Но вернемся к труду Петриковского. Итогом его воспоминаний и рассуждений является следующий вывод (читай – приговор): «…Я все-таки думаю, что стрелял политинспектор, а не Дубовой. Но без содействия Дубового убийства не могло быть…»
Все-таки весьма интересно преподносит свой материал С.И. Петриковский. Без тени смущения объявляя Дубового соучастником убийцы Щорса, он, однако, ни словом не обмолвился о том, в чем же конкретно выражалось это содействие. Сказал бы, например, что он (Дубовой) расположил людей так, чтобы Щорс оказался впереди, а Танхилевич – несколько сзади и справа. Или, допустим, что в нужный момент отвлек на себя внимание окружающих, чтобы они не заметили приготовлений политинспектора к стрельбе по Щорсу. Или, наконец, взял на себя всю вину за смерть начдива, тем самым отведя от Танхилевича все подозрения. К последнему варианту мы еще вернемся.
Теперь о моменте, когда обнаружили, что Щорс ранен. Петри– ковский сообщает, что Дубовой бинтовал голову мертвого Щорса тут же, на поле, бинтовал лично сам. А когда медсестра Анна Розенблюм предложила свои услуги, то есть наложить начдиву более аккуратную повязку, то он, по словам Петриковского, якобы ей этого не разрешил.
Данный эпизод также требует комментариев. Ну скажите на милость, зачем бинтовать голову мертвого человека? Это же абсурд – бинт ведь накладывают на рану живого человека. И потому Дубовой бинтовал голову Щорса, будучи в твердой уверенности, что тот еще жив. Почему Дубовой, а не кто другой стал бинтовать начдива? Да очень просто – он, видимо, располагался к нему ближе всех (о чем мы и рассуждали ранее) и, что самое главное, не растерялся в эти первые секунды, а сразу же, увидев поникшую голову начдива и кровь на ней, немедленно стал бинтовать ее. Что служило ему перевязочным материалом – то ли подол исподней рубахи, или же то был стандартный бинт из сумки лекпома (фельдшера), – этого мы не знаем. По всей видимости, что все-таки было первое, ибо повязка, по свидетельству А. Розенблюм, выглядела неаккуратной. Отсюда усматривается и то, что этой медсестры рядом с начдивом не было и она предложила свои услуги тогда, когда Дубовой заканчивал или уже закончил делать повязку. Именно этим можно объяснить его нежелание заново тревожить рану Щорса.
Отсюда вытекает еще один очень важный вывод. И заключается он в том, что в тот трагичный момент, видя залитую кровью голову Щорса, Дубовой, естественно, не имел возможности подробно разглядывать, где у того входное, а где выходное отверстие, какое из них больше по диаметру, а какое меньше. И главную свою задачу Дубовой видел в том, чтобы побыстрее наложить повязку на рану. А учитывая наличие огня со стороны противника, он вполне логично посчитал, что пуля вошла Щорсу спереди (в висок), а вышла сзади. Скажите, что здесь противоестественного? Абсолютно ничего. А позже телом погибшего он лично не занимался (это делали другие люди) и, конечно, не сравнивал размеры пулевых отверстий, ибо его ждали другие неотложные дела человека, принявшего командование дивизией. Бинтуя же голову, он накрепко запомнил эти две дырочки, оборвавшие жизненный путь Николая Щорса.
Несколько слов о разночтениях. Петриковский пишет, что «по приказанию Дубового тело Щорса без медицинского освидетельствования отправлено для погребения…» А в очерке Сафонова и Терещенко погибшего начдива в последний путь уже отправляют не по решению Дубового, а по приказу Реввоенсовета 12-й армии. Конечно, мертвого надо было хоронить. И к этому предпринимались соответствующие меры. А вот относительно отсутствия медицинского освидетельствования, на что особо упирает Петриковский, ставя данное обстоятельство в вину Дубовому и подавая его чуть ли не как специально продуманное сокрытие преступления, то здесь автор грешит сразу по нескольким позициям. Во-первых, факт ранения и смерти был зафиксирован в присутствии медсестры А.А. Розенблюм, что уже можно считать официальным медицинским подтверждением. Во-вторых, готовя начдива к погребению и отправке в Самару, его труп еще по крайней мере однажды смотрели медики (вспомним попытки бальзамирования). Зачем же тогда Петриковскому подавать дело так, что не было медицинского осмотра (освидетельствования)? Вывод, кажется, напрашивается сам. Другое дело, что не составлялся письменный акт, но и тому есть объяснение. Ведь ежедневно людей погибало в боях Гражданской войны сотни и тысячи, а потому такие акты составлялись разве что в редких, исключительных случаях. Щорс, как видим, в их число не попал.
Сафонов и Терещенко преподносят материал так, что у читателя создается впечатление о заброшенности Щорса после его гибели – мол, сначала бросили начдива в какую-то ванну, пытаясь его забальзамировать, а потом поспешили сплавить за пределы армии. На самом деле все обстояло далеко не так. Военный совет 12-й армии выразил соболезнование всем бойцам и командирам дивизии по поводу гибели начдива. На том же уровне обсуждался и вопрос о месте захоронения Щорса. В самой дивизии, в первую очередь в Богунской бригаде, состоялись траурные митинги и собрания, при этом старые богунцы выступали перед молодыми с воспоминаниями о нем. Все эти мероприятия проводились в течение нескольких дней. В дивизионной газете «Красная правда» от 4 сентября были помещены некролог и обращение политотдела и штаба дивизии ко всем красноармейцам. В частности, из последнего документа можно узнать точное время гибели начдива – семь часов вечера. С отдельным воззванием к бойцам дивизии обратился ее комиссар Михаил Бушко-Жук. Там содержались и такие слова: «Неприятельская пуля не пощадила одного из лучших и сильных наших людей». Собственно, вся первая страница этого номера газеты была посвящена памяти Н.А. Щорса.
Отправляли в дальний путь (в Самару) тело Щорса с соответствующими почестями. Имеется фотография траурного поезда (она опубликована в ряде произведений о жизни и смерти Щорса, в том числе в книге Владимира Карпенко «Щорс», изданной в 1974 г. в серии «Жизнь замечательных людей»). На снимке видно, что вагоны украшены траурными лентами, а вдоль состава из нескольких вагонов стоит почетный караул с винтовками у ноги и траурными повязками на левой руке. Образуя коридор, на расстоянии нескольких метров и лицом к караулу построился оркестр. Фотограф, видимо, сделал этот снимок за несколько минут до прибытия транспорта с телом Щорса. Ибо фигуры красноармейцев и музыкантов явно выражают напряжение и ожидание, а все они смотрят в ту сторону, откуда должна появиться траурная (похоронная) процессия. На снимке нет пояснения, где именно происходила погрузка тела в траурный поезд. А вот прощание с начдивом, по словам И.Н. Дубового, происходило в Коростене. Он также сообщает, что по просьбе жены Щорса его тело было увезено и похоронено в Самаре. Поэтому утверждать, что многие забыли, более того – не знали места захоронения начдива 1-й Украинской и 44-й стрелковой дивизий, – чистая неправда.
Подтверждением того, что делом и телом Щорса занимались не только командование и штаб дивизии, но и политотдел 12-й армии, мы находим в воспоминаниях свидетеля, пожалуй, самого осведомленного и заинтересованного – вдовы начдива Фрумы Хайкиной-Ростовой-Щорс. Они, эти воспоминания, помещены в сборнике «Легендарный начдив»: «…Бойцы, как дети, плакали у его гроба. Это были тяжелые времена для молодой советской республики. Враг, чувствовавший близкую гибель, делал последние отчаянные усилия. Озверевшие банды жестоко расправлялись не только с живыми бойцами, но издевались и над трупами погибших. Мы не могли оставить Щорса на надругательство врагу… Политотдел армии запретил хоронить Щорса в угрожаемых местностях.
С гробом товарища поехали мы на север. У тела, положенного в цинковый гроб, стоял бессменный почетный караул. Мы решили похоронить его в Самаре»[33].
Удивительное дело – почему-то ни Сафонов с Терещенко, ни Зенькович, не говоря уже о Петровском с Араловым, никто из них не обратил никакого внимания на эти воспоминания. Очень уж странная эта забывчивость, какая-то она слишком избирательная. А все потому, что тогда рушится вся цепочка доказательств, выстроенная авторами «сенсационных» очерков и статей. То есть им просто невыгодно вводить в научный оборот те материалы, которые не вписываются в созданную ими версию гибели Н.А. Щорса.
Дмитрий Васильевич Петровский писал свою повесть о полках Богунском и Таращанском во втрой половине 40-х годов, когда общественное мнение относительно «врагов народа» было прочно устоявшимся, можно сказать, незыблемым. Тогда особо не церемонились с ними и не скупились на выражения, характеризуя ту или иную личность из так называемых троцкистов и их сторонников. Только таким подходом можно объяснить позицию автора, когда он, например, Главкома Вооруженными силами Республики И.И. Вацетиса презрительно именует «Вацетисом-мацетисом», вкладывая это выражение в уста батьки Боженко. Или огульное обвинение работников штаба армии и фронта в предательстве («что ж это за Иуды сидят там в верхах, в штабах?»).
Петровский излагает свою версию гибели Щорса посредством умозаключений комиссара Бугаевского: «Ясно, что командование имело непосредственную задачу убрать Щорса. А почему им надо было убрать его?» И тут же отвечает: «Да очень просто. Он не с ним, не с Главкомом, не с Троцким. Вот тут-то, очевидно, и зарыта собака, и называется эта собака контрреволюцией».
В так называемой документальной книге Петровского все запутано-перепутано. Конечно, человек, не посвященный во многие тонкости истории Гражданской войны на Украине, может многое из написанного в книге принять на веру. Однако и ему, непосвященному, несомненно, бросятся в глаза такие «перлы», как отравление батьки Боженко или сцена разоружения Щорсом взбунтовашегося Нежинского полка. Запутаешься и с идентификацией упоминаемых автором штабов – не поймешь, то ли речь идет о штабе 1-й Украинской, то ли 12-й армии. Больше всего упреков и даже подозрений выдвигается в адрес командования и штаба некой безымянной армии, в состав которой входила дивизия Щорса. Автор употребляет слова «армия», «штарм» (штаб армии) – и только. Тогда как известно, что речь идет именно о 12-й армии, сформированной из войск бывшего Украинского фронта. Петровский пишет о назначении нового командования армии (12-й, разумеется). Само понятие «новое командование» подразумевает группу людей, которые, откуда-то приехав, сменили старое руководство. В действительности же никакого старого командования армией вообще не было, ибо ее управление и штаб в середине 1919 г. были сформированы впервые.