Пес по-прежнему сторожит перед машиной?
Она посмотрела вперед, но, конечно же, было невозможно разглядеть что-то наверняка. Единственное, в чем Донна могла быть уверена: у входа в сарай Куджо нет.
Она нажала клаксон, но вместо гудка послышался лишь слабый хрип. Ничего не изменилось. Пес мог быть где угодно. Она провела пальцем по трещине в окне и подумала, выдержит ли стекло, если Куджо ударит по нему еще пару раз? Еще вчера она не поверила бы, что стекло может разбиться, но теперь у нее появились сомнения.
Она опять посмотрела на дверь, ведущую в дом. Расстояние до двери почему-то казалось больше, чем прежде. Донне вспомнился семинар по психологии в университете. Они обсуждали навязчивые идеи, или идеи фикс. Преподаватель, жеманный мелкий сморчок с усами щеточкой, говорил, что такие идеи связаны, в частности, с нашим привычным чувственным восприятием. Если приходится спускаться по неработающему эскалатору, ноги буквально отказываются идти. Эта мысль показалась ей очень смешной, и она даже специально нашла неработающий эскалатор на спуск в универмаге «Блумингдейлс» и пошла по нему вниз. Как оказалось, жеманный профессор был прав: ноги и вправду отказывались идти. Донна попыталась представить, что будет, если лестница у тебя дома вдруг начнет двигаться, как эскалатор, когда ты спускаешься по ступенькам. Тогда это было смешно.
Но теперь стало совсем не смешно.
Расстояние до двери действительно казалось больше.
Это все из-за пса. Он психологически на меня давит.
Она попыталась прогнать эту мысль, но решила, что лучше не надо. В таком отчаянном положении нельзя позволять себе роскошь самообмана. Может быть, и не нарочно, но Куджо давил на нее психологически. Возможно, используя ее собственную идею фикс о том, каким должен быть нормальный мир. Но все изменилось. Эскалатор больше не едет. И нельзя просто стоять на застывших ступеньках вместе с маленьким сыном и ждать, когда кто-то придет и запустит мотор. Вот правда как она есть: бешеный пес взял их с Тэдом в осаду.
Тэд крепко спал. Если Куджо в сарае, то можно попробовать прямо сейчас добежать до двери.
А если он все еще перед машиной? Или под машиной?
Ей вспомнилась фраза, которую часто выкрикивал папа, когда смотрел по телевизору американский футбол. Обычно он смотрел воскресные матчи, хорошо накачавшись пивом, которое закусывал холодными бобами, оставшимися с субботнего ужина. В результате к началу четвертого тайма гостиная, где стоял телевизор, становилась совершенно непригодной для жизни; даже собака сбегала из комнаты с видом смущенного дезертира.
Во время особо удачных перехватов пасов и отборов мяча папа кричал во весь голос: «А он как выскочит! Как напрыгнет!» Это ужасно бесило маму… но к подростковому возрасту Донна уже поняла, что маму бесит в папе практически все.
Она представила, как Куджо лежит перед машиной. Но не спит, а настороженно выжидает. Сосредоточенно глядит в одну точку своими налитыми кровью глазами – в ту самую точку, где появится Донна, если выйдет из машины с водительской стороны. Он ждет и надеется, что ей хватит дурости выйти. И тогда он как выскочит, как напрыгнет!
Она нервно растерла ладонями щеки. В темнеющем небе показалась Венера. Солнце уже опустилось за горизонт, но поля все еще заливал бледно-желтый, почему-то казавшийся совершенно безумным свет. Где-то запела птица, ненадолго умолкла и снова запела.
Донна вдруг поняла, что ей очень не хочется выходить из машины и бежать к двери. Отчасти из-за того, что она задремала, упустила пса из виду и не знала, где он теперь. Отчасти из-за того, что убийственная жара потихонечку отступала – собственно, эта жара с ее жутким воздействием на Тэда и была главной причиной, по которой Донна собиралась прорываться в дом. Сейчас в машине вполне комфортно, и полуобморочное состояние Тэда перешло в настоящий глубокий сон. Сейчас малыш спал спокойно.
Но она опасалась, что это лишь отговорки и настоящая причина ее нерешительности заключается совсем в другом. В том, что она уже миновала некую психологическую точку готовности к действию. Она вспомнила занятия по прыжкам в воду в детском лагере «Тапавинго». Поначалу все весело и легко, но потом наступает момент, когда ты в первый раз поднимаешься на самую высокую вышку и либо бесстрашно прыгаешь в воду, либо с позором пятишься к лестнице, уступив место девчонке, которая поднялась вслед за тобой. При обучении в автошколе всегда настает день, когда завершается практика на тихих проселочных дорогах и приходится выезжать в город. Потому что так надо. Потому что пришло твое время. Время прыгать с высокой вышки, время водить машину в любых условиях, время бежать к задней двери.
Рано или поздно пес появится. Ситуация, конечно, паршивая, но еще не отчаянная. Подходящий момент наступает не единожды, а многократно. Этому их не учили на психологии, она просто знала интуитивно. Если в понедельник ты побоялась спрыгнуть с самой высокой вышки, никто не запрещает вернуться в бассейн во вторник и попробовать еще раз. Всегда можно…
Разум подсказывал, что это неправильный ход рассуждений.
Сегодня она слабее, чем была вчера. Завтра утром, обессилев от обезвоживания, она станет слабее, чем сейчас. И это еще не самое страшное. Она просидела в машине почти без движения – сколько уже? – невероятно, но двадцать восемь часов. У нее наверняка все затекло. А вдруг она пробежит половину пути до крыльца и беспомощно рухнет на землю с судорогами в ногах?
В вопросах жизни и смерти, сказал безжалостный внутренний голос, подходящий момент наступает только однажды, а потом проходит – и все.
Ее дыхание участилось, сердце бешено колотилось в груди. Ее тело знало, что она все-таки попытается добежать до двери, еще прежде, чем Донна приняла осознанное решение. Она поплотнее обернула рубашку вокруг правой руки, взялась левой за ручку дверцы и только тогда осознала, что делает. На самом деле не было никакого осознанного решения. Она уже не размышляла, она просто действовала. Прямо сейчас. Пока Тэд крепко спит и можно не опасаться, что он выскочит из машины следом за ней.
Она потянула за ручку. Ее рука стала мокрой и скользкой от пота.
Донна затаила дыхание и прислушалась, не изменилось ли что-то снаружи.
Где-то снова запела птица. И больше ничего.
Если он помял дверь слишком сильно, она может и не открыться, подумала Донна. Это стало бы облегчением, пусть и горьким. Тогда можно будет спокойно откинуться на спинку кресла, еще раз обдумать все варианты, понять, что она упустила… остаться в машине… мучиться от жажды… с каждой секундой теряя силы…
Она надавила на дверцу левым плечом, потихоньку усиливая давление. Правая рука, обмотанная рубашкой, тоже вспотела. Она так крепко сжимала кулак, что у нее заболели пальцы. Она смутно осознавала, что ногти врезаются в ладонь. Снова и снова она проигрывала в голове, как поднимается на крыльцо, разбивает ближайшее к дверной ручке стекло, осколки со звоном падают на дощатый пол с внутренней стороны и она тянется к ручке, запустив руку в пробитую брешь…
Но дверца машины не открывалась. Донна изо всех сил давила на нее плечом, вены у нее на шее вздулись и напряглись. Но дверца не открывалась. Она…
Дверца все же открылась. Распахнулась с кошмарным пронзительным лязгом, причем так внезапно, что Донна едва не вывалилась из машины. Она попыталась схватиться за ручку, в первый раз промахнулась, но потом все же сумела в нее вцепиться. Ее вдруг охватила паническая уверенность – холодная, вызывающая полное онемение в голове, как, наверное, бывает, когда врач сообщает больному, что у него неоперабельный рак. Она смогла открыть дверцу, но теперь дверца уже не закроется. Пес проникнет в машину и убьет их обоих. Тэд, возможно, успеет проснуться, но судьба все же сжалится над малышом, и он не поймет, что происходит; он подумает, что это просто кошмарный сон, а затем Куджо перегрызет ему горло.
Ее дыхание сделалось частым и хриплым. В горле было сухо и горячо. Ей казалось, что она различает каждый камушек на гравийной подъездной дорожке, но было трудно сосредоточиться, трудно думать. Мысли путались и кружились в безумном вихре. Сцены из прошлого мелькали перед глазами, словно запущенные на ускоренной перемотке кадры с городским парадом, когда кажется, будто марширующие оркестры, всадники на лошадях и гимнастки с булавами спешат убежать с места какого-то жуткого преступления.
Зеленая жижа, бьющая в потолок из испорченного измельчителя отходов в кухонной раковине.
Вот она, пятилетняя, падает с крыльца и ломает запястье.
Вот она сидит на уроке алгебры в девятом классе и вдруг видит – с ужасом и стыдом, – что ее голубая льняная юбка испачкана кровью. У нее начались месячные, и что теперь делать? Что делать, когда прозвенит звонок? Как ей встать из-за парты, чтобы никто ничего не заметил, чтобы никто не узнал, что у Донны Роуз «праздники»?
Первый парень, с которым она целовалась. Дуайт Сэмпсон.
Вот она прижимает к себе новорожденного Тэда, и медсестра забирает его, и ей хочется возразить: Верните его мне, я еще с ним не закончила. Она помнит, что именно эти слова первыми пришли на ум, но она не могла говорить из-за слабости, а потом с жутким хлюпающим звуком из нее вышел послед, она успела подумать: Я исторгаю его систему жизнеобеспечения, – и потеряла сознание.
Папа плачет на ее свадьбе в церкви, а потом напивается на банкете.
Лица. Голоса. Комнаты. Сцены. Книги. Ужас нынешнего мгновения, когда в голове бьется мысль: СЕЙЧАС Я УМРУ…
Неимоверным усилием воли она заставила себя успокоиться. Взялась за ручку двумя руками и резко дернула на себя. Дверца захлопнулась с тем же пронзительным, протестующим скрежетом. Тэд вздрогнул во сне и что-то пробормотал.
Донна беспомощно откинулась на спинку кресла, дрожа как осиновый лист и беззвучно рыдая. Горячие слезы текли по щекам и заливались в уши. Она никогда в жизни так не боялась, даже у себя в комнате по ночам, когда была маленькой и ей казалось, что повсюду кишат пауки. Сейчас не стоит бежать, думала она. Потому что она не готова. Она совершенно измучена. Нервы совсем расшатались. Надо чуть-чуть подождать, подождать лучшей возможности…