись, что это молчание чревато губительным взрывом, и тогда их поездка может отмениться.
Черити была уже в брюках и как раз надевала блузку. Бретт заметил ее бюстгальтер телесного цвета и опять удивился. Он и не знал, что у мамы есть какое-то белье, кроме белого.
– Мам, – встревоженно позвал он.
Она обернулась к нему – так резко, как будто сердилась.
– Он тебе что-то сказал?
– Нет… нет. Это Куджо.
– Куджо? А что с Куджо?
– Он заболел.
– Что значит «заболел»?
Бретт рассказал, как вышел на заднее крыльцо с миской «Шоколадных мишек», как спустился в туман, затянувший весь двор, как из тумана внезапно возник Куджо с дикими красными глазами и пеной на морде.
– И он шел как-то странно, – закончил Бретт. – Как будто его шатает. Наверное, надо сказать папе.
– Нет, — яростно проговорила она и схватила его за плечи. Сжала так сильно, что ему стало больно. – Не надо ему говорить! – Он посмотрел на нее, испуганный и удивленный. Она чуть ослабила хватку и заговорила уже спокойнее: – Просто он тебя напугал, когда так внезапно вышел из тумана. С ним наверняка все в порядке. Да?
Бретт попытался подобрать правильные слова, чтобы она поняла, как жутко выглядел Куджо и как на мгновение ему показалось, что пес сейчас бросится на него. Нужных слов не нашлось. Может быть, он и сам не хотел их найти.
– А если что и случилось, – продолжала Черити, – то вряд ли что-то серьезное. Может быть, на него брызнул скунс…
– Скунсом не пахло…
– Или он запыхался, гоняясь за кроликом или сурком. Или наткнулся на лося в болоте. Или просто наелся крапивы.
– Да, он может, – с сомнением проговорил Бретт.
– Твоему отцу только дай повод, – сказала она. – Я прямо слышу, как он говорит: «Заболел? Ну, так это твой пес, Бретт. Сам с ним и возись. У меня куча работы, некогда мне разбираться с твоей зверюгой».
Бретт уныло кивнул. Он тоже об этом подумал, наблюдая, как хмуро отец ест свой завтрак под громкий рев радио.
– А когда мы уедем, твой папа уж точно о нем позаботится, – сказала Черити. – Он любит Куджо почти так же сильно, как ты. Просто не подает виду. Если он заметит, что с Куджо что-то не так, он отвезет его к ветеринару в Саут-Пэрис.
– Да, наверное.
Мама вроде бы говорила все правильно, но ему все равно было тревожно.
Она наклонилась и поцеловала его в щеку.
– Точно тебе говорю! Если хочешь, сегодня вечером позвоним папе. Как тебе такой вариант? Когда будешь с ним говорить, как бы невзначай спросишь: «Пап, а ты кормишь моего пса?» И все станет ясно.
– Ага, – сказал Бретт.
Он благодарно улыбнулся маме, и она улыбнулась в ответ, довольная, что все так хорошо разрешилось. Но теперь у них с Бреттом появился новый повод для беспокойства – в те бесконечно тянувшиеся минуты, когда Джо подгонял машину к крыльцу и в угрюмом молчании загружал в багажник их четыре дорожные сумки (в одну из них Черити тайком положила все свои шесть фотоальбомов). Теперь они оба переживали, что Куджо выйдет во двор прежде, чем они успеют уехать, и наведет Джо Камбера на всякие нехорошие мысли.
Но Куджо не появился.
Теперь Джо достал из багажника сумки, вручил Бретту две маленькие, а сам подхватил две большие.
– Женщина, у тебя столько вещей, словно ты едешь не в Коннектикут на неделю, а бежишь на край света. Ты, часом, не навострилась подать на развод?
Черити с Бреттом неловко заулыбались. Это была вроде как шутка, но с Джо Камбером никогда не понятно, шутит он или нет.
– Надо подумать, – сказала она.
– Все равно я тебя разыщу и притащу обратно своим новеньким мини-краном, – проговорил он без улыбки и поправил шляпу на голове. – Ты ведь присмотришь за мамой, сынок?
Бретт кивнул.
– Да уж, присмотри. – Он смерил мальчика пристальным взглядом. – Ты, я гляжу, совсем вырос. Наверняка уже и не захочешь поцеловать своего старого папку.
– Захочу, пап, – сказал Бретт.
Он крепко обнял отца и поцеловал в небритую щеку, вдохнув запах кислого пота и водочного перегара. Он сам удивился, с какой сокрушительной силой в нем разгорелась любовь к отцу, чувство, которое все еще периодически возникало, всегда неожиданно и внезапно (но в последние два-три года все реже и реже; мама об этом не знала и ни за что не поверила бы, если ей рассказать). Эта любовь никак не зависела от повседневного поведения Джо Камбера по отношению к сыну или жене; это было глубинное, почти животное чувство, от которого не избавиться. Оно остается с тобой на всю жизнь и пробуждается от самых разных обманчивых напоминаний: запаха сигарного дыма, отражения бритвенного станка в зеркале в ванной, брюк, висящих на спинке стула. Определенных бранных словечек.
Отец тоже обнял его, а затем повернулся к Черити. Приподнял пальцем ее подбородок, пристально посмотрел на нее. За приземистым кирпичным зданием автовокзала уже слышался рокот готовящегося к отбытию автобуса. Глухой, низкий гул дизельного мотора.
– Счастливо съездить, – сказал Джо.
У нее на глаза навернулись слезы, и она поспешила их вытереть. Быстро и почти сердито.
– Спасибо, – ответила она.
Внезапно его лицо сделалось напряженным, жестким и замкнутым. Как будто упало забрало рыцарского шлема. Он снова стал прежним грубым мужланом из сельской глубинки.
– Бери вещи, сынок. Пора загружаться. Господи, Черити… у тебя там что, кирпичи?
Он оставался с ними, пока все четыре их сумки не прошли регистрацию. Внимательно рассмотрел каждую бирку, не замечая насмешливо-снисходительных взглядов работника багажной службы. Не сводил взгляда с грузчика, пока тот укладывал сумки в автобус. Потом опять повернулся к Бретту.
– Давай-ка отойдем в сторонку.
Черити проводила их взглядом. Села на жесткую скамейку, достала из сумочки носовой платок и принялась нервно мять его в руках, то и дело поглядывая на мужа. С него бы сталось пожелать ей счастливой дороги, а потом попытаться уговорить сына вернуться домой вместе с ним.
Джо тем временем говорил Бретту:
– Дам тебе пару советов, сынок. Уж не знаю, послушаешь ты или нет. Обычно мальчишки не ценят отцовских советов, что не мешает отцам их раздавать. Вот мой первый совет: этот дятел, к которому вы сейчас едете, этот Джим – тот еще кусок дерьма. Я отпустил тебя в эту поездку в том числе и потому, что тебе уже десять, а в десять лет человеку пора отличать дерьмо от чайной розы. Вот увидишь его и поймешь. Он не делает ничего, только сидит у себя в кабинете, перекладывает бумажки. Половина всех бед в этом мире – от таких дятлов, как этот Джим, потому что руки у них отключены от мозгов. – На щеках Джо заиграл лихорадочный бледный румянец. – Кусок дерьма как он есть. В общем, сам убедишься.
– Да, пап, – сказал Бретт. Его голос был тихим, но очень серьезным.
Джо Камбер слегка улыбнулся.
– Второй совет: береги свой кошелек.
– У меня же нет де…
Камбер вручил ему смятую пятидолларовую бумажку.
– А теперь есть. Все сразу не трать. У дураков деньги не держатся.
– Хорошо. Спасибо.
– Ну, бывай, – сказал Камбер. Он не стал просить сына поцеловать его еще раз.
– До свидания, пап.
Бретт стоял на краю тротуара и смотрел, как папа садится в машину и едет прочь. Он в последний раз видел отца живым.
Тем же утром, в четверть девятого, Гэри Первье вышел из дома в одних трусах с пятнами засохшей мочи и отлил прямо в жимолость. Он не терял надежды, что когда-нибудь его моча станет настолько едкой от всей выпитой водки, что выжжет жимолость напрочь. Этот радостный день еще не наступил.
– Аааа… моя голова! – прохрипел он, держась за голову свободной рукой и продолжая орошать жимолость, чьи заросли погребли под собою забор. Его глаза покраснели от полопавшихся сосудов. Сердце свистело и дребезжало, как старая водяная колонка, качавшая больше воздух, чем воду. Едва он закончил поливку, живот скрутило от боли – в последнее время такое случалось все чаще и чаще. Он сложился пополам и выдал сквозь тощие ягодицы мощный залп очень вонючих кишечных газов.
Он уже собирался вернуться в дом и вдруг услышал рычание. Низкий, раскатистый звук доносился с той стороны, где заросшая бурьяном лужайка сбоку от дома плавно сливалась с сенокосным лугом.
Гэри резко обернулся в ту сторону, мигом забыв про свою головную боль, про свистящее сердце, про рези в животе. У него уже очень давно не случалось флешбэков о боях во Франции, но сейчас память вернулась. В голове явственно прогремело: Немцы! Немцы! Ложись!
Но это были не немцы. Трава расступилась, и показался Куджо.
– Эй, ты чего так рычи… – начал было Гэри и осекся.