От фронтов, от рабочих центров до верховьев Лены тысячи и тысячи верст. Огромное расстояние страстей не охлаждает. Напротив. Порождает иллюзии, заблуждения. Рассуждения наивные, вздорные. Очень дорогие их авторам. Поездки Валериана Куйбышева, выступления, встречи легкими прогулками никак не назовешь. А своего добивался. На основе разумной, большевистской.
Учреждены кружки политические и общеобразовательные. Налажен журнал. Создана библиотека — таким же способом, как в Нарыме. Теперь, пожалуй, можно позаботиться и о надобности личной. Добывает Валериан Владимирович бессрочную паспортную книжку на имя крестьянина села Илгинского Верхоленского уезда Иосифа Андреевича Адамчика.
В феврале шестнадцатого года этот Адамчик свершит бросок стремительный. От Лены к Волга. Задумал еще дальше — на Неву. Да круто вмешался Андрей Бубнов, тот харьковский друг. «Почти насильно, не дав мне денег, заставил меня остаться в Самаре».
Всего Бубнов не предвидел. Но вперед заглянул, существенное уловил.
Со столицей имперской Самаре смешно тягаться. То город державный, она — купецкий. В годы недавние, предвоенные славилась пивом жигулевским, струковским садом, девицами и разгулом хлебных торговцев оптовых, пароходовладельцев. Заводские гудки слышались редко. Куда чаще гремели жалюзи магазинов.
Первый хлебный воротила Башкиров становится и заглавным патриотом. Председателем военно-промышленного комитета. На военных поставках наживает миллионы. Война — она такая. Помимо всего другого, делает капиталы, делает карьеры, напрочь рубит устои, основы. Весь строй.
С лета пятнадцатого года в Самару хлынули беженцы из западных губерний. Десятки тысяч бездомных, голодных. Девятнадцатого сентября женщины и подростки стали громить магазины на Дворянской улице. Конную и пешую полицию отогнали камнями. Губернатор князь Голицын бросил на усмирение казаков. В дело пошли сабли, клинки. Баб самых упорных схватили, поволокли в участок. По дороге на казаков навалились солдаты запасного полка. Отбили арестанток.
Через пять недель новая схватка с казаками, на Троицком рынке. Залпы в толпу. Стачки, митинги на заводах. Не на пивоваренных. На больших военных. На «Саламандре», заводе, полностью перевезенном из Риги. На трубочном у генерала Зыбина. Там мастеровых за двадцать тысяч!
— Дворянская улица остается центральной. Только центр жизни все больше перемещается за Волгу, в Постников овраг, на Красную глинку. В места рабочих сходок. Самара военных заводов, запасных полков, бунтующих солдаток — Самара новая, грозная. Ей сказать веское слово в событиях надвигающихся.
На казенный трубочный завод принимают мастеровых только высокой квалификации. Работников самостоятельных. А Иосиф Адамчик, тишайший крестьянин-таежник с Лены, никакого мастерства не знает. Ни токарного, ни фрезерного, на худой конец — слесарного. Приходится в дневные часы Адамчику работать в пекарне, в кооперативе «Самопомощь». Вечерами допоздна обучаться у фрезеровщика Николая Дмитриева. Большевика из шестой мастерской трубочного.
Ученик старателен. Достаточно сметлив. Пробу сдает вполне благополучно. Впоследствии в записках своих гордится: «На заводе я давал норму большую, чем любой старый фрезеровщик… Мои партийные товарищи приходили ко мне и просили вырабатывать меньше, чтобы не снижать общий заработок рабочих».
В августе сдавать пробу позначительнее. Под дулами наведенных казачьих карабинов. Делегаты от всех мастерских на заводском дворе. Приглашают начальника завода генерала Зыбина. Чтобы вручить требования: «Восьмичасовой рабочий день, увеличение заработка на пятьдесят процентов. Или забастовка!» Генерал вызывает казаков. Двор оцеплен. Карабины наизготовке. Является генерал. Командует: «Немедленно разойтись по мастерским!.. Считаю до двадцати, после приказываю стрелять. Ну, марш!»
Куйбышев из толпы. Голос у него зычный. «Не поддавайтесь! Не расходитесь! Второго Кровавого воскресенья Россия не простит!»
Генерал понимает. На Руси год 1916-й. Генерал приказывает казакам убраться.
Военный министр выражает свое неудовольствие генералу Зыбину. Строгий разнос и начальнику губернского жандармского управления. Департамент полиции требует неукоснительно помнить, что «придает серьезное значение оживлению большевистских организаций. Почему Вам надлежит иметь особое наблюдение за таким оживлением и при первых попытках к широкой организационной работе и завязыванию связей с другими поволжскими городами, не затягивая наблюдения, — ликвидировать».
От провокатора Еремеева, тоже обосновавшегося на трубочном, департаменту известно: на Красной глинке было собрание большевиков. Избраны городской Самарский комитет, пропагандистская коллегия и организационная группа по созыву Поволжской конференции.
К четвертому сентября прибывают делегаты конференции из Саратова, Оренбурга, Пензы, Нижнего Новгорода и Сормова. С часу на час явятся посланцы Ярославля и Костромы. Открытие в восемь часов вечера в доме тринадцать на Вознесенской улице.
Уговариваются, что Куйбышев войдет последним. После того как убедится, что за домом нет наблюдения. На углу он сталкивается с каким-то прохожим. Тот вглядывается. Тут же вытаскивает из жилетного кармана часы.
Валериан Владимирович направление меняет, входит в расположенный напротив Александровский сад. Устраивается на скамейке. Весь внимание.
Не сразу, минут через двадцать-тридцать, у дома появляется субъект с тросточкой. Проходит дальше, возвращается назад. Туда-сюда. Все ближе к окнам…
Подозрение Куйбышева превращается в уверенность — конференция провалена. Надо побыстрее разойтись. Унести опасные документы. Если не успеть, будут слишком тяжелые приговоры, припишут пораженчество, могут и измену… Конференция созвана главным образом для выработки резолюций против войны.
Войти в квартиру Валериану Владимировичу удается без помех. Вероятно, филер даже отвел глаза, чтобы в заброшенные сети попало побольше — начальству желательно схватить всех сразу. Сопротивление совсем с другой стороны. Достаточно упорное. Бубнов обвиняет своего друга в шпикомании. «Да тебе кажется, все это пустяки!»
Куйбышев здоров, силен — не теряя времени, почти насильно выталкивает всех из квартиры. Как раз в те считанные минуты, когда филер мчался с донесением о том, что конференция собралась, все в сборе.
Как ни в чем не бывало в ночную смену является фрезеровщик Адамчик. С некоторым опозданием. Но товарищи заблаговременно номерок перевесили — никаких следов нарушения.
Департамент полиции все равно требует немедленной «ликвидации». Восемнадцатого сентября Куйбышева забирают. Все так же с паспортом Иосифа Андреевича Адамчика.
Следователи жандармского управления не верят, подозревают, что они поймали большую щуку. Полковник Познанский после трех допросов прямо в лоб: «Вы не Адамчик, а бежавший с каторги опасный преступник. Теперь мы упрячем навечно. Поиграли — хватит!»
Адамчик смиренно отвечает: «Как угодно. Я сын ссыльного поляка и до сих пор занимался сельским хозяйством».
Месяц, второй, третий мнимый Адамчик в тюрьме[14]. Упорствует, покуда не убеждается, что дело ограничится административной высылкой, никакой каторги. Можно и признаться: «Я действительно не Адамчик, а всего-навсего бежавший административный ссыльный по фамилии Куйбышев».
Благородному негодованию полковника нет границ. «Вы врете, мы вас разоблачим!»
Куйбышев как может успокаивает: «Господин полковник, пожалуйста, не волнуйтесь, возьмите ваши архивы, и вы сможете убедиться, что есть такой Куйбышев, что он был в иркутской ссылке, откуда и бежал».
Из архива доставляют фотографии. Полковник крайне разочарован. Отомстить он может только в одном: добиться для Куйбышева приговора в Туруханскую ссылку на пять лет…
Обычный маршрут — пересыльные тюрьмы в Оренбурге, Челябинске, Новониколаевске[15]. На дальних путях в Новониколаевске, в момент, когда ссыльных выводят из арестантского вагона, к Валериану Владимировичу бросается мать. Конвойный, в припадке внезапной ярости или чтобы выслужиться, выхватывает шашку, ударяет Куйбышева. Второй удар. На глазах Юлии Николаевны. К счастью, до трагедии не доходит.
В следующую — красноярскую тюрьму Куйбышев и его однодельцы Бубнов и Андроников приходят ни раньше ни позже как двадцать пятого февраля 1917 года. Ничего не подозревают о событиях в Петрограде. А там всеобщая политическая забастовка. В полный голос провозглашаются лозунги: «Долой царя!», «Долой войну!», «Хлеба!» Рушится империя. Счет на дни. На часы!
Куйбышев и Андроников настаивают на том, чтобы немедленно идти дальше. Бубнов, немного заболевший в дороге, более склонен остаться в красноярской пересылке и подождать парохода, открытия навигации… В конечном счете Бубнов соглашается с товарищами. Вызывают начальника тюрьмы, требуют, чтобы он включил всех троих в партию ссыльных, что выходит послезавтра. Начальник заявляет, что… уже поздно подымать этот вопрос, и быстро выкатывается из камеры.
Куйбышев с друзьями шумят, стучат скамейками, устраивают дебош. Появляется прокурор. Он нисколько не гневается. Напротив, сплошная любезность, предупредительность. «Если угодно, завтра же отправляйтесь… Не смею неволить!»
Жестокая ирония судьбы. Двадцать седьмого февраля, когда власть уже в руках Временного правительства, Куйбышев, Бубнов, десятки ссыльных выходят из красноярской тюрьмы, скованные рука в руку с соседом… Выходят чуть свет, часа в четыре утра.
Дальше, дальше на север. Уже двести верст от Красноярска. Пешком, конечно. С одним маленьким послаблением. За то, что Валериан Владимирович согласился преподавать начальнику конвоя, любознательному мужичку-кулачку, алгебру и геометрию, с троих друзей сняли кандалы.
Шестого марта приходят на глухую заимку. Настолько глухую, что ни почты, ни телеграфа, ни властей, ни ссыльных. К Куйбышеву, наслаждающемуся чаем, является конвойный солдат: «Господин, поспешите к начальнику конвоя».