болтаю, говорю: “Слушаю(сь)”. Некоторые командиры говорят: “Якир не захотел – Якир не идет”. Он какую-то силу имел, тов(арищ) Сталин.
ВОРОШИЛОВ. А вы перед силой дрожите.
ДУБОВОЙ. Но позвольте, есть решение Политбюро, есть высший орган, и этот человек не подчиняется решению Политбюро. Ходатайствует, заявил, что не пойду. И Туровский первый сказал, что это еще посмотрим: если Якир не захочет, он не пойдет.
ГОЛОС. Правильно, и Уборевич так же говорил.
СТАЛИН. Я просьбу уважил и просьбу Уборевича тоже уважил. Раз не хотят – ничего не выйдет. И Уборевич, и Якир – они мне посылали телеграммы, просили после такого решения: “Примите”. Я говорю: “Не приму, у вас есть нарком”. Я знаю, для чего хотят прийти: просить, нельзя ли перерешить. Я был в Сочи тогда и указал им: “не приму”. Потому что я хотел знать, как военные думают. Если военные согласны, чтобы перерешен был вопрос, тогда другое дело. Но чтобы я с ними переговорил, чтобы я отменил решения Политбюро. Я их не отменил.
ДУБОВОЙ. Но у нас, т(оварищ) Сталин, какое впечатление! Якир захотел, и решение Политбюро для него меняется. Значит, власть. Значит, сила, с которой считаются. Все считаются с Якиром, а мы тоже ему в рот смотрим.
СТАЛИН. У нас бывает так: не Якир, а пониже человек назначается, и он имеет право прийти и сказать: “Я не могу или не хочу”. И мы отменяем.
ДУБОВОЙ. Имеет право. Но он несколько раз делал, он систематически не хотел уйти с Украины. Теперь понятно, почему он не хотел.
ВОРОШИЛОВ. Тов(арищ) Сталин сказал, что тут что-то серьезное есть, раз он не хочет ехать с Украины. Теперь многое можно говорить. Но я не хотел этих людей иметь здесь на авиации.
СТАЛИН. Здесь мы легко бы их разоблачили. Мы бы не стали смотреть в рот, как т(оварищ) Дубовой. (Смех).
ДУБОВОЙ. Я уже сказал о подсадке Туровского, который считал меня недалеким человеком. Подсаживают Зюка. И теперь мне ясно, почему об этом говорил Гамарник и Аронштам, что там Фельдман с Блюхером дерутся, и выпадает Зюк. Если помните, Климентий Ефремович, вы сказали, чтобы я взял его на последнее испытание.
ВОРОШИЛОВ. Я говорил с вами: “Возьмите этого мерзавца, полутроцкиста в последний раз, следите лично за ним; если он в чем-либо проштрафится – гоните его в три шеи”.
ДУБОВОЙ. Так точно. И через 2 месяца я сказал, что он дивизию разлагает и его выгнать надо немедленно. Так точно. Вот тут только становится ясно. Назначают ко мне начальником политического управления округа Щаденко. Я сказал, что я беру его. Я знаю, что (Ефим) Афанасьевич будет работать. Первым меня встречает Тухачевский и говорит: “Он тебя заест, он такого агнца, как Корк, заел. Почему ты не откажешься?”
ВОРОШИЛОВ. А ты испугался, что он такое слово выговорил.
ДУБОВОЙ. Я сказал, что я начальника политуправления округа не подбираю, а его назначает народный комиссар. Это дело не моего ума – подбирать себе начальника политуправления.
ВОРОШИЛОВ. Ума хватило бы, только власти нет.
ДУБОВОЙ. А власть определяет одно и другое. Товарищи, конечно, теперь я стал умным. Конечно, самым позорным, самым постыдным образом проглядел я, ничего не видел, абсолютно ничего, товарищи, я не видел.
МОЛОТОВ. А как работал Якир – хорошо, средне или плохо? Вот здесь говорили, что у него очковтирательство было.
ДУБОВОЙ. Хорошо работал. В 1935 г. маневры проводил, когда все командиры, все посредники поездили по местности, посмотрели. Маневры были слаженные.
ВОРОШИЛОВ. В 1935 г. маневры были проведены хорошо.
ДУБОВОЙ. Сказать, что была плохая подготовка, несмотря на то, что он – враг, предатель, я не могу сказать.
МОЛОТОВ. А как насчет лиц, которых он подбирал, они не вызывали сомнения?
ДУБОВОЙ. Это было.
БУДЕННЫЙ. Подозрения были?
ДУБОВОЙ. Насчет Голубенко и Примакова. С Буденным он говорил. Вот тут говорили о 5 – километровом наступлении, в частности на Украине этого дела не было. По 4–5 километров мы людей не гоняли. Мы считали 2–3 километра максимально можно идти на укрепленную полосу. И когда во время Белорусских маневров Климент Ефремович спросил меня: “А у тебя также гоняют людей?” – я ему ответил: “Вот свидетель, т(оварищ) Егоров, что у меня этого нет”. А Уборевич доложил тогда, что этому так учат у нас.
И последнее, товарищи. Здесь совершенно правильно выступавшие товарищи, и особенно т(оварищ) Сталин, сказали, что нужно выкорчевать все остатки этого вредительства. У нас талантов, молодых кадров – огромное количество.
ВОРОШИЛОВ. Только вы их не прячьте, а, пожалуйста, списочек на бумажке составьте и присылайте нам.
ДУБОВОЙ. Так точно, я ваши указания имею. Я думаю, что больше всего надо выкорчевывать корешки на Украине, где этих якировских корешков очень много.
ГОЛОС. И примаковских.
ДУБОВОЙ. Якировских, что там примаковских. Здесь надо выкорчевать до конца; это наша святая обязанность, точно так же, как нашей святой обязанностью является выдвижение молодых кадров. Несомненно, войска и Харьковского, и Киевского округов, как и вся Рабоче-Крестьянская Красная армия, будут достойны возложенных на них задач и справятся с этими великими задачами»[18].
Анализируя это выступление И.Н. Дубового, можно сделать некоторые выводы. Во-первых, он выступил достойно, содержательно, по существу повестки дня. Во-вторых, в его выступлении в достаточной мере было критики и самокритики. Даже элементы самобичевания не выглядели искусственными и вымученными, как у некоторых других выступавших. В-третьих, в выступлении содержалась не только критика, но и деловые предложения. В-четвертых, выступавший, т. е. И.Н. Дубовой, до конца доклада сохранял свое лицо и не провозглашал здравиц в честь вождя партии И.В. Сталина, в честь НКВД и наркома обороны, как это делали другие. Что, безусловно, делает ему честь.
Еще большее потрясение от прочитанных и услышанных материалов испытал М.П. Амелин – начальник политуправления Киевского военного округа. Он даже пытался покончить жизнь самоубийством. Но не успел или не сумел этого сделать – был арестован после первого дня работы Военного совета (1 июня). Все эти подробности известны из выступления комкора Н.Н. Криворучко – заместителя И.Э. Якира по кавалерии.
«КРИВОРУЧКО… Если т(оварищ) Горячев сказал, что Уборевич не пользовался большой симпатией среди начальствующего состава, то уже это одно есть плюс, в связи с тем, что действительно Уборевич никого не мог ввести в заблуждение, не мог ввести в заблуждение массы, а вот Якир, – я смело заявляю, – что Якир, если не на все 100 %, то процентов на 70–75 пользовался большой популярностью и большой симпатией среди начальствующего состава… Я по чистой совести скажу, Якиру я доверялся, считал его своим учителем, своим командующим и недурным командующим… Я разговаривал и делился по этому вопросу и со своим помполитом, и с т(оварищем) Амелиным, хотя на сегодняшний день я не имею права сказать – т(оварищ) Амелин.
СТАЛИН. Он арестован, к сожалению.
КРИВОРУЧКО. Точно так. Если бы вчера не предусмотрели, то он бы застрелился. Я считаю, что он самый настоящий подручный Якира. Я не говорю, что он политически высокограмотный и понимает, что такое троцкизм и куда троцкизм ведет, но из-за того, что Якир его сделал начальником политуправления округа, он притянул его к себе, как солдафона. Он вчера, когда прочитал эти показания, страшно взволновался. Наш начальник академии т(оварищ) Кучинский (комдив Д.А. Кучинский до 1936 г. был начальником штаба Киевского военного округа, а затем назначен начальником Академии Генерального штаба РККА. – Н.Ч.) подвез нас на машине. Когда мы вышли из 1-го Дома Советов, а Амелин уже сидит в машине, я стал просить т(оварища) Кучинского подвезти нас, т. к. идти пешком не хочется, в метро идти тоже. Кучинский взял, мы сели в машину, по дороге разговорились о Гамарнике. Он (Амелин. – Н.Ч.) говорит: “Эва, нашел когда стреляться, нужно давать показания, а он покончил самоубийством”. Когда мы слезли с машины и пошли в номер к нему, то он был страшно взволнованным и вертит в руках револьвер. Риттель (дивизионный комиссар Г.И. Риттель – помполит 2-го кавалерийского корпуса. – Н.Ч.) сейчас же к нему, говорит: “Брось, зачем это нужно?” Он бросил револьвер на чемоданчик, кинулся на кровать и заревел. После этого мы следили, придет ли он на заседание. Он пришел на вечернее заседание, и я сказал: “По всей вероятности, он больше сюда не вернется”. Так оно и было…»[19].
Военный совет свою работу закончил, и его члены возвратились на свои места. Возвратился в Харьков и Иван Дубовой. А между тем волна арестов нарастала и ширилась, в том числе и в Харьковском военном округе. Аресты шли как в войсках округа, так и в его штабе. 30 июня был арестован ближайший помощник И.Н. Дубового – начальник штаба округа комдив П.Л. Соколов-Соколовский. Прошла неделя, и он уже давал «признательные показания».
Петра Лукича, 1894 г. рожд., бывшего нач. штаба ХВО -
комдива, по соц. происхождению сын псаломщика,
служил офицером в гетманской и петлюровской армиях,
член ВКП(б) с 1919 г., исключен в связи с арестом по
наст. делу.
Допрос от 8 июля 1937 года.
ВОПРОС: Вы обвиняетесь в участии в антисоветском военно-троцкистском заговоре. Признаете себя виновным?
ОТВЕТ: Да, признаю себя виновным в том, что являюсь участником антисоветского военно-троцкистского заговора.
ВОПРОС: Кем, когда и при каких обстоятельствах Вы были вовлечены в заговор?
ОТВЕТ: В антисоветский военно-троцкистский заговор я был завербован в июле 1935 года командующим Киевского военного округа Якиром в его служебном кабинете.
С Якиром я знаком с 1922 года, когда я командовал 134 полком 45 дивизии, а затем я уехал учиться в Военную академию, откуда был в 1927 году направлен в Витебск нач. штаба 27 дивизии. В 1929 году там же в Витебске я был разоблачен особым отделом как офицер гетманской и петлюровской армии, что я до этого всячески скрывал. К этому времени проходила чистка рядов ВКП(б) и у меня был задержан парт. билет, возвращенный мне через недели три с объявлением строгого выговора.