Она стала звездой ночных клубов Шанхая. Довольно сомнительная слава. Наверное, ее фотографию поместили в газету потому, что она умерла страшной смертью. Это случилось зимой, одним очень холодным вечером.
Минь гуляла вдоль реки в роскошном вечернем платье, с открытыми плечами, без куртки. На нее глазели рыбаки и работники ремонтных доков. А потом она запела. Люди на берегу подумали, что она ведет себя странно, но все же из вежливости поаплодировали ей. Минь поклонилась, помахала им, пятясь назад, как будто собиралась спрятаться под занавес, поулыбалась, говоря: «Спасибо! Спасибо!» А потом спрыгнула через перила прямо в холодную воду.
В газете говорилось, что, по словам кого-то из ее знакомых, перед самоубийством мисс Золотое Горлышко была серьезно расстроена, но не объяснялось почему.
В этих строках я видела саму себя. Когда-то я думала, что Минь очень похожа на меня, только сильнее. Но если так, то что могло бы случиться со мной? Еще много дней я размышляла об этом.
Тогда я вообще много думала. У меня было для этого достаточно времени. Каждый день я сидела за верстаком с другими женщинами. Мы работали по восемь часов, без всяких выходных. До тюрьмы я и представить себе не могла, как кто-то мастерит крохотные коробки, в которые кладут спички, и насколько такое ремесло способно испортить человеку жизнь. Это было нестерпимо скучно!
Вот я и придумывала разные способы их сборки: сначала сложить все верхушки и только потом склеивать их вместе. Или выложить их особым узором. Я изо всех сил пыталась чем-нибудь занять голову. Когда голова ничем не занята, в нее лезут дурные мысли.
Помню, как, получив от Джимми очередное письмо, прервалась, чтобы прочитать его вслух женщинам, работавшим вместе со мной.
Я всегда так поступала. А они всегда приходили в восторг, когда мне доставляли письмо авиапочтой. Ведь им самим никто не слал даже обыкновенных писем. Да и как они сумели бы их прочесть?
— «Дорогая женушка», — прочитала я, и все девушки вздохнули.
Женушка!
Я прочла его слова о том, как он любит меня, — все захихикали.
Как молится обо мне все время — все вздохнули.
Как ему кажется, что у него скоро лопнет голова от учебы, — все рассмеялись.
Как ему понравилось на занятиях фольклорными танцами в Ассоциации молодых христиан… Я остановилась. Уроки танцев?
Женщины молча вернулись к работе. А я смотрела на свои загрубевшие пальцы и представляла себе, как Джимми берет мягкую руку хорошенькой девушки. Как он может любить меня, но танцевать с другими? Как может закрывать глаза в молитве обо мне, если его руки заняты аплодисментами, а ноги — отбиванием ритма? И тогда я начала подозревать, что запись о браке в его паспорте не имеет ко мне никакого отношения, что он женат на ком-то другом. Совсем скоро в моем воображении Джимми танцевал все быстрее и быстрее, по проходу между скамьями в церкви направляясь прямо к алтарю, в объятия другой жены!
Вот какие мысли пробирались ко мне в голову. И я становилась их пленницей, потому что их было никак не изгнать.
Мне ничего не оставалось, кроме как ждать. Только ждать. Иногда казалось, что ждать нечего и незачем, и тогда я спохватывалась и старалась ухватиться за счастливые воспоминания, думать о том, как Джимми крепко обнимал меня по ночам, боясь отпустить.
Помимо тетушки Ду, меня почти никто не навещал. Старая и Новая тетушки не могли приходить часто. Пинат пришла лишь один раз, и вскоре они вместе с матерью Крошки Ю сбежали из дома-убежища и исчезли. Отец, конечно же, не приходил. Возможно, он даже не знал, где я. Я слышала, что разум больше не возвращался к нему. Теперь он просто лежал на кровати, и закрыты или открыты его глаза, не имело никакого значения.
Однажды ко мне пришли Сань Ма и У Ма. Я удивилась, но потом заметила, что они обе в белом, и все поняла.
— Умер? — спросила я.
Сань Ма кивнула, а У Ма отвела взгляд. Они обе заплакали, и я вместе с ними. Я вспомнила день, когда отец дал мне золотые слитки.
— Он ушел в ясной памяти, — сказала У Ма. — В самом конце силы к нему вернулись.
Я кивнула, зная, что так принято говорить в подобных случаях. И поблагодарила их за то, что принесли мне это известие. Но Сань Ма добавила:
— Это действительно так. Перед самой смертью с ним происходило что-то странное. К нему действительно вернулся разум.
— Это было настоящее чудо, — произнесла У Ма.
— Или он просто водил нас вокруг пальца все эти годы, — усомнилась Сань Ма. — Делал вид, что не может говорить. Твой отец бывал очень упрямым.
— Нет. По-моему, случилось чудо, — возразила У Ма.
— Дело было так, — начала Сань Ма. — Пять дней назад, утром, я вошла в его комнату. Все, как всегда. Попыталась накормить его рисовой кашей, тоже как обычно. Ближе к концу он почти ничего не ел, и каждый день мне приходилось биться, чтобы заставить его открыть рот и проглотить хоть немного еды. Нет, правда, с ним хлопот было больше, чем с ребенком: ничего не ел и ходил под себя. В то утро я была настолько уставшей, что воскликнула: «Богиня милосердия, отверзни его уста!» И вдруг он уставился на меня обоими глазами! Я подумала: что? Он может меня слышать? И тогда я ему сказала: «Поешь немного! Ешь, ешь!» А он мне и говорит: «Так принеси мне нормальной еды». Вот так вот взял и сказал! Семь лет от него не было слышно ни слова, и на тебе! «Принеси мне нормальной еды!» Я бросилась вниз так быстро, как могли меня нести мои старые ноги.
У Ма кивнула:
— Сначала я не поверила, сказала ей, что она тоже помутилась рассудком. Вот так и сказала.
— Тогда я пошла с этой новостью к кухарке, — продолжила Сань Ма. — Тай-тай Вэнь тоже услышала и захотела убедиться сама. И все мы поднялись к нему, неся с собой пельмени, булочку и миску лапши — на случай, если он действительно сумеет поесть. Но оказалось, что твой отец уже спит.
— Я повторила, что Сань Ма помутилась рассудком, — сказала У Ма. — Но потом увидела, что окно нараспашку, и оттуда в комнату сильно дует. Я и спрашиваю: мол, почему оно открыто? Подошла уже, чтобы закрыть, а он возьми и проснись! Говорит: «Оставьте окно открытым!»
У нас рты так и распахнулись, — подтвердила Сань Ма. — Тогда я дала ему пельмень, и он его съел. Кухарка дала ему кусочек да бин[20] — он съел и его. Тай-тай Вэнь побежала вниз за мужем и сыном, чтобы они это увидели. И они тоже пришли.
— Мы все это видели, — сказала У Ма. — Твой отец осмотрел комнату и хмуро взглянул на нас всех. «Что стало с этой комнатой? — спросил он. — Почему она такая обветшалая? И где мои картины и ковры?»
— Он стал самим собой, — согласилась Сань Ма. — Очень самоуверенным, таким категоричным.
У Ма кивала.
— Я сказала ему, что больше ничего этого нет. И денег осталось мало, не хватает на то, чтобы все чинить. А он спросил: как вышло, что нет денег? Я говорю, сейчас везде с деньгами плохо, не только у нас. Бумажные деньги ничего не стоят. Рвань, чем матрасы набивают, и то ценнее. А он говорит: «Я не говорю о бумажных деньгах. О золоте, золоте, глупая!»
Сань Ма захлопала в ладоши.
— Знаешь, что было дальше? Вэнь Фу встрепенулся, и говорит: «Золото? Какое золото? Где оно?» А твой отец смотрит на него так, будто у его зятя деревянная голова. Здесь, мол, говорит, золото это, в этом доме, разумеется! Золотые слитки, толстые, как твои пальцы, и весят столько же, сколько ты!
«Да ну! — сказал Вэнь Фу. — Нет никакого золота в этом доме!»
А твой отец этак улыбнулся и говорит: «Это ты потому так думаешь, что не знаешь, куда я его спрятал». А потом почесал щеку и сказал: «Дай-ка подумать, за какой стеной? На каком этаже?»
— Ой! — вмешалась У Ма. — Вот тогда мы догадались, что делает твой отец. Мы уже много раз на такое любовались, очень недобрая шутка. Он находил ниточку. И дергал ее, раз за разом, а Вэнь Фу, как кот, бегал туда-сюда и ловил воздух. Когда Вэнь Фу стал расспрашивать, что да где, твой отец отмахнулся от него. Уходи, мол, я устал, приходи через несколько часов. А потом взял и снова уснул.
И что мог поделать Вэнь Фу? Фыркнул только: мол, сумасшедший старик. Но мы сами видели, как он вместе со своим отцом пошел вниз, и там они стали простукивать стены и полы. Уже начали искать!
— А через три часа, — дрожащим голосом продолжила Сань Ма, — мы снова поднялись к нему, но твой отец был уже мертв. Какая жалость! Я потрясла его немного и сказала: «Что? Ты вернулся лишь на чуть-чуть? Навестил нас и так быстро ушел. А о своей старой жене не подумал?»
— Мы так плакали, — добавила У Ма. — А этот Вэнь Фу, какой злой человек, уму непостижимо! Твой отец еще лежит в кровати, тело еще не остыло, а он ломает стену прямо рядом с его одром! Какой ужас!
— Прошло пять дней, — пожаловалась Сань Ма, — а стены и полы в спальне твоего отца уже разворочены. И этот Вэнь Фу собирается вскрывать следующую комнату.
— Что до нас, — сказала У Ма, — нам все равно, что станет с этим домом. Он может его хоть весь разобрать, нас это уже не касается. Завтра мы уезжаем в Яньтай, поживем у моего брата. Он уже пригласил нас.
На ее лице воцарилось удовлетворенное выражение.
Теперь обе смотрели на меня и ждали, что я скажу. Во мне бушевало так много чувств сразу: я горевала по умершему отцу, злилась на Вэнь Фу, грустила о том, что Сань Ма и У Ма уезжают. Все меняется, а мы остаемся беспомощными и лишенными надежды.
— Ай, какая горькая новость! — вздохнула я. — Так сразу ее не проглотить. Как страшно в таком почтенном возрасте остаться ни с чем, да еще понимая, что твое золото достанется скверному человеку! Это кошмарно!
Сань Ма нахмурилась:
— В доме нет никакого золота! Разве ты нас не слушала? Мы знали твоего отца. С чего бы он стал оставлять золото тому, кого ненавидел? Он очнулся в последний раз, чтобы сыграть с ним злую шутку. Это все равно что проклясть.
— Но ради чего? Ведь Вэнь Фу разрушит весь дом! — воскликнула я.