Он наклонился так близко к Роджеру, что они почти соприкоснулись носами.
– Нам надо заставить обоих понять, что профессор Шарп никогда не упокоится с миром, если не устроить ему пышные публичные похороны. И пусть его оплакивает вся страна.
– Ты с ума… – начал было Роджер и осекся.
В его глазах больше не было растерянности и страха. Его лицо стало твердым и собранным, во взгляде мелькнула безумная искорка. Он широко улыбнулся. Увидев эту улыбку, Вик так обрадовался, что забыл и о Донне, и о том, что она натворила, – забыл впервые с тех пор, как прочел письмо Кемпа. Работа захватила его целиком, и только потом, уже задним числом, он с изумлением осознал, что очень давно не испытывал этого чистого, пьянящего, восхитительного удовольствия от погружения в дело, которое он знает, и любит, и делает по-настоящему хорошо.
– По сути, он лишь повторит то, что не раз говорил сам старик Шарп, – продолжал Вик. – Но если те же слова скажет профессор Шарп…
– Круг замкнется, – пробормотал Роджер и закурил новую сигарету.
– Вот именно. Это будет финальная сцена в трагическом фарсе о «Малиновых колючках». Что было, то прошло. Мы осознали свои ошибки и сделали выводы. А теперь идем дальше…
– …проглотив горькую пилюлю. Да, старику это понравится. Публичное покаяние… прилюдное самобичевание…
– И вместо того чтобы уйти осмеянным и презренным, он уйдет достойно. Как говорил Дуглас Макартур, старые солдаты не умирают, они просто уходят вдаль. Это лежит на поверхности. А в глубине будет еще некий тон… некое чувство… – Тут он вступал на территорию Роджера. Вик знал, что если сумеет обрисовать в общих чертах ту идею, что пришла ему в голову за кофе в «Бентли», Роджер ее разовьет и оформит как надо.
– Макартур, – тихо проговорил Роджер. – Собственно, да. Тон, конечно, прощальный. Чувство – скорбь и печаль. Пусть люди прочувствуют, что с профессором обошлись несправедливо, но прозрение грянуло слишком поздно. И… – Он умолк и почти испуганно взглянул на Вика.
– Что?
– Вечерний эфир, – сказал Роджер.
– Э?
– Этот ролик. Его надо ставить в вечерний эфир. Он для родителей, не для детей. Так?
– Ага.
– Если нам дадут его снять.
Вик улыбнулся.
– Нам дадут его снять, – сказал он и добавил, используя собственное выражение Роджера для хорошей рекламы: – Это танк, Роджер. Если надо, попрем напролом, сметая все на своем пути. Главное, чтобы к приезду в Кливленд у нас было что-то конкретное…
Они еще целый час просидели в душном крошечном зале, а когда возвращались в отель, оба потные и уставшие, на улице уже стемнело.
– Мам, когда мы поедем домой? – спросил Тэд тусклым голосом.
– Уже скоро, милый.
Она посмотрела на ключ в замке зажигания. На брелке висели еще три ключа: от дома, от гаража и от багажника «пинто». И кожаный ярлычок с клеймом в виде гриба. Донна купила этот брелок в апреле, в бриджтонском универмаге. Тогда, в апреле, она была растеряна и напугана и знать не знала, что такое настоящий страх. Настоящий страх – это когда ты пытаешься закрыть окно у сиденья своего малыша, а у тебя по рукам течет пена из пасти бешеного пса.
Она потянулась к брелку. Дотронулась до кожаного ярлычка. И тут же отдернула руку.
Вот страшная правда: она боялась включать зажигание.
На часах – четверть восьмого. На улице было еще светло, хотя тень «пинто» уже почти дотянулась до двери гаража. Донна не знала, что именно в эти минуты ее муж и его бизнес-партнер смотрят рекламные ролики с профессором Шарпом в крошечном зале студии «Зримый образ» в Кембридже. Она не знала, почему никто не ответил на ее сигнал SOS. В книгах кто-то всегда приходит на помощь. Это награда для героини, додумавшейся до такой гениальной идеи. Но никто не пришел.
В доме у подножия холма наверняка должны были слышать ее гудки. Может быть, там все пьяны. Или, может, владельцы тех двух машин в переднем дворе (в палисаднике, машинально поправила она себя, здесь говорят «в палисаднике») куда-то уехали на третьей машине. Жаль, что отсюда не видно этого дома; его закрывал склон холма.
Наконец она перестала сигналить. Она боялась, что если долго жать на клаксон, можно посадить аккумулятор, который не меняли с тех пор, как они с Виком купили машину. Она очень надеялась, что «пинто» заведется, когда мотор остынет. Раньше всегда заводился.
Но ты боишься включать зажигание, потому что если машина не заведется… и что тогда делать?
Она опять потянулась к ключу, и тут в поле зрения вновь показался Куджо. Прежде он лежал перед машиной, и его было не видно. Теперь он поднялся и поплелся к сараю, с опущенной головой и поникшим хвостом. Он шатался, как пьяный после лютой попойки. Ни разу не оглянувшись, пес вошел в темный сарай и скрылся из виду.
Донна убрала руку, так и не прикоснувшись к ключу.
– Мам? Почему мы не едем?
– Дай маме подумать, малыш, – сказала она.
Она посмотрела налево, в водительское окно. До задней двери дома Камберов – восемь беговых шагов. В старших классах Донна была лучшей бегуньей в их школьной команде по легкой атлетике и до сих пор регулярно бегала по утрам. Она ни капельки не сомневалась, что добежит до двери раньше пса. В доме есть телефон. Один звонок шерифу Баннерману – и весь этот ужас закончится. С другой стороны, если она попытается завести двигатель, не факт, что он заведется… но пес точно услышит и наверняка прибежит. Она мало что знала о бешенстве, но вроде бы где-то читала, что бешеные животные почти сверхъестественно чувствительны к звукам. Громкие звуки приводят их в ярость.
– Мама?
– Тише, Тэд. Тише!
Восемь шагов. Думай, Донна.
Даже если Куджо притаился у двери в гараж и сейчас наблюдает за ней, она была уверена – она знала, – что успеет добежать до двери. Телефон, да. И еще… у таких, как Джо Камбер, в доме всегда есть ружье. Может быть, и не одно. С каким удовольствием она прострелит башку этому чертову псу, так, что мозги брызнут во все стороны!
Восемь шагов.
Да. Надо подумать.
А что, если дверь заперта?
Или все-таки стоит рискнуть?
Ее сердце глухо стучало в груди, пока она размышляла, взвешивая варианты. Будь она здесь одна, можно было бы долго не думать. Но допустим, что дверь заперта. Донна успела бы добежать до двери раньше пса, но до двери и обратно к машине – уже точно нет. И что будет с Тэдом? Что будет с Тэдом, когда он увидит, как бешеный пес весом две сотни фунтов нападает на маму, терзает ее, рвет на куски…
Нет. В машине они в безопасности.
Попробуй завести мотор!
Она потянулась к ключу, и внутренний голос тут же заверещал, что надо еще чуть-чуть подождать, чтобы двигатель окончательно остыл…
Окончательно? Они и так просидели здесь три часа.
Она повернула ключ в замке.
Мотор провернулся раз, второй, третий – и с ревом завелся.
– Слава богу! – воскликнула Донна.
– Мам? – спросил Тэд пронзительным, тонким голосом. – Мы уже едем? Мы едем?
– Едем, – угрюмо ответила она и включила задний ход. Куджо выскочил из сарая и… встал, наблюдая за ними.
– Хрен тебе, пес! – ликующе крикнула ему Донна.
Она надавила на педаль газа. «Пинто» проехал два фута – и заглох.
– Нет! – закричала она, когда на приборной панели снова зажегся красный огонек. Куджо сделал два шага вперед и опять замер на месте, низко склонив голову. Наблюдает за мной, снова подумала Донна. Его тень протянулась за ним по земле, четкая, как силуэт, вырезанный из черной бумаги.
Донна опять повернула ключ в замке зажигания. Мотор завращался, но на этот раз не завелся. Она слышала чье-то хриплое, сбивчивое дыхание и даже не сразу сообразила, что это дышит она сама – сперва ей подумалось, что это Куджо пыхтит ей в ухо. Она отчаянно терзала стартер, кривила лицо и, позабыв о присутствии Тэда, ругалась последними словами. Она даже не думала, что вообще знает такие слова. И все это время Куджо стоял, наблюдая за ней. Его тень тянулась за ним, словно некий фантасмагоричный погребальный покров.
Потом он улегся на подъездной дорожке, словно решив, что они никуда от него не сбегут. Она возненавидела его еще больше. Даже сильнее, чем в те минуты, когда он пытался просунуть морду в окно рядом с Тэдом.
– Мама… Мамочка… Мама!
Откуда-то издалека. Совершенно не важно. Сейчас важно только одно: завести эту треклятую машину. И она заведется. Донна заставит ее завестись одной… силой… воли!
Она совершенно не представляла, сколько времени просидела, сгорбившись над рулем, яростно и безнадежно терзая стартер. В конце концов сквозь эту ярость пробился даже не плач Тэда – он не плакал, а лишь тихо хныкал, – а звук мотора. Который включался секунд на пять и отрубался. Снова включался и отрубался. И с каждым разом периоды отключения становились все дольше.
Она только сажала аккумулятор.
Все, хватит. Пора прекращать.
Она выходила из ступора постепенно, как из глубокого обморока. Ей вспомнилось, как еще в университете она подхватила гастроэнтерит – ее тогда жутко рвало и несло, выворачивало наизнанку, и в какой-то момент она потеряла сознание в туалете студенческого общежития. Ощущения после обморока были точно такими же. Словно некий невидимый художник добавил в мир цвета и довел их яркость до запредельных значений. Цвета резали глаз. Все казалось пластиковым и фальшивым, как экспозиция в витрине магазина: «ВСТРЕЧАЕМ ВЕСНУ» или «ГОТОВИМСЯ К ОТПУСКУ».
Тэд сидел, крепко зажмурившись и сжавшись в комок. Он отодвинулся как можно дальше от Донны и засунул в рот большой палец, а другую руку держал на кармане, где лежали Слова против чудовищ. Его дыхание было прерывистым и учащенным.
– Тэд, – сказала она. – Все хорошо, милый. Не бойся.
– Мам, с тобой все в порядке? – спросил он хриплым шепотом.
– Да, со мной все в порядке. И с тобой все в порядке. По крайней мере, здесь мы в безопасности. Мы скоро поедем. Не прямо сейчас, но поедем. Просто надо чуть-чуть подождать.