Он выпил половину стакана, и у него под носом «выросли» белые усы.
– Может быть, и уехал. И может быть, взял с собой Гэри. Ему нравится Гэри.
– Кстати, да. Он мог взять с собой Гэри, – сказала Черити так, словно эта идея никогда не приходила ей в голову. На самом деле она звонила Гэри сегодня утром, когда Бретт играл во дворе с Джимом-младшим. Никто не взял трубку. Черити даже не сомневалась, что так и будет. Джо с Гэри рванули куда-то вдвоем. – Ты чего не ешь слойку?
Бретт откусил кусочек и положил слойку обратно на блюдце.
– Мам, по-моему, Куджо заболел. Вчера утром он выглядел нездоровым. Честное слово.
– Бретт…
– Честное слово, мам. Ты его не видела, а я видел. Он выглядел… как-то паршиво.
– Если ты будешь знать, что с Куджо все в порядке, тебе станет спокойнее?
Бретт кивнул.
– Тогда давай вечером позвоним Элве Торнтону, – сказала она. – Попросим его сходить к нам и проверить, как там Куджо. Скорее всего, твой отец уже с ним связался и попросил кормить Куджо, пока он сам будет в отъезде.
– Ты правда так думаешь?
– Да, конечно.
Элве или кому-то другому; не то чтобы друзьям – Джо ни с кем не дружил, кроме Гэри, – а просто знакомым, которые согласятся сделать ему одолжение взамен на какое-нибудь одолжение в будущем.
Хмурое лицо Бретта просияло, словно по волшебству. Мама снова ему подсказала правильное решение. Взрослые это умеют. Они всегда знают, что делать. Черити это совсем не обрадовало. Наоборот, растревожило. Что она ему скажет, если позвонит Элве и тот сообщит, что не видел Джо с ранней весны? Ладно, с этой проблемой она как-нибудь разберется, если проблема возникнет. Она была твердо уверена, что Джо не уехал бы, не позаботившись о Куджо. Это было бы совсем на него не похоже.
– Ну что, пойдем искать твою тетю?
– Да, сейчас только доем.
Она с изумлением наблюдала, как он в три укуса прикончил слойку, залпом допил молоко и вскочил на ноги.
Черити оплатила счет, и они с Бреттом направились к эскалатору, идущему вниз.
– Черт, какой большой магазин, – с восхищением проговорил Бретт. – Это большой город, да, мам?
– По сравнению с Нью-Йорком он все равно что Касл-Рок, – сказала она. – И не говори «черт», Бретт. Это нехорошее слово.
– Ладно. – Он держался за поручень, глядя по сторонам. Справа стояли клетки с щебечущими попугаями. Слева располагался отдел бытовой техники, где все сверкало хромированными деталями и имелась посудомоечная машина с полностью стеклянной дверцей, чтобы можно было смотреть, как внутри бурлит пена. Когда они сошли с эскалатора, Бретт вдруг спросил: – Вы с тетей Холли выросли вместе?
– Ну, мы же сестры, – улыбнулась Черити.
– Она очень хорошая, – сказал Бретт.
– Я рада, что она тебе нравится. Я тоже ее люблю.
– А как она разбогатела?
Черити даже запнулась.
– Ты считаешь, что они с Джимом богатые?
– Дом у них недешевый, – сказал он, и ей вновь показалось, что в его детских чертах явственно проглядывает отец, Джо Камбер в помятой зеленой шляпе, сдвинутой на затылок. Его глаза, слишком вдумчивые и взрослые, уставились в пол. – И этот их музыкальный автомат. Тоже стоит неподъемных денег. И у нее полный кошелек кредитных карточек, а у нас только одна, от «Тексако»…
Она резко обернулась к нему.
– Ты считаешь, что это красиво – заглядывать в кошельки людям, когда они угощают тебя обедом?
На секунду его лицо стало обиженным и удивленным, но тут же закрылось и сделалось абсолютно пустым. Тоже коронный приемчик Джо Камбера.
– Я просто заметил. Трудно было не заметить. Она так ими хвалится…
– Она ими не хвалится! – сердито воскликнула Черити. Она снова остановилась. Они уже подходили к отделу домашнего текстиля.
– Хвалится, – сказал Бретт. – Если бы это был аккордеон, она бы выдала целый концерт.
Черити вдруг разозлилась на сына – наверное, потому, что он был в чем-то прав.
– Она хотела, чтобы ты их увидела, – сказал Бретт. – Я так думаю.
– Мне совершенно неинтересно, что ты там себе думаешь, Бретт Камбер. – Ее щеки горели. Руки чесались его ударить. Еще минут пять назад, в кафетерии, ее сердце сжималось от нежности к сыну… и она себя чувствовала его другом. И где теперь эти добрые чувства?
– Просто мне интересно, откуда у нее столько бабла.
– Тебе не кажется, что это грубое слово?
Он пожал плечами, уже в открытую выражая свое несогласие. Черити даже подумала, что он нарочно ее провоцирует. И дело вовсе не в том, что ему не понравилось, как тетя Холли хвалилась своими кредитками за обедом. Тут все гораздо глубже. Бретт наблюдал, размышлял, сравнивал свой образ жизни, перенятый от отца, с образом жизни других людей. Разве ему обязательно должна понравиться жизнь его тети и ее мужа лишь потому, что она нравится Черити, эта «сладкая жизнь», в которой было отказано ей самой, то ли по невезению, то ли по ее собственной глупости? Разве он не имеет права критиковать… или оценивать?
Конечно, имеет. Просто Черити не ожидала, что его оценка будет такой проницательной (пусть даже чисто интуитивно), такой точной и такой удручающе негативной.
– Деньги, как я понимаю, зарабатывает Джим, – сказала она. – Ты же знаешь, чем он занимается…
– Да, перекладывает бумажки.
На этот раз Черити не поддалась на провокацию.
– С твоей точки зрения – может быть. Холли вышла за него замуж, когда он учился в юридическом колледже Мэнского университета в Портленде. Когда он поступил на юридический факультет в Денвере, она работала сразу на нескольких работах, чтобы он смог доучиться и получить диплом. Так часто бывает. Жены работают, чтобы мужья получили хорошее образование по хорошей специальности…
Она высматривала Холли и наконец разглядела ее макушку в дальнем конце отдела.
– Когда Джим отучился, они с Холли вернулись на восток, и он устроился на работу в большой юридической фирме в Бриджпорте. Он тогда зарабатывал совсем мало. Они жили в крошечной квартирке на третьем этаже, без кондиционера и почти без отопления. Но Джим много работал и пробился наверх. Теперь он не просто сотрудник, а младший партнер. И действительно зарабатывает много денег, по нашим меркам.
– Может быть, она хвалится своими кредитными картами, потому что в глубине души все еще чувствует себя бедной, – сказал Бретт.
Ее вновь поразила его почти сверхъестественная проницательность. Она легонько взъерошила ему волосы, уже не сердясь.
– Ты говорил, что она тебе нравится.
– Нравится, да. А вот и она.
– Да, я вижу.
Они подошли к Холли, которая уже набрала целую охапку занавесок и теперь выбирала скатерти.
Солнце наконец скрылось за домом.
Мало-помалу раскаленная духовка, в которую превратился «пинто», начала остывать. Поднялся более-менее устойчивый ветерок, и Тэд благодарно подставил ему лицо. Ему стало чуть легче, чем было весь день. На самом деле весь день казался сплошным страшным сном, который Тэд помнил только обрывками. Иногда он уходил; просто выбирался из жаркой машины и уходил. Это он помнил. Он уезжал на лошадке. Лошадка мчалась по полю, где играли кролики, как в том мультфильме, который он видел в Бриджтоне, когда мама с папой водили его в кинотеатр «Волшебный фонарь». За полем был пруд, а в пруду – утки. Славные, дружелюбные утки. Тэд с ними играл. У пруда было лучше, чем рядом с мамой, потому что в том месте, где мама, к ним пришло злое чудовище, выбравшееся из шкафа. В том месте, где утки, чудовища не было. Тэду там нравилось, хотя он смутно осознавал, что если задержится там дольше положенного, то забудет дорогу обратно к машине.
Потом солнце скрылось за домом. Прохладные тени сгустились и стали почти осязаемыми, как мягкий бархат. Чудовище уже не пыталось пробиться в машину. Почтальон не пришел, но теперь можно было хотя бы слегка отдохнуть. Хуже всего была жажда. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось пить. Вот почему ему нравилось в том месте с утками: там было много воды и зеленой тени.
– Что ты сказал, милый? – Над ним склонилось мамино лицо.
– Пить, – хрипло выдавил он. – Мне хочется пить.
Он помнил, что раньше говорил «хотится» вместо «хочется». Но ребята в детском саду смеялись над ним и называли его малявкой, точно так же, как смеялись над Рэнди Хофнейджером, когда он говорил «завтак» вместо «завтрак». Поэтому Тэд старался говорить правильно, а если вдруг ошибался, то сразу же мысленно себя ругал.
– Да, милый, я знаю. Маме тоже хочется пить.
– Там в доме наверняка есть вода.
– Мы сейчас не войдем в дом. Злой пес лежит перед машиной.
– Где? – Тэд встал на колени и сам удивился, какой легкой сделалась его голова, словно в ней прокатилась медленная, ленивая волна. Он оперся рукой о приборную доску, чтобы не упасть, и рука показалась ему длиной в милю. – Я не вижу. – Даже его собственный голос звучал как далекое эхо.
– Тэд, сядь на место. Ты…
Она все еще говорила, и он чувствовал, как она усаживает его в кресло, но все это происходило как будто не с ним. Ее слова пробивались к нему через плотный серый туман, вдруг протянувшийся между ними, точно такой же туман, как сегодня утром… или вчера утром… в общем, тем утром, когда папа уехал в командировку. Но впереди было яркое место, и он опять бросил маму в машине и помчался туда. В то место, где утки. Утки, пруд и кувшинки. Мамин голос превратился в далекий гул. Ее большое красивое лицо, такое родное, такое спокойное, как луна, что заглядывает иногда в его окно, когда он просыпается среди ночи, чтобы сходить в туалет… ее лицо расплылось. Растворилось в сером тумане. Ее голос превратился в тихое жужжание пчел – добрых пчел, которые никогда не ужалят, – и плеск воды.
Тэд играл с утками.
Донна задремала, а когда проснулась, вечерние тени уже слились друг с другом и свет уходящего дня сделался пепельно-серым. Во дворе Камберов сгущались сумерки. Как же так? Снова сгущаются сумерки, а они с Тэдом – невероятно! – все еще здесь. Солнце садилось за горизонт, круглое и оранжево-красное. Как баскетбольный мяч, испачканный кровью. Донна пошевелила языком, чтобы хоть как-то разжижить слюну, скопившуюся во рту плотным комком. Горло было каким-то ватным. Она подумала, как было бы здорово лечь на траву под садовым краном, открыть его до предела, и пусть ледяная струя льется ей прямо в рот. Картинка была такой яркой, что Донне действительно стало зябко, и у нее разболелась голова.