ВОПРОС: Следовательно, Ваш “побег” был инсценирован поляками?
ОТВЕТ: Да, это так.
На третий день, в середине его, в Микулинцах вдруг началась какая-то невероятная паника, все бежало и летело – люди, подводы, лошади, а в крике ясно различались слова “большевистская конница”. Моя охрана также бежала, а вслед за ней бежал и я, только в заранее указанную мне сторону, в данном случае в противоположную той, куда все бежали.
Достигнув окраины деревни, я забежал в крайнюю избушку и закричал, что я только что бежал из тюрьмы, спасите! Крестьянин мне поверил, спрятал у себя в погребе, накормил меня, и у него же я обменял свою одежду на крестьянскую.
На следующий день крестьянин предложил мне дальше бежать, так как якобы всю ночь поляки усиленно разыскивали какого-то бежавшего большевика. Я понял, что они инсценировали “розыск” меня. Я ушел и, никем не остановленный, добрался до хутора, что примерно в трех километрах от станции Калиновка. Желая хорошо проверить дальнейший маршрут, я на этом хуторе нанялся на работу к кулаку, где встретился с одним бежавшим из польского плена, как потом он сам рассказал мне, красноармейцем, фамилии которого я сейчас не помню. Вместе с ним мы проработали здесь 8-10 дней, потом вдвоем двинулись дальше на Казатин.
Об остальном я уже показал.
ВОПРОС: Как же связалась в Вами польская разведка?
ОТВЕТ: В декабре 1921 года я впервые встретился с представителем польской разведки у себя в кабинете в бытность мою начальником Киевской школы червонных старшин…
ВОПРОС: Какие шпионские сведения Вы передавали польской разведке в бытность Вашу на Украине?
ОТВЕТ:…Я передал следующие ему шпионские сведения: 1) дислокацию частей Киевского гарнизона и 2) сведения о галичанах и поляках – командирах и курсантах школы червонных старшин, выходцах из-за кордона с указанием местожительства их семей или родственников как здесь, так и за рубежом (отпечатано на машинке).
…В конце 1922 года я ему передал заранее приготовленные мною шпионские сведения: 1) дислокацию частей Харьковского гарнизона и 2) сведения о галичанах и поляках – командирах и курсантах школы, выходцах из-за кордона…
В 1923 году я передал следующие сведения: 1) дислокацию и основные данные о военно-учебных заведениях Украины и Крыма; 2) об изменениях дислокации войск Харьковского гарнизона и 3) экземпляр политсводки политуправления войск Украины и Крыма о политико-моральном состоянии частей округа за какой-то период времени 1923 г.
…За период моего пребывания в комендатуре гор. Москвы (1926–1935 гг.) я передал “Марченко” и “Трофимову” следующие шпионские сведения:
1) ежегодные приказы Наркома обороны об итогах боевой подготовки за истекший год и о задачах боевой подготовки на следующий год (этот документ я давал на день-два для переписки); 2) каждый год сведения об изменениях в составе войск Московского гарнизона; 3) ежегодные выписки из мобпланов комендатуры гор. Москвы; 4) сведения о заводах орудийно-арсенального треста с их характеристикой за 1929 год; 5) копия докладной записки командующему войсками о складах Московского гарнизона с их характеистикой (на машинке); 6) собственноручно составленная мною записка по ПВО гор. Москвы; 7) собственноручно составленные мною записки об итогах московских парадов; 8) пустые бланки комендатуры гор. Москвы с печатями как с моей подписью, так и без нее…
…В бытность мою комендантом Кремля мною были переданы (польской) разведке через “Трофимова” шпионские сведения: 1) о численности Кремлевского гарнизона и его характеристику; 2) всю дислокацию охраны Кремля; 3) записки по ПВО Кремля; 4) о маршрутах поездок вождей в Кремль и из Кремля; 5) о пропускной системе в Кремль; 6) о системе охраны вождей; 7) о чекистах, охраняющих их и о Кремле вообще (есть ли подземные ходы, есть ли склады с запасами золота, серебра и др.).
В 1937 году я уславливался с «Трофимовым» по служебному городскому телефону о дальнейшей встрече, но в сентябре этого года я из Кремля был снят, а потом был арестован…
ВОПРОС: Вы получали вознаграждение от польской разведки за Вашу шпионскую работу?
ОТВЕТ: Да, получал несколько раз. В 1924 году от “Марченко” я получил 1000 рублей. В 1930 году он же передал мне две тысячи рублей, в 1935 году “Трофимов” в кино “Ударник” также вручил мне две тысячи рублей.
ВОПРОС: Почему Вы так нагло и упорно запирались на следствии?
ОТВЕТ: Я не хотел сознаться в своих преступлениях потому, что был как-то уверен, что мои сообщники (Любченко, Гамарник, Якир, Дубовой, Савицкий, Капуловский, Фельдман и др.) не выдали меня следствию, ибо одни из них расстреляны (Якир, Фельдман), другие покончили жизнь самоубийством (Любченко, Гамарник), а третьи были очень давно арестованы.
Поскольку вслед за ними меня не арестовали, я полагал, что они меня сохранили и в распоряжении следствия никаких материалов против меня нет.
Особенно упорно я не хотел сознаться в своем участии в украинской военно-фашистской организации потому, что таким сознанием я вынужден был бы полностью и до конца раскрыть себя, как закоренелого врага Советской власти, как украинского буржуазного националиста, с первого дня революции находившегося в лагере ее врагов.
Протокол записан с моих слов правильно и мною прочитан.
Ткалун.
Допросили:
Начальник 5 отдела ГУГБ НКВД СССР
комиссар гос. безопасности 3 ранга
(НИКОЛАЕВ)
Пом. начальника 5 отдела ГУГБ НКВД СССР
майор гос. безопасности (УШАКОВ)»[53].
Примечание. Даже не посвященному в премудрости юриспруденции человеку понятно, что столь обширный (80 страниц машинописного текста) протокол допроса П.П. Ткалуна. обозначенный в его следственном деле как протокол допроса от 20 февраля 1938 г., в жизни на самом деле не мог быть ограничен одним днем и одним допросом подследственного. Создается устойчивое впечатление, что данный протокол есть обобщенный материал нескольких допросов П.П. Ткалуна или его развернутых показаний в виде ответов на вопросы, поставленных следователем, очевидно, в письменном виде.
Оказалось, что это действительно так. Данный протокол допроса составлен следователем Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майором госбезопасности З.М. Ушаковым по материалам собственноручных показаний, написанных П.П. Ткалуном в течение нескольких суток: он начал их писать 20 февраля, а закончил 24 февраля 1938 г. В свою очередь, названные показания вобрали в себя материал ранее написанных собственноручных показаний П.П. Ткалуна (ответы в письменном виде на вопросы следователя) от 10, 13 и 20 января 1938 г.
арестованного П.П. Ткалуна от 13–14 апреля 1938 г.
В Кремле мною создана была заговорщическо-террористическая группа, в состав коей входили:
1. Брюханов П.Н. – комендант здания Рабоче-Крестьянского правительства.
2. Таболин Н.Н. – начальник части боевой подготовки Управления коменданта Кремля.
3. Кушлис – комендант здания Управления коменданта Кремля.
4. Колмаков – начальник финансового отделения УКМК.
5. Ганжерли – дежурный помощник коменданта Кремля.
6. Хурцев – дежурный помощник коменданта Кремля.
7. Дергачев – начальник полковой школы Кремля.
В эту же группу заговорщиков вошли завербованные моим заместителем С.И. Кондратьевым:
8. Янсон – комендант мавзолея и заведующий особым кино.
9. Цвирко – комендант Большого Кремлевского дворца.
Кроме того, как я уже указал, заговорщиком являлся и мой заместитель С.И. Кондратьев, присланный в Кремль на эту должность в 1936 году Ягодой Г.Г.
Из состава этой группы заговорщиков мною до сих пор был назван лишь один Таболин, остальных же я скрыл, ограничившись тем, что сказал, что этих людей я лишь подготовил к вербовке в заговорщики, как антисоветски настроенных людей.
Скрыл я эту группу заговорщиков потому, что когда я был арестован, то эти люди-заговорщики были вне подозрений и могли бы под руководством С.И. Кондратьева продолжать и после моего ареста заговорщическую и террористическую работу в Кремле, т. е. совершить теракт над Сталиным.
С первого же допроса следствие настойчиво изобличало меня, как террориста.
Вследствие этого, видя, что скрыть эту группу вовсе невозможно, я и сманеврировал и дал о ней неверное, ложное, не до конца правдивое показание.
Своего заместителя Кондратьева я также называл следствию только как ягодинского человека, скрыв от следствия свою заговорщическую связь с ним опять-таки потому, что считал Кондратьева вне всяких подозрений, надеясь, что он, Кондратьев, останется тем самым неразоблаченным и сможет продолжать заговорщическо-террористическую работу в Кремле.
Я нахожусь под арестом три месяца, и, хотя меня неоднократно следствие спрашивало об этой группе людей, я упорно отрицал их участие в заговоре, и мне казалось, что в конце концов мне удастся окончательно обмануть следствие и сохранить этих заговорщиков, если не в Кремле, то спасти их от ареста.
Об обстоятельствах вербовки в заговор Таболина мною показано в протоколе допроса от 20 февраля сего года.
Брюханов, как я показывал в том же протоколе допроса, был мною подготовлен к вербовке в заговор еще в бытность мою комендантом города, а его – младшим помощником коменданта гор. Москвы. Поэтому при назначении моем в Кремль я и перевел Брюханова из комендатуры города в Кремль при помощи члена центра антисоветского военного заговора Б.М. Фельдмана.
Вербовка Брюханова в заговор окончательно была оформлена мною в 1936 году в Сочи, во время нашего совместного отдыха там. Получив согласие Брюханова на вхождение в заговор, я сказал ему, что Кондратьев С.И. также является заговорщиком и что в мое отсутствие ему, Брюханову, надо выполнять все указания по заговору Кондратьева С.И. Одновременно мною также было сказано Брюханову, что заговором охвачены очень многие видные, работающие на ответственных военных и гражданских постах люди, но на его вопрос “а кто конкретно?”, я ему не сказал, заявив, что участие в заговоре требует не только от меня, но и от него сугубой конспирации и, посколько это для работы Брюханова сейчас не нужно, постолько и болтать об этом также не стоит.