— Товарищ политический комиссар армии, вновь назначенный начальник штаба Корицкий.
Куйбышев, приняв положение «смирно», выслушал меня и протянул руку:
— А теперь давайте знакомиться. Куйбышев.
Комиссар был в синей косоворотке под гражданским пиджаком и темно-серых в полоску брюках, заправленных в запыленные солдатские сапоги. Шапку густых вьющихся волос прикрывала поношенная кепка.
С первых слов Куйбышев расположил меня к себе простотой обращения:
— Я, Николай Иванович, чертовски голоден. Есть у вас чай?
Мы устроились за круглым столиком возле окна. Проводник принес нам чай и какую-то закуску.
Разговор начался с обсуждения обстановки, в которой находилась армия. А обстановка была, можно сказать, на грани катастрофы. Белочехи захватили Самару, Сызрань, Сенгилей, 22 июля овладели Симбирском, 6 августа взяли Казань. Левый фланг армии оказался совершенно открытым.
Тяжелая оперативная обстановка осложнялась состоянием наших войск. Армии как строго оформленной и централизованно управляемой организации еще не было. Имелись разрозненные отряды численностью от двадцати до ста человек каждый. Они сводились в группы, которые становились основой для формирования дивизий. Начинал осуществляться переход от добровольческого принципа комплектования армии к обязательной воинской повинности. В прифронтовой полосе проводилась мобилизация, которую осуществляли штабы действовавших там армий.
Куйбышев понимал, что нашей молодой республике предстоит длительная и упорная борьба.
— Белогвардейцы и чехи, которые находятся сейчас перед нами, — говорил мне Валериан Владимирович, — это только авангард. За их спиной стоят главные силы буржуазных государств. С ними борьба будет посложнее. Грандиозная предстоит война. Нам нужна могучая армия, и на многие годы. Ее пока нет, но мы ее создадим.
— Да, но для этого понадобится немалый срок, — заметил я.
— А вы считайте день за месяц, месяц — за год, вот и получится то время, какое необходимо для создания армии.
Особое внимание Валериан Владимирович уделял обеспечению частей и штабов хорошими командными кадрами. В Симбирске, а позднее в Пензе наше командование провело мобилизацию бывших офицеров царской армии. В истории Красной Армии это был первый случай массового привлечения офицеров на советскую службу в обязательном порядке. До этого только незначительное количество бывших офицеров вступало добровольцами в Красную гвардию.
Привлекая старых военных специалистов, обеспечивая контроль за их действиями со стороны комиссаров, Куйбышев вместе с тем не считал огульно всех офицеров предателями, вредителями или контрреволюционерами. Он был уверен, что среди них есть немало честных патриотов. Валериан Владимирович говорил:
— Не вина, а беда русских офицеров в том, что их с детства воспитывали в духе пресловутой аполитичности армии. Если приобщить их к политике, раскрыть им пошире глаза на жизненные интересы народа, то только подлецы решатся эмигрировать из родной страны.
Несколько меняя тему, я сказал:
— Валериан Владимирович, я строевой офицер. По плечу ли мне такой высокий пост, как начальник штаба армии? Я уже говорил об этом Тухачевскому.
— Да ведь и сам Михаил Николаевич командовал всего-навсего ротой, — возразил он. — Конечно, дело нелегкое. Многому придется учиться. Но надо браться за дело смело, дерзновенно.
— А мы однокашники, — кажется, не очень кстати заметил я. — Мне, как и вам, довелось учиться в кадетском корпусе.
— Совершенно верно, — подтвердил Валериан Владимирович. — Только после окончания корпуса я пошел, как тогда говорили, «на сторону»… не в военное училище, а в военно-медицинскую академию. Хотел стать врачом, но ничего из этого не получилось… Много было всяческой скверны в корпусах, но все же я с удовольствием вспоминаю те годы. Главное — кадетский корпус дал мне физическую закалку, выносливость, приучил к строгому режиму, к дисциплине. Все это очень пригодилось мне потом, во время скитаний по тюрьмам и в ссылке. Да и сейчас эти качества необходимы в работе.
Первая беседа затянулась допоздна.
Мобилизованные в Пензе сто пятьдесят офицеров прибыли к нам на станцию Инза в самое тяжелое для армии время. Белочехи захватили Симбирск, настроение у всех было подавленное, тревожное. Мы усилили охрану поездов штарма, на крышах некоторых вагонов установили пулеметы; по железнодорожным путям курсировали патрули.
Прибывшие офицеры в ожидании назначений разместились в классных вагонах. Напряженная обстановка в штабе, конечно, влияла на них. Угнетали также неизвестность в отношении будущего и неустроенность быта.
Валериан Владимирович заметил это и пришел к офицерам в вагон побеседовать. Разговор он начал простым вопросом:
— Ну как устроились, товарищи? Задержались мы с вашими назначениями. Но, сами знаете, отвлеклись Симбирском. Не повезло нам.
И Куйбышев, не скрывая наших трудностей, рассказал о сложившейся на фронте обстановке, о предполагаемых для офицеров назначениях. Он сказал, что некоторым из них придется занять ответственные должности — командиров батальонов, полков, бригад, а может быть, и дивизий.
Валериан Владимирович разъяснил, что на должности командиров рот и взводов будут назначаться преимущественно унтер-офицеры. И тут же спросил у стоявшего рядом капитана:
— Как вы думаете, справятся они с ротой?
— Безусловно, — последовал уверенный ответ. — Наши унтер-офицеры, окончившие учебные команды да еще имеющие боевой опыт, — это вполне подготовленные младшие офицеры. Некоторые из них с успехом справятся в бою даже с батальоном. Недостает им только одного — общего развития.
— Вы хотите сказать — общего образования?
— Да, да, совершенно верно — образования. А вообще, русский солдат имеет свое, если так можно выразиться, национальное развитие, свои навыки, особенности.
— Иначе говоря, русскую смекалку? Это верно. Сейчас, после революции, у него есть возможность особенно полно раскрыть силу своего духа, показать глубину и тонкость русского ума.
Куйбышев говорил о русском народе с увлечением, с большой теплотой, с глубокой верой в его светлое будущее.
— Велика честь служить такому народу! — Тут же процитировал замечательные слова из обращения Герцена к русским офицерам: «Офицеры! За вами блестящие предания, за вами 14 декабря 1825-го! Великие имена Пестеля, Муравьева и Бестужева зовут вас к отмщению».
После недолгого молчания кто-то из офицеров сказал:
— А как, товарищ Куйбышев, будет с нашим вооружением? Доверят ли нам носить личное оружие?
Вопрос не был случайным. При демобилизации из армии офицеров разоружали. Те из них, которые привлекались в качестве военных инструкторов в Красную гвардию или позже во всевобуч, тоже не имели права носить оружие.
Вопрос о вооружении офицеров, назначенных на командные должности в части Красной Армии, обсуждался на одном из заседаний Военного совета. Некоторые возражали против этого. Тухачевский и Куйбышев были за выдачу оружия.
— Как, вы думаете, отнесутся красноармейцы к тому, что их командир будет управлять боем, не имея оружия? — говорил Куйбышев. — Да они сами дадут ему винтовку. Офицеров надо вооружить.
Такое решение и было принято на Военном совете армии. Утвердительно ответив на заданный вопрос, Валериан Владимирович заметил:
— Помните, оружие вам выдается для защиты Советского государства.
Надо было видеть, с какой радостью и нравственным удовлетворением мобилизованные офицеры получали шашки и наганы, подгоняли снаряжение. Они сразу как-то подтянулись, стали более уверенными.
В области тактики и оперативного искусства главная задача летом 1918-го состояла в том, чтобы перейти от «эшелонной войны» к свободному маневрированию на поле боя.
Первой армии впервые пришлось действовать в полевых условиях на симбирском направлении. Полк Инзенской группы, ранее действовавший в эшелоне, был переброшен на станцию Чуфарово. Он получил задачу вести разведку на широком фронте вне железной дороги.
Когда мы с Куйбышевым подъехали на паровозе, полк разгружался. Мы стали наблюдать за разгрузкой. Проходила она медленно. Красноармейцы с неохотой покидали обжитые вагоны. Но, как всегда, они балагурили, шутили.
Вот осторожно спускается по сходням пожилой, с бородкой боец. В руках у него настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. Боец подошел к откосу, постоял немного и с силой бросил лампу вниз.
— Эх! Какую вещь загубил! — сказал Валериан Владимирович. — Пригодилась бы в хозяйстве.
— Где оно, хозяйство-то? — ответил боец. — За Тамбовом. А воевать-то, чай, долго еще придется.
— А как долго?
— Да пока всю контру не перебьем.
— Верно, товарищ! Пока контру не сломим, домой возвращаться нельзя. А лампа что? Найдем и получше.
Эшелон разгрузился. Все лишнее выброшено. Порожняк отводится в тыл. На станции остаются лишь четыре вагона санитарной летучки с тремя сестрами милосердия. В конце платформы стоит группа женщин. Это жены красноармейцев, жившие в эшелоне.
— Бабоньки, что же с вами прикажете делать? Удостоверения все получили? Тогда садитесь в следующий эшелон и катите домой. А то здесь и стрельба может случиться, ну и всякое другое. Сами понимаете — фронт, — говорит им Куйбышев.
— А мы стрельбы не боимся, обстреляны уже… Нам бы с полком, товарищ Куйбышев.
— Ишь, какие храбрые! А сестрами милосердия хотите остаться?
— Остались бы, да ведь медицину не знаем.
Переговорив со старшей сестрой, Валериан Владимирович возвращается к женщинам.
— Ну, кто хочет, идите в санлетучку, к сестре! Санитарки нужны.
Белорусский полк Инзенской дивизии отказался выступать на позиции. Он состоял в основном из красноармейцев-добровольцев, вступивших в армию по договору на шестимесячный срок. Когда декретом Советского правительства этот порядок был отменен, бузотеры и трусы взбаламутили полк.
— Ну что, начштарм, поедем «усмирять»?