Она подумала о доме у подножия холма, о доме с буйно разросшейся жимолостью во дворе. Там наверняка есть какие-то люди. Она же видела машины.
Люди!
Она принялась жать на клаксон. Три коротких гудка, три длинных и опять три коротких, раз за разом, единственный сигнал азбуки Морзе, запомнившийся за два года в герлскаутах. Люди в доме внизу непременно услышат. Даже если они не знают, что означает этот сигнал, они все равно придут посмотреть, кто гудит во дворе у Камбера – и почему.
А где пес? Донна его больше не видела. Впрочем, это не важно. В машину ему не забраться, а помощь придет совсем скоро.
– Все будет хорошо, – сказала она Тэду. – Вот увидишь.
Студия «Зримый образ» в Кембридже размещалась в обшарпанном кирпичном здании. На четвертом этаже располагались офисные кабинеты, на пятом – два съемочных павильона, на шестом, и последнем, – крошечный смотровой зал с плохоньким кондиционером. Зал вмещал только шестнадцать зрительских кресел, расставленных по четыре в ряд.
Тем ранним вечером в понедельник Вик Трентон и Роджер Брекстон сидели в третьем ряду в смотровом зале, сняв пиджаки и распустив галстуки. Они просмотрели все ролики с профессором Шарпом по пять раз каждый. Всего двадцать сюжетов. Три из них – со злосчастными «Малиновыми колючками».
Последний блок из шести роликов завершился полчаса назад. Киномеханик сразу же распрощался и побежал на другую работу, крутить кино на вечерних сеансах в кинотеатре «Орсон Уэллс». Через пятнадцать минут ушел и Роб Мартин, владелец студии, с хмурым видом пожелав Вику и Роджеру доброй ночи и добавив, что если он им понадобится, его двери всегда открыты для них – завтра и в среду, в любое время. При этом явно подразумевалось, что его двери будут открыты только в том случае, если Вик с Роджером придут с предложением, которое стоит обсуждать.
У Роба были все основания ходить с хмурым видом. Ветеран войны во Вьетнаме, потерявший ногу во время Тетского наступления, он открыл студию «Зримый образ» в конце 1970-х на деньги из страховой выплаты по инвалидности, к которым добавил немалую сумму, выделенную родителями жены. С тех пор его студия барахталась как могла, сражаясь за место под солнцем, но в основном подбирала жалкие крохи с роскошных банкетных столов, за которыми пировали крупные бостонские киностудии. Вик и Роджер заключили контракт с его студией, потому что в каком-то смысле Роб Мартин напоминал их самих: тоже пытался чего-то добиться своими силами, подняться к тем пресловутым вершинам успеха, которые манят нас всех. К тому же ездить в Бостон было проще и ближе, чем в Нью-Йорк.
В последние полтора года дела у студии Роба пошли на лад. Когда потенциальные клиенты узнали, что в «Зримом образе» снимают рекламные ролики компании «Шарп», Роб получил несколько очень хороших заказов, и впервые со дня основания студии у него появилась уверенность в завтрашнем дне. В мае, буквально за несколько дней до катастрофы с «Колючками», он прислал Вику и Роджеру открытку с изображением уходящего вдаль автобуса с бостонскими номерами. Сзади на автобусе были изображены четыре юные прелестницы, наклонившиеся таким образом, чтобы явить зрителям аппетитные задницы, затянутые в дизайнерские джинсы. На обороте открытки было написано большими печатными буквами в стиле передовиц желтой прессы: «ЗАКЛЮЧАЕМ КОНТРАКТ НА ЗАДНИКИ ДЛЯ БОСТОНСКИХ АВТОБУСОВ; ТЕПЕРЬ ЗАЖИВЕМ». Тогда это было смешно. А теперь стало совсем не смешно. После истории с «Колючками» двое клиентов (в том числе производители джинсов «Как в Каннах») отозвали контракты у «Зримого образа», и если «Эд уоркс» потеряет заказы от Шарпа, Роб лишится не только заказов от Шарпа, но многих других. Он боится за будущее и поэтому злится… и Вик прекрасно его понимал.
Они сидели и молча курили еще минут пять, а потом Роджер сказал:
– Меня тошнит, Вик. Натурально тошнит. Я смотрю на этого дятла, как он сидит у себя за столом и глядит на меня своим строгим профессорским взглядом, ест эти хлопья с едкой краской, говорит: «Да, тут все хорошо», – и меня тянет блевать. В прямом смысле слова. Хорошо, что механику надо было уйти. Если бы я посмотрел эти ролики еще раз, мне пришлось бы воспользоваться самолетным блевательным пакетом.
Он затушил сигарету в пепельнице, врезанной в подлокотник кресла. Он действительно выглядел нездоровым; Вику очень не нравился желтоватый оттенок его лица. Назовем это военным психозом, боевым посттравматическим расстройством, но все мы знаем, что это такое. Мы знаем, что значит бояться до тошноты, когда тебя загоняют в крысиную нору. Когда ты глядишь в темноту и видишь чудовище, пришедшее тебя сожрать.
– Я пытался себя убедить, – сказал Роджер, вынимая из пачки еще одну сигарету, – что все не так плохо, как кажется. Что там что-то есть. Понимаешь? Хоть что-то. Но суммарный эффект от всех этих сюжетов… это как Джимми Картер, объявляющий на всю страну: «Я никогда вам не совру». – Он закурил, сморщился и затушил сигарету в пепельнице после первой затяжки. – Неудивительно, что Джордж Карлин, Стив Мартин и вся прочая комедийная братия так за него ухватились. Теперь-то я вижу, сколько в нем лицемерия… – Его голос как-то подозрительно дрогнул. Он закрыл рот так резко, что щелкнули зубы.
– У меня есть идея, – тихо произнес Вик.
– Да, ты говорил в самолете. – Роджер без особой надежды посмотрел на него. – Так что за идея?
– Я думаю, нужно сделать еще один ролик с профессором Шарпом, – сказал Вик. – Надо будет уговорить старика. Не сынулю. Именно старика.
– И что наш профессор будет впаривать телезрителям на этот раз? – спросил Роджер, расстегивая еще одну пуговицу на рубашке. – Крысиный яд или агент «Оранж»?
– Да ладно, Роджер. Никто не умер.
– А ведь могли бы, – сказал Роджер с невеселым смешком. – Иногда мне начинает казаться, что ты не совсем понимаешь, что такое реклама. Делать рекламу – все равно что держать волка за хвост. Конкретно этого волка мы, похоже, уже не удержим, и теперь он нас скушает целиком.
– Роджер…
– Мы живем в стране, где все газеты становятся на уши, если какой-нибудь въедливый посетитель «Макдоналдса» взвесит котлету из их «роял-чизбургера» и выяснит, что она весит чуть меньше заявленной четверти фунта. Какой-то заштатный калифорнийский журнальчик тиснет статейку, что если врезаться сзади в «пинто», у того может рвануть бензобак, и вся компания «Форд» дрожит хвостом…
– Давай не будем о «пинто», – сказал Вик с нервным смешком. – У моей жены «пинто». Мне хватает других проблем.
– Я говорю, что в сложившейся ситуации выпустить новый ролик с профессором Шарпом – все равно что позволить Ричарду Никсону выступить на бис с президентским докладом о положении дел в стране. Он скомпрометирован, Вик. Он полностью сдулся! – Роджер помедлил, глядя на Вика, который угрюмо смотрел на него. – И что он, по-твоему, должен сказать?
– Что ему очень жаль.
Роджер растерянно заморгал, а потом рассмеялся, запрокинув голову к потолку.
– Что ему очень жаль. Очень жаль? Боже, это прекрасно. Это и есть твоя гениальная идея?
– Погоди, Родж. Ты даже не дал мне договорить. Это совсем на тебя не похоже.
– Да, – сказал Роджер. – Совсем не похоже. Ну давай, договаривай. Но мне не верится, что ты это…
– Всерьез? Очень даже всерьез. Ты же учился рекламному делу. В чем секрет всякой успешной рекламы? Зачем вообще делать рекламу?
– Секрет всякой успешной рекламы заключается в том, чтобы заставить людей поверить, что им самим это надо.
– Да. Когда мастер по ремонту бытовой техники от «Мэйтег» говорит, что он самый одинокий человек на свете, людям хочется верить, что где-то действительно есть такой парень, которому нечем заняться, и он целыми днями слушает радио и, может быть, периодически дрочит со скуки. Людям хочется верить, что их техника от «Мэйтег» никогда не потребует ремонта. Когда Джо Ди Маджо говорит, что электрические кофеварки от «Мистера Кофе» экономят и кофе, и деньги, людям хочется в это верить. Когда…
– Разве мы не поэтому оказались в глубокой заднице? Людям хотелось поверить профессору Шарпу, но он обманул их доверие. Точно так же, как им хотелось поверить Никсону, и он…
– Никсон, Никсон, Никсон! – воскликнул Вик, сам удивившись своей горячности. – Что ты зациклился на этом Никсоне? Ты его поминаешь уже в двухсотый раз и не видишь, что тут совсем другой случай. Их вообще нельзя сравнивать!
Роджер изумленно уставился на него.
– Никсон был тот еще прощелыга, знал, что он прощелыга, но пытался изображать из себя честного человека. Профессор Шарп утверждал, что с «Колючками» все хорошо, и сам был в этом уверен. Потом оказалось, что с ними все плохо, но он не знал, что так будет. – Вик наклонился вперед и легонько ткнул пальцем Роджеру в плечо, сделав особое ударение на «не знал». – Он никого не обманывал. Он должен сказать это, Родж. Должен выступить перед американскими телезрителями и сказать, что он их не обманывал. Что случилась досадная ошибка. Причем ее совершила компания, выпускающая пищевые красители. А компания «Шарп» и сама пострадала от этой ошибки. Он должен все это сказать. И самое главное, он должен сказать, что сожалеет о произошедшем и что, хотя никто не пострадал, ему очень жаль, что люди так перепугались.
Роджер кивнул, секунду подумал и пожал плечами.
– Да, я понимаю, в чем суть. Но ни старик, ни сынуля не согласятся. Им хочется поскорее похоронить старого…
– Да, да, да! – воскликнул Вик так громко, что Роджер вздрогнул. Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад-вперед по короткому проходу. – И они полностью правы. Профессор Шарп умер, и его надо похоронить. Как уже похоронены «Колючки». Но старик и сынуля должны понять, что его нельзя хоронить втихаря. Вот в чем дело! Его нельзя хоронить как какого-то мелкого мафиози… или умершего от холеры беднягу, которого перепуганные родные спешат поскорее закопать.