Об освобождении сообщили мне вечером перед самой поверкой. В Томске у меня никаких знакомых. На дворе невообразимая мартовская пурга. Куда двинуться с ребенком на ночь глядя. Пришлось написать прошение начальнику тюрьмы, просить разрешения остаться по своему желанию до следующего утра в камере.
Поверка в тюрьме закончилась, ключи у последнего затвора отгремели, в душе смятение, успокоиться не могу. Ничего теплого нет ни у меня, ни у ребенка. В чем выйти на волю, в чем проехать 500 верст на перекладных лошадях до Нарыма в пургу и стужу?
Поверка кончилась, тюрьма затихла и заснула тяжелым сном. Казалось, что я одна бодрствую и прислушиваюсь к чему-то. И не зря прислушивалась. Гулко вновь загремели ключи у входной двери женского корпуса. Шаги все ближе и ближе. Остановились у двери моей одиночки. Через глазок двери приглушенный голос старшей надзирательницы — Терентьевны: «Собирайтесь скорее с вещами! За вами пришли». — «Кто пришел?» — «Ваш жених».
Боже мой, какой жених мог прийти ночью? Хватаю что ни попало и бегу с ребенком и узлом в тюремную контору.
Навстречу встает мой друг, мой товарищ Валериан, казавшийся огромным в черной бурке и папахе. Он принес узел с теплыми вещами. На извозчике повез нас к своим знакомым. Жили они где-то в районе Верхней Елани или Нечаевской улицы. Там же ждал нашего приезда детский врач, чтобы осмотреть мою дочурку, впервые увидевшую волю.
Такой он — Валериан!»
= 9 =
Депеша из Томска: «Еду к вам. Воля».
«К вам» — через пол-России в село Лысые Горы Тамбовской губернии. Сестра Елена в Лысых Горах учительницей. С весны у нее гостит мать Юлия Николаевна и две младшие сестренки.
Помнит Елена Владимировна: «Валериан приехал к нам без пальто, в студенческой фуражке, на нем была красная рубашка-косоворотка… В довершение всего он был в старых, рваных ботинках. Денег у нас лишних в это время в семье не было, пришлось отдать в починку ботинки школьному сторожу, а он дал Валериану лапти.
Представьте себе высокого юношу, в красной рубахе, в маленькой студенческой фуражке и в лаптях… Однажды при встрече со мной урядник многозначительно сказал: «Сразу видно, что ваш брат нигилист!»
В другой раз урядник потребовал, чтобы я уговорила Валериана спять лапти и красную рубашку. «Смущает он всех. Да и про вас говорят!..»
Вскоре я получила жалованье, и решено было, что Валериану необходимо купить ботинки и другое самое необходимое. Воля, я и Маруся поехали в Тамбов. Валериан радовался, как ребенок, когда в его руках появился сверток с новыми ботинками, бельем и рубашками. На костюм или пальто денег не хватало, и мы купили черную накидку с двумя львиными головами в виде застежки. В то время такие накидки были в моде.
«Кутить так кутить!» — решили мы и пошли обедать в столовую. Во время обеда Воля как-то неспокойно вел себя: все время оглядывался на дверь. Я подумала, что он заметил за собой слежку.
— Что ты?
— Нет, ничего…
Через несколько минут он опять взволнованно смотрит на дверь. Наконец сознается, что боится за свою накидку: вдруг ее кто-нибудь стащит. Мы подсмеиваемся над ним, и он тоже смеется вместе с нами. Потом вполне серьезно: «У меня так давно не было новой вещи, что мне было бы очень жаль потерять ее».
Вместе с нешумливой российской весной кончилась и побывка Валериана в тиши у родных. В автобиографии мельком: «Поехал в Тамбов, потом вскоре в Петербург, где, не найдя заработка, принужден был работать землекопом».
Волнует, страшит Куйбышева другое. Оборвалась связь с единомышленниками. Старые явки давно провалены. Знакомые эсдеки в тюрьмах и ссылках. В круг никак не войти. Рождается разумная мысль: податься, из Питера в Вологду.
Губернский город Вологда постоянно служит местом административной ссылки лиц крайне неблагонадежных. К тому же в знак милости высочайшей город наделен необыкновенной емкости тюрьмой. По строгости режима первой в империи. Впереди Орловского и Александровского централов!
«В Вологде обязательно окажется кто-нибудь из наших…» — надеется Куйбышев. Есть, есть! «Медвежонок» — сестра Ленина Мария Ильинична… И. А. Саммер — делегат III съезда РСДРП… М. Э. Шойхет из Киевской большевистской организации…
У дома, где квартирует Ульянова, Валериан описывает круги. Борется, старается взять верх над своей предельной щепетильностью. Как явиться незваным, незнакомым, в костюме, изношенном сверх — невозможного! В Питере уж на что привычные портовые грузчики, и те выделяли его живописное одеяние… Говорят, «Медвежонок» с матерью. Достойной наивысшего почтения Марией Александровной. Не воспримет ли явление оборванца как наглость?…
Куйбышев решается. Порог перейден. За порогом радушие. Материнская опека. Перво-наперво поиски квартиры для огромного и в такой же мере бесприютного молодого человека с львиной шевелюрой. Поселяют Валериана в семье либерального статистика Вологодского земства. За стол и квартиру оплата уроками детям хозяев. А костюм еще потерпит. Обязан держаться, покуда недорогого репетитора пригласят в другие дома. И редакция «Вологодского листка» выплатит гонорар «Валериану Куб». За рассказы «Встреча» и «Воспоминания». Герой «Воспоминаний» революционер Ветров, отбывающий ссылку в Сибири, по всем статьям похож на автора. Дело обычное.
К морозам Валериан кое-как одет. На нем коричневая вельветовая куртка, черные брюки. Имеется и пальто, как говорится, ветром подбитое. Демисезонное — на все случаи жизни. Можно отправляться в дальнейший путь. Явка от «Медвежонка» в Харьков.
В южном промышленном центре все непривычное. Уклад жизни, природа, говор. Вдруг старое нарымское знакомство. В конке, лихо спускавшейся с Холодной горы к центральной площади — Екатеринославской, — кто-то молча пожимает руку. Быстрый взгляд. Опять мир мал и в тесноте, но не в обиде!.. Варвара Яковлева! Вместе в ссылке, вместе перед судом в Томске, за ту первомайскую маевку…
У Яковлевой в Харькове брат Николай. Из первых работников здешнего большевистского комитета. На квартире у Яковлевых встреча с Андреем Бубновым. Обстановка особенно открываться не позволяет. Закон конспирации строгий, еще больше человечный. Что нельзя знать врагу, без нужды не открывай другу. В случае чего так обоим легче на допросе… Бубнов умалчивает о том, что на партийной конференции в Праге он избран кандидатом в члены Цека. Представляется литератором, близким к редакции «Правды»[12]. Куйбышев в ответ: «Я тоже иногда пишу».
Встречаться им часто. В Харькове, в Самаре. Вместе идти, позванивая кандалами, по сибирскому каторжному тракту. В один час при обстоятельствах удивительных узнать о революции. Быть в дружбе до конца жизни.
Пока Харьков. Декабрь 1913 — начало мая 1914 года. Май их и разлучает. Первомайская манифестация. Куйбышев на виду у шпиков произносит речь. Предельно дерзкую. Против царствующего дома. Перед толпою тысячной. Волны гнева снова высоко взметаются. Там и здесь забастовки, демонстрации, стычки с полицией.
Бубнов постарше годами, поосмотрительнее. Он требует, чтобы Валериан покинул Харьков. Из всех возможных вариантов Куйбышев выбирает Питер. Город особенно любимый.
Подходящая для заработка вакансия находится в рессорных мастерских некоего Мохова. Есть и адрес верный. Не какой-нибудь тайной квартиры, куда в любую минуту может нагрянуть охранка. Дом — официальный. В справочники и путеводители внесенный. Резиденция депутата Государственной думы от Екатеринославской рабочей курии Григория Ивановича Петровского. Полиция явится сюда не скоро. В ноябре. А Куйбышев тихонько нажимает белую кнопку звонка в мае.
Май. Крутая воля времени нанизывает события, как горошины в одном стручке, плотно одно к одному. Спеши, Валериан Владимирович! Входи в обязанности партийного организатора Центрально-городского района Питера. Быстрее! Тишина белых ночей обманчива.
Вслушайся в рассказ ветра с раскаленных берегов Каспия. Ветер откроет тебе то, что утаивают власти. В Баку основы сотрясаются. Гремит:
«Долой самодержавие!
Да здравствует социализм, да здравствует демократическая республика!»
Забастовка. Всеобщая. Политическая. Замерли нефтяные промыслы. Остановились электростанции и перегонные заводы. Погасли топки на морских кораблях.
Женщины, тысячи и тысячи женщин ложатся на землю, укладывают детей. Живые баррикады преграждают путь казакам и конной полиции. Красные знамена над Балаханами, Сабунчами, Биби-Эйбатом, Черным городом.
Отступает расстояние. Обессилевает цензура. Не вогнать бакинские события в привычные рамки. Слышит раскаты Петербург. И рабочие заставы, и Зимний дворец. Третьего июля в обед залпы на дворе Путиловского завода. Боевыми патронами по рабочему митингу. Падают мертвыми слесари, кузнецы, литейщики, клепальщики. Все в полный голос звали: «Поможем Баку! Братьям и сестрам нашим!»
По всей Выборгской стороне долгие гудки густых низких тонов. Призывные, властные.
— Забастовка. Забастовка!
В первый день — девяносто тысяч. К концу недели — двести тысяч. Через всю страну — леса, степи, горы — рабочий Питер протягивает руку Кавказу. Есть кое-что от трудов Валериана Куйбышева. Руководителя агитационной и пропагандистской коллегии Петербургского комитета большевиков.
В Баку товарищ министра внутренних дел генерал Джунковский, облеченный полномочиями чрезвычайными, ведет в атаку против забастовщиков двадцать семь пехотных рот и шесть казачьих сотен. Не считая жандармов и филеров, прихваченных с собой из столицы. А уже ниспослана всевышним мировая война.
Куйбышеву свое особое испытание. Поручение депутата Государственной думы Григория Петровского: «Ну-ка, обмозгуй, набросай первый, черновой вариант воззвания». Как рабочему люду — самым искренним патриотам России — отнестись к войне. В чем долг человека с ружьем.
Позже через все кордоны, все препятствия дойдут тезисы Ильича «Задачи революционной социал-демократии и европейской войне». Пока надо самим. Думской фракции большевиков и партийным организаторам, пропагандистам. Куйбышев к тому же славно владеет пером.