Никакого развода не будет. Она просто продолжит свою неустанную партизанскую войну с Джо за душу их сына… пусть даже эта война ничего не дает. В своих тревогах за Бретта, который, как ей казалось, стремится во всем подражать отцу, она совершенно забыла – или, может быть, упустила из виду, – что дети растут, учатся рассуждать самостоятельно, занимают судейское место, и родителям приходится сесть на скамью подсудимых. Бретт заметил, как Холли хвалилась своими кредитными картами. Оставалось надеяться, что когда-нибудь он заметит, что его отец садится за обеденный стол, не сняв шляпу… в числе прочего.
За окном занимался рассвет. Черити надела халат. Ей хотелось принять душ, но надо было дождаться, когда проснутся хозяева дома. Чужие люди. На самом деле чужие. Даже лицо Холли теперь казалось чужим и почти незнакомым, лишь отдаленно похожим на лицо с фотографий в семейных альбомах, которые Черити притащила с собой… даже сама Холли рассматривала эти снимки слегка озадаченно.
Они с Бреттом вернутся в Касл-Рок, в дом в конце городского шоссе номер 3, обратно к Джо. Она подхватит нити своей жизни, и пусть все остается по-прежнему. Так будет лучше.
Она напомнила себе позвонить Элве где-нибудь без пяти семь утра, когда он будет завтракать.
В шесть утра, когда уже совсем рассвело, у Тэда начались судороги.
Он проснулся в пятнадцать минут шестого и разбудил Донну, жалуясь на голод и жажду. Впервые за долгое время Донна вспомнила, что она тоже голодна. Пить ей хотелось почти постоянно, но она ни разу не думала о еде со вчерашнего утра. А теперь вдруг поняла, что умирает от голода.
Она, как могла, успокоила Тэда пустыми, бессмысленными словами, не имеющими никакой связи с реальностью: что скоро кто-то придет к ним на помощь, что плохую собаку прогонят, что их непременно спасут.
Реальными были лишь мысли о еде.
Например, завтрак. Яичница из двух яиц на сливочном масле, и проследите, пожалуйста, официант, чтобы желток остался почти совсем жидким. Горячие гренки. Большой стакан свежевыжатого апельсинового сока, такого холодного, что стекло запотевает. Канадский бекон. Картофель по-домашнему. Хлопья из отрубей с жирными сливками и свежей черникой – чернушкой, как всегда называл ее папа, что тоже жутко бесило маму.
У нее громко заурчало в животе, и Тэд рассмеялся. Донна даже испуганно вздрогнула – таким неожиданным был этот смех. Неожиданным и приятным. Как будто находишь прекрасную розу, растущую посреди мусорной свалки. Она улыбнулась. От улыбки губам стало больно.
– Ты слышал, да?
– Ты тоже голодная.
– Если бы мне сейчас бросили макмаффин с яйцом, я бы съела его на лету.
Тэд тяжко вздохнул, и они оба опять рассмеялись. Куджо, сидевший неподалеку, навострил уши и зарычал на звук смеха. Он даже привстал, словно готовясь броситься на машину, но тут же устало уселся обратно и свесил голову.
Как ни странно, но Донна заметно приободрилась. Наступило новое утро, а по утрам у нее часто бывало приподнятое настроение. Конечно же, скоро все кончится. Конечно же, самое худшее позади. Пока что им не везло, но когда-то должно повезти.
Тэд стал похож на себя прежнего. Да, слишком бледный, осунувшийся, усталый, несмотря на ночной сон, но все равно это он, ее Тэдди. Почти такой же, каким был всегда. Она обняла его, и он обнял ее в ответ. Боль в животе немного утихла, хотя кожа вокруг царапин припухла и воспалилась. С ногой было хуже. Донна сумела ее разогнуть, но лучше бы не разгибала – нога разболелась сильнее, и раны опять начали кровоточить. Наверняка останутся шрамы.
Минут сорок они разговаривали. Чтобы как-то развлечь Тэда и убить время, Донна предложила сыграть в «Двадцать вопросов». Тэд с радостью согласился. Он обожал эту игру, но у родителей никогда не было времени поиграть с ним подольше. Они отыграли три раунда и пошли на четвертый, и вот тут-то все и началось.
Донна еще пять вопросов назад догадалась, что Тэд загадал Фреда Реддинга, мальчика из его группы в детском саду, но решила продлить игру.
– У него рыжие волосы? – спросила она.
– Нет, у него… у него…
Тэд вдруг захрипел, словно ему стало нечем дышать. Он отчаянно пытался вдохнуть, и, глядя на сына, Донна сама чуть не задохнулась от страха, вставшего комом в горле. Во рту появился кислый медный привкус.
– Тэд? Тэд?!
Тэд задыхался. Царапал горло ногтями, оставляя на коже красные полосы. Его глаза закатились, так что остались видны только белки и нижние краешки радужной оболочки.
– Тэд!
Она схватила его за плечи и хорошенько встряхнула. Его кадык ходил ходуном вверх-вниз, как заводная игрушка. Его руки упали, судорожно зашарили по сиденью и снова взметнулись к горлу. Он хрипел, словно раненый зверь.
На секунду Донна забыла, где находится. Она схватилась за ручку, рванула ее вверх и распахнула дверцу «пинто», словно машина стояла у супермаркета на людной улице и помощь была где-то рядом.
Куджо мгновенно вскочил. Он бросился к машине, когда дверца была открыта наполовину, и только это спасло Донну от верной смерти. Пес ударился о край дверцы, отскочил и бросился снова. На гравийную дорожку потекли жидкие экскременты.
Донна успела захлопнуть дверцу. Куджо налетел на нее, и вмятина стала еще заметнее. Он отступил для разбега и бросился на окно. Раздался глухой треск. Серебристая трещина на стекле внезапно выпустила с полдюжины ответвлений. Пес снова бросился на окно, и укрепленное стекло хоть и сдержало напор, но прогнулось, покрывшись мелкими трещинками. Мир за окном превратился в белесое мутное пятно.
Если он бросится снова…
Но Куджо решил выждать и посмотреть, что Донна сделает дальше.
Она повернулась к сыну.
Тэд бился в конвульсиях, как эпилептик. Его спина выгибалась дугой. Он приподнялся над сиденьем, упал обратно, снова приподнялся и упал. Его лицо стало лиловым. На висках вздулись венки. Донна три года работала волонтером в больнице – два года в старших классах и летом после первого курса университета, – а потому знала, что происходит. Он не проглотит язык; такое бывает только в дешевых бульварных детективах. Но завалившийся в горло язык перекрывает трахею. Ее сын задыхается у нее на глазах.
Она схватила его за подбородок и резким рывком раскрыла ему рот. Она сейчас паниковала и поэтому действовала жестко и грубо. Услышала, как хрустнула его челюсть. Ее пальцы нащупали кончик его языка – далеко в глубине, там, где когда-нибудь вырастут зубы мудрости. Она попыталась его ухватить и не смогла; он был мокрым и скользким, как крошечный угорь. Наверное, придется удерживать его ногтями. Ее сердце бешено колотилось в груди. Кажется, он умирает, подумала Донна. Господи боже, мой сын умирает.
Его зубы внезапно сомкнулись. Он до крови прокусил ее пальцы и свою собственную потрескавшуюся, распухшую губу. Кровь потекла по его подбородку. Донна не обращала внимания на боль. Ноги Тэда судорожно задергались. Донна все-таки ухватила кончик его языка… но он выскользнул снова.
(чертов пес, это все из-за него, чертова тварь, Я УБЬЮ ТЕБЯ, КЛЯНУСЬ БОГОМ)
Тэд опять укусил ее до крови, но она снова схватила его язык и на этот раз, не раздумывая, впилась в него ногтями и резко потянула на себя; другой рукой она взяла Тэда под подбородок и запрокинула ему голову, чтобы воздух свободнее входил в дыхательные пути. Тэд опять захрипел, как старик с эмфиземой. Потом надсадно закашлялся.
Она шлепнула его по щеке. Просто не знала, что еще можно сделать.
Тэд шумно втянул в себя воздух и задышал – часто и тяжело. Донна тоже дышала часто и тяжело. У нее кружилась голова, волнами накатывала дурнота. Она сама не заметила, как сбила повязку на больной ноге, раны открылись и опять кровоточили.
– Тэд! – Она проглотила комок, вставший в горле. – Тэд, ты меня слышишь?
Он кивнул. Еле заметно. Его глаза оставались закрытыми.
– Попытайся расслабиться. Успокойся.
– …я хочу домой… мама… чудовище…
– Тише, Тэдди. Не разговаривай и не думай о чудовищах. Вот, держи. – Она подняла с пола упавший листок со Словами против чудовищ и вложила его в руку сына. Тэд крепко стиснул листок в кулаке. – Лучше сосредоточься на своем дыхании. Дыши ровно и медленно. Это верный способ попасть домой. Дышать ровно и медленно.
Ее блуждающий взгляд упал за окно с пассажирской стороны, и она снова увидела старую, обмотанную изолентой бейсбольную биту, лежащую в высокой траве у подъездной дорожки.
– Главное, успокойся, Тэдди. Ты же сможешь, да?
Тэд слабо кивнул, не открывая глаз.
– Еще немного, малыш. Честное слово. Честное слово.
Снаружи день разгорался все ярче. Уже было тепло. Температура в салоне маленького «пинто» начала повышаться.
Вик приехал домой в двадцать минут шестого. В те минуты, когда его жена пыталась вытащить завалившийся в горло язык его сына, Вик ходил из угла в угол в гостиной – медленно, будто во сне – и ставил на место уцелевшие вещи. Шериф Баннерман, детектив из полиции штата и следователь Генеральной прокуратуры штата сидели на диване и пили растворимый кофе.
– Я рассказал все, что знаю, – сказал Вик. – Вы уже связались со всеми ее подругами. Если ее нет у них, тогда я не знаю, где она может быть. – Чуть раньше он принес из кухни метлу, совок для мусора и несколько крепких пакетов. Теперь он ссыпал в пакет полный совок стеклянных осколков. Раздался резкий, немелодичный звон. – Если только ее не увез Кемп.
Ответом была неловкая тишина. Вик никогда в жизни не чувствовал себя настолько уставшим, но сомневался, что сможет уснуть без успокоительного укола. Мысли путались, в голове все плыло. Минут через десять после того, как он вошел в дом, зазвонил телефон. Вик рванулся к нему как ужаленный, не обращая внимания на слова следователя Генеральной прокуратуры, что, скорее всего, это звонят ему. Нет, не ему; это был Роджер, который хотел убедиться, что Вик добрался до дома, и спросить, есть ли какие-то новости.