Нет, нельзя, чтобы эта идея становилась идеей фикс.
Лучшей возможности уже не будет. Тэд крепко спит, пес так и не показался. Логично было бы заключить, что его нет поблизости. Если бы он лежал перед машиной, то уже выскочил бы на скрежет дверцы, когда Донна ее открывала и закрывала. Может быть, он затаился в сарае, но там он точно услышал бы грохот и лязг. Скорее всего, он куда-то ушел со двора. Лучшей возможности, чем теперь, просто не будет. И если ей страшно бежать ради собственного спасения, значит, она побежит ради Тэда.
Да, это правильно и благородно. Но окончательно ее убедила мысленная картина, как она входит в темный дом Камберов и первым делом бежит к телефону. Звонит в полицейский участок, говорит с кем-то из подчиненных шерифа Баннермана, ее голос звучит спокойно и благоразумно. Потом она кладет трубку, идет на кухню и наливает стакан холодной воды.
Донна снова открыла дверцу. На этот раз она была готова к громкому скрежету, но все равно невольно поморщилась. Мысленно она проклинала Куджо и очень надеялась, что тот уже сдох в страшных судорогах.
Она опустила ноги на гравий, скривившись от боли в затекших мышцах. И потихонечку выпрямилась в полный рост под темнеющим небом.
Где-то поблизости запела птица: три коротеньких трели – и вновь стало тихо.
Куджо услышал, как дверца машины открылась снова. Инстинкт ему подсказал, что так и будет. Когда дверца открылась в первый раз, он чуть было не выскочил из-за машины, где лежал в полубеспамятстве на подъездной дорожке. Он чуть было не бросился на эту ЖЕНЩИНУ, из-за которой в его голове поселилась такая ужасная боль. Но инстинкт подсказал подождать. ЖЕНЩИНА просто пытается его выманить, уверял инстинкт, и это оказалось правдой.
Болезнь, проникавшая все глубже и глубже в его нервную систему, разрушала ее, как ненасытный степной пожар – сплошной сизый дым и огонь, стелющийся по земле, – путала мысли, ломала привычный шаблон поведения, но, как ни странно, при этом она обострила его хитроумие. Он был уверен, что доберется до ЖЕНЩИНЫ и до МАЛЬЧИКА. Это все из-за них. Из-за них у него все болит и трещит голова, жутко разбитая после бросков на машину.
Сегодня он дважды забывал о ЖЕНЩИНЕ и МАЛЬЧИКЕ и выходил из сарая через собачий лаз, который Джо Камбер прорезал в двери задней комнаты, где у него был вроде как офис при мастерской. Куджо ходил на болото на границе участка Камберов и оба раза пробегал совсем близко от входа в крошечную известняковую пещерку, где обитали летучие мыши. На болоте была вода, Куджо ужасно хотелось пить, но почему-то при виде воды он впадал в ярость. Он хотел выпить воду; хотел убить воду; плескаться в воде; ссать и гадить прямо в воду; забросать ее грязью; растерзать, искусать до крови. Оба раза эти противоречивые чувства приводили его в замешательство и гнали прочь. Он весь дрожал и скулил, как щенок. ЖЕНЩИНА с МАЛЬЧИКОМ, это все из-за них. Он больше их не оставит. Куджо – добросовестный, верный пес, он никогда не отступит от заданной цели. Он будет ждать, пока не сумеет добраться до них обоих. Если потребуется, он будет ждать до конца света. Он будет ждать. Будет стоять на страже.
ЖЕНЩИНА виновата сильнее. Как она на него смотрела! Ее взгляд говорил: Да, это я. Я заставила тебя заболеть. Я запустила в тебя эту боль. Я придумала эту боль специально для тебя, и теперь она всегда будет с тобой.
Убить ее, убить, убить!
Раздался звук. Очень тихий, но Куджо его услышал; сейчас его слух стал почти сверхъестественно чутким. Ему открылся невероятно разнообразный мир звуков. Он слышал пение ангелов на небесах и вопли грешников в аду. В своем безумии он слышал реальное и нереальное.
Это был звук мелких камушков, трущихся друг о друга.
Куджо припал к земле и напряг задние лапы, готовясь к прыжку в ожидании ЖЕНЩИНЫ. Он даже не чувствовал, как из него вытекает струйка болезненной теплой мочи. Он ждал, когда покажется ЖЕНЩИНА. И тогда он ее убьет.
В разгромленном доме Трентонов зазвонил телефон.
Он прозвонил шесть раз, восемь, десять. Потом замолчал. Чуть позже на крыльцо Трентонов упал свежий номер «Голоса Касл-Рока», и Билли Фримен с холщовой сумкой через плечо покатил дальше по улице на своем верном велосипеде, беззаботно насвистывая.
Шкаф в комнате Тэда стоял распахнутым настежь, в воздухе висел запах дикого зверя – тяжелый, сухой и свирепый.
Бостонская телефонистка спросила у Вика Трентона, хочет ли он, чтобы она продолжала попытки дозвона.
– Спасибо, не надо, – сказал он и повесил трубку.
Роджер нашел на Тридцать восьмом канале матч «Ред сокс» с «Канзас-Сити» и устроился в одних трусах смотреть разминку с горячим сэндвичем с копченой говядиной и стаканом молока.
– Из всех твоих привычек, – сказал Вик, – большинство из которых варьируются в диапазоне от активно отвратных до умеренно противных, самой мерзкой мне кажется привычка есть в одном исподнем.
– Нет, вы послушайте этого мужика, – сказал Роджер, обращаясь к невидимым зрителям. – Ему тридцать два года, а он до сих пор называет трусы «исподним».
– А чем это плохо?
– Ничем… для пацана младшего школьного возраста.
– Сегодня ночью я перережу тебе горло, Родж, – улыбнулся Вик. – Ты проснешься в луже собственной крови. Ты пожалеешь о своих обидных словах, но… будет поздно! – Он схватил недоеденный сэндвич Роджера и сделал вид, что сейчас будет его убивать.
– Не трогай мой сэндвич, это негигиенично. – Роджер стряхнул крошки с голой волосатой груди. – Донны нет дома, как я понимаю?
– Ага. Они с Тэдом, наверное, поехали в «Тейсти фриз» за мороженым. Жаль, что я сейчас не в Касл-Роке, а в Бостоне.
– Зато ты представь, – ухмыльнулся Роджер, – уже завтра вечером мы будем в Нью-Йорке. Примем по паре коктейлей под часами в «Билтморе»…
– Да хрен с ними, с часами и «Билтмором», – сказал Вик. – Надо быть сумасшедшим, чтобы летом уехать из Мэна в Бостон и Нью-Йорк на неделю.
– Соглашусь, – кивнул Роджер. На телеэкране Боб Стэнли отлично начал игру, бросив мастерский крученый мяч. – Все как-то паршиво, – пробормотал он с набитым ртом.
– Вкусный у тебя сэндвич, – улыбнулся Вик.
Роджер схватил тарелку и прижал к груди.
– Закажи себе тоже с доставкой в номер. А то ишь, повадился на халяву.
– Как им позвонить?
– Вроде бы шесть-восемь-один. Там написано на телефоне.
– Взять тебе пива? – спросил Вик.
Роджер покачал головой.
– Я и так перебрал за обедом. Башка болит, в животе как-то странно, завтра утром наверняка пропоносит. Я стремительно осознаю горькую правду, дружище. Я уже не мальчишка.
Вик позвонил в гостиничную доставку еды в номера, заказал горячий сэндвич с копченой говядиной на ржаном хлебе и две бутылки «Туборга». Повесил трубку и повернулся обратно к Роджеру. Роджер сидел, уставившись в телевизор. Тарелка с недоеденным сэндвичем покачивалась на его объемистом животе, а сам он плакал. Сперва Вик подумал, что ему показалось. Наверняка показалось. Но нет, Роджер действительно плакал. Отблески цветного экрана отражались в его слезах яркими бликами.
Вик на секунду застыл в нерешительности, не зная, что делать: подойти к Роджеру или сесть на другом конце комнаты и уткнуться в газету, притворившись, что он ничего не заметил. Но тут Роджер повернулся к нему, и Вик увидел его лицо – открытое, растерянное, беззащитное, точь-в-точь как у Тэда, когда тот падал с качелей или разбивал коленки, споткнувшись на улице.
– Что мне делать, Вик? – хрипло спросил он.
– Родж, ты о чем…
– Ты знаешь о чем.
Трибуны бостонского стадиона взорвались ликующим ревом. «Ред сокс» выиграли первый иннинг.
– Не раскисай, Роджер. Ты…
– Все рушится, и ты сам это знаешь, – сказал Роджер. – Рушится и воняет, как тухлые яйца, пролежавшие неделю на солнце. Мы, конечно, еще трепыхаемся и пытаемся что-то изобразить. За нас Роб Мартин. И этот беглец из дома престарелых актеров. И ребята из «Саммерс маркетинг», раз мы им платим. Все за нас, кроме тех, кто действительно что-то решает.
– Еще ничего не решилось, Родж.
– Алтия не понимает, как все серьезно, – сказал Роджер. – Да, я сам виноват. Побоялся сказать ей правду. Но ей нравится в Бриджтоне, Вик. Очень нравится. И девчонки… у них школа, подружки… и озеро летом… они совершенно не представляют, что их теперь ждет.
– Да, это страшно. Я даже спорить не буду, Родж.
– А Донна знает, как все паршиво?
– По-моему, сначала она решила, что это просто большой прикол. Но теперь начала понимать.
– И все же она никогда не любила Мэн, как любим его мы.
– Поначалу, наверное, да. Но теперь она придет в ужас, если я ей скажу, что нам придется вернуться обратно в Нью-Йорк.
– Что мне делать? – повторил Роджер. – Я уже не мальчишка. Тебе тридцать два, Вик, а мне через месяц исполнится сорок один. И что мне делать? Рассылать резюме? Думаешь, Уолтер Томпсон примет меня назад с распростертыми объятиями? «Роджер, мой мальчик. Я сохранил за тобой место. Не брал никого, ждал тебя. Можешь прямо сейчас приступать к работе». Прямо так вот и скажет?
Вик в ответ лишь покачал головой, но Роджер уже начал его раздражать.
– Раньше я просто злился. Я по-прежнему злюсь, но теперь еще и боюсь. Очень сильно боюсь. По ночам я не сплю и пытаюсь представить, как все будет… потом. И будет ли что-то вообще. Я не знаю. Ты, наверное, думаешь: «Роджер сгущает краски». Ты…
– Никогда так не думал, – быстро проговорил Вик, очень стараясь, чтобы его голос не прозвучал виновато.
– Не скажу, что ты врешь, – произнес Роджер, – но мы с тобой долго работаем вместе, и я знаю ход твоих мыслей. Даже лучше, чем ты себе представляешь. В любом случае я тебя не виню. Но есть колоссальная разница между тридцатью двумя годами и сорок одним годом, Вик. В промежутке между этими двумя датами из тебя выжимают все соки.