Идёт, а сам про себя думает: «Вот дома рады будут, что полную шапку черешни привёз с базара».
И сам собой гордится: другой бы на его месте не удержался, хоть одну ягодку да съел бы, а отец Титирикэ не такой… Правда, руки впереди себя держать с шапкой, полной черешни, немного трудновато… Затекают руки…
«А что, если я всё-таки съем одну черешенку? — подумал про себя отец Титирикэ, когда уже вышел с ярмарки. — Шапка, пожалуй, такой же полной останется, а рукам станет немного легче…» Подумав так, он съел сначала одну ягодку, потом взял за хвостик вторую и отправил её в рот, благословив словами: «Пошла новая черешня в старый рот…»* Рукам стало хоть немного, да полегче. Короче, только ему одному было известно, что творил он по дороге, но вернулся домой отец Титирикэ с шапкой на голове. — * Присловье, которым принято на селе сопровождать пробу нового урожая, — черешня поспевает первой. —
Остановился, похлопал себя по карманам, за пазуху залез, шапку с головы снял и всю ее ощупал — и не скажешь, что был на ярмарке.
«Нет, — решил он, — неудобно с пустыми руками домой возвращаться», — и повернул обратно.
По дороге встречает человека с корзинкой под мышкой.
— Слушай-ка, — обратился к прохожему отец Титирикэ, — ты, я вижу, с ярмарки идёшь?
Человек кивнул головой.
— Что-то мне твоя корзина знакома… — продолжал отец Титирикэ. Не у тебя ли я давеча черешню покупал?
— А какую черешню? — спрашивает прохожий. — Белую или красную?
— Признаться, — ответил отец Титирикэ, — цвета-то я и не заметил…
Огорчился человек с корзинкой, что не мог вспомнить покупателя, даже голову расстроенно опустил, но тут же сообразил и сказал:
— А на дереве ты узнал бы мою черешню? Вон мой садик на самой вершине холма…
Отец Титирикэ задумчиво поскрёб в затылке, но, увидев, что прохожий ждёт, повернул к нему, взял из его рук корзинку и водрузил её себе на голову.
Тут над изгородью в который раз уже появилась любопытная женская голова.
«Интересно: только что человек на голове шапку нёс, а теперь вместо шапки большая корзина… Видимо, при деньгах человек, что-то продал? Может, овцу, а может, и корову?.. Господи, да это сам отец Титирикэ, — продолжает соображать женщина, — как это я его сразу-то не узнала?..»
Взяв в руки прялку, женщина быстренько направилась к матери Титирикэ, уж очень хотелось ей черешни отведать, в этом году ещё ни разу не пробовала.
Тем временем отец Титирикэ зашёл в сад к человеку и говорит:
— Раз уж поднялся я на этот холм, то куплю побольше черешни, что там одна шапка? — И стал сговариваться с хозяином, чтобы тот продал ему всю верхушку дерева, усыпанную черешней. (Овца тоже была хорошая и породистая.) Хозяин уже приставил было лестницу к дереву, чтобы собрать ягоды, но отец Титирикэ остановил его.
— Погоди, давай лучше я вернусь домой с шапкой на голове, а черешня пусть останется на дереве для моего паренька, а то у нас совсем нет ранней черешни во дворе.
Взял отец Титирикэ пустую корзину, чтобы не забыть, что черешню купил, а по дороге надел её себе на голову, — было очень жарко.
Идёт это он по селу и разглядывает все деревья, что попадаются ему по дороге, разглядывает и вспоминает, у кого воровал черешню, когда, дай бог памяти, таким же маленьким был, как его Титирикэ. Всё помнит, будто вчера это было… Через этот забор перелезал и через тот… Вот там собака штаны ему порвала, а там хозяин застал с хворостиной в руке… Не успел даже поесть как следует тогда черешни… Беда от этих ранних и вкусных ягод…
А на родном дворе отца Титирикэ уже ждали несколько соседок с прялками за поясом (чтоб время зря не терять).
— Горе мне, — всплеснув руками, сказала мать Титирикэ, — неужели всю корзину сам опустошил?
Отец Титирикэ заглянул в корзину и тоже удивился: «Почему же она совершенно пустая?» Над корзиной и все соседки склонились, нюхают, причмокивают: «Ах, как пахнет черешней!.. Смотри-ка, уже поспела черешня!!!»
— А где же всё-таки черешня? — грозно спрашивает мать Титирикэ.
— Да вы не думайте, — решил успокоить всех женщин отец Титирикэ, — я эту черешню не съел, я её на том дереве на самой верхушке оставил, чтобы она ещё спелее и вкуснее была! Для вас!.. Пошли со мной, кто ещё не пробовал черешни! Всех угощаю! Всех!..
Ни одна соседка не отказалась от приглашения отца Титирикэ полакомиться спелой черешней, и мало того, что сами не отказались, по дороге то одна заскочит домой: прялку оставить, то другая: юбку переодеть, а из дома выходили уже кто с одним малышом, кто с двумя, а кто и с тремя.
Одним словом, впереди важно шагал отец Титирикэ, за ним — его жена, а за женой — толпа сельчан.
Постучались в калитку хозяина сада, а тот как увидел эту ораву, так и застыл с разинутым ртом: полсела пришло за макушкой черешни, а точнее за шапкой ягод… Ну и дела!..
— Я с собой всех женщин привёл, — объяснил соседу отец Титирикэ, — чтоб они помогли мне ягоды в два счёта собрать…
Владелец же сада только об одном думает: «Если эту ватагу подпустить к деревьям, то на них одни листья и останутся! А не пускать гостей к деревьям тоже как-то неудобно. Негостеприимно!»
Обступили пришедшие деревья, и такая вокруг тишина настала, ну будто в церкви всё происходит, только и слышен шёпот: «Пошла новая черешня в старый рот!..»
Мать Титирикэ сначала в стороне держалась, но когда увидела, что муж её готов заплатить за черешню со всех деревьев, спросила озабоченно:
— Что это с тобой, муженёк мой?
И увидела вдруг в глазах мужа такую тоску и услышала такие слова, что ей и самой стало грустно. А слова были такие: «Видно, настало время вернуть мне селу все те черешни…»
Жена переспросила:
— Какие такие черешни?
— Да те самые, что съел я, когда был ребёнком и лазил по чужим садам!
— А-а, — протянула она, словно бы вспоминая, как всё это было, хотя была на семь лет моложе отца Титирикэ. Но кому не приятно вспомнить детство, полное проказ и шалостей.
Так и стояли они под черешней рядышком и словно бы молча продолжали о чём-то хорошем вспоминать. А люди их не слышали и не видели. По саду только и было слышно: «Пошла новая черешня в старый рот!..»
— Подожди-ка, — всполошился вдруг старый Титирикэ, — а где же сын наш?.. По-моему, его одного здесь не хватает!
— Где ж ему быть-то! — весело махнула рукой мать Титирикэ. — Он там, где и ты бывал в его годы, когда поспевала черешня… — И глазами показала на дерево соседнего сада.
Прищурился отец: на самой верхушке соседской черешни, где и он не раз сиживал мальцом, сидит его сын Титирикэ и сверху ему голой ногой весело машет: «Привет, мол, отец!»
— Ну, — пробормотал старый Титирикэ, — весь в меня пошёл, шельма, самое спелое и высокое дерево выбрал…
— Хорошо бы ещё, — тихо добавила мать Титирикэ, — чтобы он в твои годы вспомнил об этом и так же вот привёл бы полсела на первую черешню!..
Как Титирикэ научил односельчан бегать быстрее, чем горожане
— Ну и неуклюжие эти крестьяне, еле поворачиваются, тюти, будто у них карманы полны яиц! — обронил как-то ядовитые словечки один горожанин на ярмарке в Бельцах.
— Грех так говорить, человече! — возразил ему в сердцах односельчанин Титирикэ. — Лошадь и та не всегда вскачь несётся… А крестьянину бегать приходится каждый день, с утра до вечера поспешать надо… Успевай только поворачиваться…
— Вот-вот, — съехидничал горожанин, — много времени на поворотах и тратите…
Одно занозистое слово за другим, ещё более занозистым, — кончилась эта перепалка, как и положено, ссорой. В конце концов, решили посоревноваться в беге. Пусть каждый покажет свою сноровку. И кто победит, тот и прав!
Спорят, спорят, а каждый про себя втихомолку на что-то своё надеется: горожанин — на тот свой костюм спортивный, что весь на молниях: «Да я их всех одним только видом своим убью!» А крестьянин надеется на своего соседа. Есть у них в селе один такой, Игнатом зовут. Он так быстро бегает, что ребятишки его и камнем из рогатки ни за что не достанут. Этот Игнат и безо всякого спора всё время куда-то торопится, а на спор уж тем более не ударит лицом в грязь, постоит за честь деревни. «Потом, горожанину откуда знать, — всё подбадривал себя крестьянин, — что когда Игнат бежит, то он ещё на ходу и подпрыгивает. Батюшки-матушки, какие же он красивые коленца выкидывает, ну, словно этот, который из Австралии, как его… кенгуру, что ли?!»
Вернувшись домой, крестьянин, как всегда, занялся своими делами и совсем забыл про спор с горожанином.
Только в воскресенье утром, когда сон слаще всего на свете, вдруг — «би! би! би!» — заезжает в Титирикино село автобус с красивыми занавесками и выходят из этого автобуса тот самый горожанин, с которым спорил крестьянин на ярмарке в Белъцах, и ещё несколько человек. Боже мой! И главное — все в спортивных костюмах: у всех голубые руки, голубые ноги… и всё остальное тоже голубое! И так они продвигались по лужку, словно голубой ветер летел, и трава от всего этого становилась вроде бы тоже голубой. И не разберёшь даже — женщины это или мужчины?..
Как увидел их крестьянин из окна — выбежал на крыльцо, а сердце у него — пык! пык! пык! — то падает в пятки, то опять возвращается на своё место.
— Ничего! — успокаивает он сам себя. — Посмотрим, что они запоют, когда увидят Игната. — Сказав это, крестьянин перекинул свой живот через забор и пошёл огородами к его дому. Вот уже стоит во весь рост у калитки Игната.
— С тебя сегодня магарыч, кум! — кричит в открытые двери. Он думал, что на слово «магарыч» Игнат тут же отзовётся.
Ничуть не бывало. На крыльце Игната нет, и из дома не кажется. Жена вышла, мнётся, теребит в руках фартук, не говорит, где Игнат. Потом видит — деваться некуда, тяжело вздыхает и начинает тихо так, чтобы соседи не услышали:
— Съел, понимаешь, Игнат с утра целую дыню, — говорит она, выбирая слова, — а потом… добрался до крынки с молоком… — Женщина сконфузилась и замолчала.