К тому же ему, видимо, было обещано, что при первой освободившейся вакансии начальника дивизии он займет ее.
По версии еще одного исследователя темы – С.И. Петриковского (Петренко) – в качестве исполнителя воли руководства 12-й армии выступал политинспектор этой армии П.С. Танхилевич. Ради уточнения отметим, что Казимир Квятек, бывший командир Богунского полка, в расположении которого и произошла трагедия 30 августа 1919 г., в своих воспоминаниях почему-то данного человека назвал по-другому – уполномоченным РВС армии. Надо сказать, что общее для них (политинспектора и уполномоченного) заключалось в том, что представитель любого штаба или политоргана, выезжая в подведомственные части, всегда получал необходимые полномочия (отсюда и слово «уполномоченный»), подтвержденные соответствующим мандатом или предписанием. Однако при этом все же скажем о различиях, связанных с наименованием упомянутых должностей.
Итак, Квятек именует Танхилевича «уполномоченным Реввоенсовета 12-й армии», а Петриковский – «политинспектором из 12-й армии». Что не одно и то же: в качестве уполномоченного РВС армии в дивизию мог прибыть сотрудник штаба, политработник либо строевой командир. Сфера его интересов могла быть весьма широкой – от качества и точности выполнения того или иного оперативного приказа до состояния снабжения подразделений всем необходимым для жизни и боя. Что же касается «политинспектора из 12-й армии», то уже само наименование его должности сразу очерчивает круг полномочий – проверить состояние политической работы в частях дивизии, деятельность политсостава и партийных ячеек, уровень политико-морального состояния личного состава. И таковым лицом мог быть только политработник, административные (дисциплинарные) права которого были в те годы невелики. Его обязанности были где-то сродни современному армейскому пропагандисту, отчасти лектору. А посему совершенно напрасно Сафонов и Терещенко так высоко поднимают Танхилевича, попрекая Дубового в том, что тот забыл упомянуть в своих воспоминаниях этого человека.
Сафонов и Терещенко, анализируя фрагменты из воспоминаний Дубового о гибели Щорса, в каждой их строчке ищут некий скрытый смысл, подозревая автора во всех тяжких: а почему он здесь написал так, а не этак? Почему вот этого человека упомянул, а о другом не сказал ни слова? Видимо, намеренно что-то скрывает!.. Не зря все это!.. Вероятно, к тому у него были веские причины!.. И так далее и тому подобное… Как это случилось в отношении злосчастного уполномоченного (или политинспектора) Танхилевича. Так почему Дубовой не упомянул в своей книжечке, что среди других лиц, находившихся 30 августа рядом с ним и Щорсом, был и этот политработник? Авторы прекрасно понимают, что на сей вопрос ответ им мог дать только сам Иван Дубовой. А что изменилось бы, если бы автор назвал это имя? Ровным счетом ничего.
Ну не назвал политинспектора Дубовой – назвал его Казимир Квятек в том же году. Что изменилось? Если исходить из посыла Сафонова и Терещенко, что Дубовой сознательно умалчивал имя Танхилевича, как бы отводя беду от него, то тогда слова Квятека надо понимать как демарш, вызов своему патрону (Казимир Францевич Квятек тогда командовал корпусом, И.Н. Дубовой был его начальником – заместителем командующего войсками Украинского военного округа), как желание приоткрыть завесу над тайной гибели Н.А. Щорса. На самом же деле ничего подобного не было и не могло быть. Квятек – такой же свидетель последних минут жизни Щорса и его смерти, как и Дубовой. Если допустить, что Дубовой сознательно скрывал от общественности имя политинспектора, то уж, поверьте, Квятек даже в 1935 г. на эту тему и рта бы не раскрыл, не желая навредить Дубовому – они состояли в большой личной дружбе. Очевидно, что и предварительного сговора по этому вопросу между ними не было. Только посему в воспоминаниях Квятека Танхилевич упоминается наравне с другими действующими лицами в событиях под названием «30 августа 1919 года», притом без выпячивания его роли и значения.
В данном эпизоде поведение и личность К.Ф. Квятека вызвали сильное недовольство со стороны Николая Зеньковича. И вообще этот бывший работник отдного из отделов ЦК КПСС подозревает всех и вся, а персонажи (Дубовой, Квятек) у него в главе-расследовании постоянно темнят, всячески ловчат и совсем не внушают доверия. Например, почему Квятек в воспоминаниях не называет Дубового? Неспроста все это, говорит автор, что-то здесь Казимир Францевич скрывает, притом с определенной целью. Логика Зеньковича до примитивности проста – раз не сказал, значит скрывает. А раз скрывает, то, очевидно, есть что скрывать. Вот так!.. Ну совсем как у следователей НКВД образца 1937 г. – «не признаёшься, гад, значит есть, что скрывать!» Не правда ли – очень похоже!..
Перейдем еще к одной группе обвинений. Сафонов и Терещенко с большой охотой цитируют страницы воспоминаний генерал-майора в отставке С.И. Петриковского (Петренко). Сразу чувствуется, что они полностью разделяют его точку зрения. В том числе обвинительный уклон в отношении Дубового. Напомним, что Петриковский непосредственным свидетелем гибели Щорса не был, однако он версию «его убили свои» поддерживал и способствовал ее активному распространению. Читая его записки (они датированы июлем 1962 г.), убеждаешься, что ему к этому времени было известно содержание акта судебно-медицинской экспертизы 1949 г. Возможно, что почерпнул он эти сведения у сестры Н.А. Щорса – Ольги Александровны, присутствовавшей при перезахоронении праха брата в г. Куйбышеве. А может быть, и от его вдовы – Ф.Е. Ростовой-Щорс. Только таким образом можно объяснить наличие в его воспоминаниях рассуждений о величине входного и выходного отверстий (пулевых) на голове Щорса. Иначе откуда это было ему известно?
Есть резон воспроизвести отрывок из записок С.И. Петриковского, по ходу комментируя его. «…При стрельбе пулемета противника возле Щорса легли Дубовой с одной стороны, с другой – политинспектор…» Вот так безапелляционно расположил всех на местности Сергей Иванович, хотя и не видел своими глазами этой картины. А раз так, то данные сведения ему должен был дать кто-то из очевидцев события. Кто именно? В воспоминаниях Дубового и Квятека такой схемы расположения людей нет.
Правда, в другом месте записок Сергей Иванович несколько уточняет свою позицию: «…Кто справа и кто слева – я еще не установил, но это уже и не имеет существенного значения…»
Нет, уважаемый Сергей Иванович, еще как имеет!.. Ведь обвиняются люди в преднамеренном или непреднамеренном, но все-таки убийстве человека. И не простого, рядового красноармейца, а заслуженного командира, начальника дивизии, по нынешним меркам – человека генеральского звания. Петриковским на первый план ставится сам факт убийства, а кто его убил – дело уже второе. Нам же важно отвести подозрения, снять обвинения с невиновного, доказать, что в данных условиях он не мог совершить такой поступок. В частности, Иван Дубовой.
Если в Щорса стреляли свои, то в предлагаемой Петриковским схеме выстрел должен был произвести человек, находившийся справа и сзади от начдива. Особо подчеркнем – справа и сзади. На сколько метров справа и далеко ли сзади? Ответа на эти и другие вопросы мы не находим у Петриковского. А вот если принять на веру данные акта судебно-медицинской экспертизы, то там указано примерное расстояние между жертвой и убийцей – 5-10 шагов.
Давайте умозрительно представим себе стрелковую цепь, лежащую на земле в ожидании сигнала к наступлению. Где-то в центре расположились командир (Щорс) и сопровождающие его лица. Как мы знаем, среди последних находились и Дубовой с политинспектором. Каждый специалист военного дела без колебаний скажет, что картина, когда сопровождающие командира дивизии (его заместитель, командир полка, представитель вышестоящего органа) находились бы на довольно значительном (10 шагов) удалении сзади от него, является маловероятной. Из практики известно, что эти люди всегда располагаются рядом с ним, обмениваясь впечатлениями от увиденного. В данном случае рядом со Щорсом, помимо Дубового, были также командир полка Казимир Квятек и командир батальона Федор Гавриченко – ведь это их приехал проверять начдив. И все они находились поблизости. И среди них был, конечно, политинспектор из 12-й армии. Следовательно, где-то далеко сзади никто из них не располагался. А раз так, то и стрелять, чтобы пуля вошла в затылок и вышла через левый висок, никто из них не мог. Если же кто-то и стрелял в Щорса, то это был человек не из перечисленных нами людей.
И еще о политинспекторе. Как человеку новому в армии и, как видно из записок Петриковского, малообстрелянному в боевой обстановке (о чем свидетельствует его обращение с пистолетом), Танхилевичу было весьма затруднительно в той сложной ситуации действовать совсем самостоятельно, в отрыве от опытных командиров 44-й дивизии. Следовательно, он тоже находился или рядом со Щорсом, или с Дубовым. А потому, располагаясь на одной линии с начдивом, возможно даже переговариваясь с ним, Танхилевич просто физически не мог выстрелить ему в затылок, не вызвав своими действиями подозрений со стороны последнего. В полной мере это можно отнести и к Ивану Дубовому. К тому же бойцы и командиры Богунского полка внимательно присматривались к нему, так как должность помощника начдива он исполнял всего лишь десять дней. Его знали как начальника штаба армии и командарма, а вот каков он в роли заместителя начальника дивизии? Поэтому можно быть вполне уверенным, что по крайней мере десяток глаз наблюдали за его действиями на поле боя. И Дубовой знал об этом. Ему, естественно, хотелось поскорее завоевать авторитет и доверие бойцов Богунского полка, одного из заслуженных полков дивизии. Он понимал, что каждый его неверный шаг будет сопровождаться пересудами, сплетнями и обвинениями.
В силу названных обстоятельств старому вояке Петриковскому как-то не с руки утверждать, что это совсем несущественно – кто и где лежал в боевой цепи. На самом деле это очень важно – где находится в период подготовки к атаке командир части (подразделения), как он ведет себя, какие подает команды и сигналы. Видимо, Сергею Ивановичу по прошествии большого количества лет после Гражданской войны (а в Великую Отечественную на передовой он уже не был) отказывает память, если появляются подобные заявления. Дубовому же в 1935 г. (год выхода в свет его книги о Щорсе) исполнилось всего 39 лет, и это был обстрелянный и храбрый командир с хорошей памятью, знавший азбуку атак и штыкового боя, пулеметного и орудийного обстрела.