Еще для помощи особенно нуждающимся специальная касса. Власти намеренно держат политических ссыльных в далеко не равном положении. Выходцам из дворян, лицам с высшим образованием, бывшим студентам назначалось кормовое пособие в полтора-два раза больше обычного. Согласились, что все «привилегированные» — к ним отнесли и получающих поддержку от родных, от Красного Креста — часть своих денег ежемесячно вносят в казначейство политических. Для слишком бедствующих и для тех, кому готовится побег…
В какой-то хмурый, насквозь отсыревший день с парохода выводят очередную партию ссыльных. Среди других девушка Анна восемнадцати лет. С лицом и косами классических северорусских красавиц. Псковитянок, поморок.
«Когда я сошла с парохода, у меня мелькнула первая мысль — бежать, как только к тому представится маленькая возможность. Прожить пять лет в такой дыре не хватит человеческих сил. Пугали мрачный ландшафт, непролазная грязь, убогие домишки, оторванность от всего родного, одиночество…
Бежать, обязательно бежать, побыстрее бежать! Так напрямик я сказала, когда меня принялся расспрашивать товарищ Валериан. Он выделялся своей внешностью. Открытое лицо, большие серые глаза, добрая улыбка — все вызывало симпатию. Потому и заговорила о побеге.
Ответил он мне совсем нелюбезно. «Мы подходим к побегам материалистически. Если хотите бежать, чтобы оказаться на воле, то в побеге вам никто никакой помощи не окажет. Другое дело, если хотите освободиться для партийной работы. Если чувствуете себя готовой стать профессиональным революционером. Надо учиться, чтобы быть полезной партии».
А я в ссылку приехала полуграмотной работницей, выполнявшей на воле в Выборге лишь технические поручения. Получала от приезжих из Петербурга нелегальную литературу. Иногда разбрасывала прокламации в военных лагерях.
В другой раз Валериан Владимирович меня спросил, к какой я партии принадлежу. Я ответила, что беспартийная и не могу определить, какая партия лучше для рабочего класса. «Когда слушаю большевиков, мне кажется, что они правы, а когда эсеров — кажется, что правы они. Все-таки, пожалуй, эсеровская партия самая революционная, потому что она совершает террористические акты».
Немало было потрачено времени Валерианом Куйбы-шевым, Аркадием Ивановым и другими большевиками, чтобы прочистить мои мозги. Они умели проявлять одновременно настойчивость, требовательность, иногда даже беспощадность, и полное уважение к твоему «я», к твоему разговору. Всегда находили тот единственный ключик, который может открыть сердце.
Они сделали свое. К середине лета 1911 года к ним, к большевикам, примкнули многие рабочие, подобные мне, ранее не определившиеся в политическом отношении[10]. Фракция большевиков стала основной политической организацией в нарымской ссылке. Как раз перед тем, как налетел губернатор Гран, в доме, где квартировал Куйбышев, собралась краевая партийная конференция. Съехались делегаты всех колоний.
Несмотря на грозное распоряжение губернатора, еще продолжали существовать библиотека, театр. По-прежнему устраивались лекции, рефераты. До отправки в гиблый Максимкин Яр на реке Кеть несколько раз успел выступить Яков Свердлов. Все мы заслушивались удивительными докладами большевика профессора астрономии Павла Карловича Штернберга. Он гостил у жены, нашей ссыльной подруги.
Один или два раза в неделю ставились спектакли или устраивались концерты. Репертуар проходил «цензуру» пашей фракции. Случались экспромтные номера. Помню концерт с обширнейшей программой: пением, танцами, декламацией. Пел Жилин Иван Яковлевич, большевик, сосланный в Нарым из Воронежа. У него был замечательный тенор, и все мы с упоением его слушали. Декламировали поэмы Верхарна. Куйбышев прочитал горьковского «Буревестника», свои стихи. Мой одноделец, бывший редактор рабочей газеты в Выборге, Якобсон, примкнувший в ссылке к меньшевикам, вызвался исполнять стихи, кажется Бальмонта. И навел на всех уныние, вогнал в отчаянную тоску. Помнится, там были такие строфы:
Мы не осенние, мы отлетели
Ранней весенней порой,
Жертвы безумной, стихийной метели,
Сорваны в час роковой…
Мы стали шуметь, кричать: «Долой пессимизм!» Всех перекрывал голос Валериана Куйбышева. Он быстро вырвал у кого-то из товарищей мандолину, заиграл на мотив «Камаринской»:
По приказам жандармерии
Из обширнейшей империи,
Что Россией называется
И кретином управляется,
Собрались в Нарыме грязном и гнилом
Ожидать, когда случится перелом
В их отечестве придушенном,
Черной сотнею приглушенном,
Три сотни разудалых молодцов,
Развеселых, разыдейных храбрецов.
Уж кого вы тут не встретите,
Уж кого тут не приметите!
Поведенья бесшабашного
Есть эсеры долгогривые,
Чернобровые и сивые;
Есть анархи полудикие,
Беспринципные, безликие.
Два десятка теоретиков,
Полдесятка полумедиков,
Все усердно занимаются в кружках
Экономикой со Марксом на руках.
Изучают астрономию,
Счетоводство, агрономию.
Когда захочется немного отдохнуть,
Повеселиться, поразвлечься, «крутануть»
От дел идейных, политических,
Мыслей мудрых и критических,
К услугам братии является артист.
Веселый трагик, грустный комик, куплетист… т. д.
На протяжении пятилетнего моего пребывания в Нарымском крае эти куплеты распевались ссыльными в разных вариантах. Их приспосабливали ко всевозможным случаям.
Воскресенье у нас было днем прогулок в тайгу. Из одолженных у квартирохозяев охотничьих ружей, якобы для того чтобы промышлять дичь, мы учились стрелять. Я проявляла большие успехи, чем радовала товарищей… После захода солнца раскладывали костры на опушках. На угольях поджаривали уток или варили уху из рыбы. Наш «пир на весь мир» длился, покуда хватало сил терпеть тучи комаров и мошкары, евших нас поедом…»
Губернатор Гран явился летом. Трудов своих не щадил. Сам во многие поселения заглянул. Самые худшие его опасения оправдались полностью. Политические злоумышленники пользовались свободами недозволенными, вовсе не соответствующими духу времени. «Запретить… Закрыть… Разогнать… Пресечь… В коих видах увеличить штат стражников вдвое!» Библиотека, театр, потребительская лавка разгромлены в одночасье. Скарб столовой вышвырнут на улпцу. В помещение — для полной ясности предначертаний губернатора — поселен старший стражник Солдатов.
Консультанты из жандармского управления еще соображение высказали: не годится-де содержать в одном месте Куйбышева со Свердловым. Большой ущерб государственным интересам может произойти. Губернатор опасение разделяет полностью. «Сегодня же схватить! Приставить стражников. Угнать!.. Того, кто покрупнее».
Голубые мундиры сверяются с досье. За шестьсот верст вверх по реке Кеть, в селение Максимкин Яр, плыть на лодке Якову Свердлову. Два стражника неотступно при нем. В пути и на месте.
Ссылка в ссылке терзает Свердлова жестоко. Оборва; ны все связи с внешним миром. Нет почты, газет. И голодно сверх меры. Никаких продуктов. Только то, что добудешь на охоте. Однажды провалился по пояс под лед. Трижды отмораживал себе лицо. До крови потрескались руки…
Из небытия возникает полукупец, полуменьшевик Предтеченский. Взывает: во имя высших идеалов мы обязаны сохранить себя. Обязаны приспособиться к реальным условиям. Ни в коем случае не обострять отношений! Пристав господин Овсянников высокопорядочный человек, либерал по своим убеждениям. Но воленс-ноленс. Он обязан осуществлять надзор… Стражников следует беспрекословно допускать в свои комнаты. Выказывать уважение.
Водораздел обозначается совсем отчетливо. Большевики голов не клонят. Приставу руки не подают. Сочувственную его опеку начисто отбрасывают. Своими путями посылают статьи в легальные газеты. Возбуждают общественное мнение.
В столыпинской ночи общественное мнение? Разве еще существует?
Залпы на Лене, трупы, кровь, вдовы, сироты — четвертого апреля 1912 года. Двадцать второго апреля 1912 года в державном городе Санкт-Петербурге выходит первый номер «Правды». Газеты ленинской! Во времени разрыв всего в восемнадцать дней. Между сгустившейся до осязания чернотой и первыми проблесками рассвета.
А если глаз особенно зоркий… В конце минувшего октября на парижской окраинной улице Мари-Роз, в тесной кухоньке Ленин весь вечер слушает рассказ Серго Орджоникидзе. О деятельности организационной комиссии по созыву Российской партийной конференции.
Пробираются через кордоны к берегам Влтавы, в Злату Прагу, делегаты большевиков. На конференцию, в историю навечно внесенную. Ту, что возродила Российскую социал-демократическую рабочую партию.
Конференция в Праге в январе двенадцатого. Расстрел на Лене в апреле. Первый номер «Правды» в апреле. Емкое понятие — дух времени. Губернатор Гран загоняет Свердлова медленно умирать в Максимкин Яр. Единомышленники Свердлова апеллируют к общественному мнению российскому. Сиюминутные реалисты потешаются. Ан нет! Губернатор Гран возвращает Свердлова в Нарым.
Вскоре они с Куйбышевым готовят демонстрацию. Первомайскую.
В воскресенье, восемнадцатого апреля, с утра в Колином бору двести свободолюбивых. Ссыльные и молодежь из местных. Не видно Свердлова. Расспросы. Ближайшие друзья отвечают: «Якова Михайловича снова Забрали от нас… Нет, не так уж далеко… Наоборот, на юг. В Колпашево».
Если очень-очень внимательно всмотреться в серые глаза Валериана Владимировича, то вроде бы в них лукавые играют смешинки. Его хитрость. За несколько дней до маевки убрать Свердлова из-под удара. Создать ему безупречное, как говорят юристы, алиби. Увы!..