Нюрка даже ногой притопнула и вдруг замерла.
А ну как Синицкий и есть тот преступник, которого она ищет?
Увидел, как жадно она рассматривает посетителей ресторана, и решил узнать, та ли она, за кого себя выдает. И как же она себя повела? Мало того что назвала настоящее имя, так еще и по-французски ответила! Ну и что теперь делать?
Огорчившись до невозможности, Нюрка так и забегала по кухне.
– А ну перестань тут мотаться, дубина стоеросовая! – остановил ее грозный окрик старшего над лакеями, Тимофея. – Чего дуришь?
– Простите, дяденька, я больше не буду, – мгновенно вернувшись в образ забитой деревенщины, пролепетала Нюрка.
– Делом займись! – буркнул Тимофей и, одарив ее недовольным взглядом, вышел.
Понабирают невесть кого, а ты потом за них перед хозяином отдувайся! Борис Константинович безобразий не потерпит. Ресторан у них приличный, публика чистая. Им безрукие да бездельные работники не нужны. Вот так-то!
А за этой пигалицей надо бы приглядеть. Недаром Антон Никитич беспокоится.
Вся розовая в голубом Олечка
Вновь приступить к своему делу Нюрка смогла лишь через день. Прошлые промахи не давали ей покоя, поэтому сперва она убедилась, что Синицкого в зале нет, и, не забывая подавать обслуживающим столики лакеям блюда из кухни, продолжила незаметно разглядывать посетителей.
Конечно, в первую очередь дам.
Из всех она знала лишь одну. Поэтессу Ахматову. Увидела и замерла от восхищения. Боже мой, сама Ахматова! Ее сборник «Четки» они с Зиной знали почти наизусть! Богиня поэзии!
Нюрка нарочно вышла в коридор, когда заметила, что поэтесса направилась к выходу. Ахматова прошла мимо целых два раза, но даже не взглянула в Нюркину сторону, хотя та поклонилась.
Лица остальных посетительниц были ей незнакомы. Даже хуже – казались совершенно одинаковыми. Как и манеры. Все жеманничали и рисовались, будто на сцене представляли. У Ахматовой хоть челка была приметная. Но это единственное, что ее отличало. Держалась поэтесса очень надменно, причем со всеми. Будто она тут самая королевна.
Тоже роль играла.
Неужто они всегда так себя ведут? И как? Не устают? Если бы она хоть вечер так повыкрутасничала, у нее бы голова разболелась.
Нюркины размышления на увлекательную тему прервал чей-то голос, объявивший: сегодня они услышат новые стихи Николая Гумилева, только что приехавшего с фронта.
Нюрка вытянула шею, пытаясь увидеть известного поэта. Сам Гумилев! Ах, если бы можно было рассказать девочкам!
Управляющий предупреждал: в дальнем зале часто затевается что-то вроде концерта. То поют, то пляшут, то стихи читают. Это для того, чтобы она знала: во время выступления перед сценой шастать нельзя.
Ну, нельзя так нельзя! Не больно и надо!
Но если сам Гумилев…
Послушать стихи ей все же не дали: крикнули из кухни, чтобы шла помогать. На свой пост она вернулась, когда в зале уже звучала музыка, а на сцене какая-то женщина исполняла танец, по ритму напоминающий медленный вальс.
С Нюркиного места видно было немного: мелькающие в танце руки да всплески легких одежд.
Но когда музыка стихла и раздались овации, кто-то из посетителей вдруг крикнул:
– Браво, Олечка! Браво!
Олечка?
Нюрка оглянулась – нету ли рядом Тимофея – и двинулась вдоль стены к тому месту, куда были обращены взоры присутствующих.
Занавеса перед сценой не имелось, потолок и стены выкрашены черным, на них наклеены кусочки зеркал в виде созвездий, по краям – статуи из папье-маше. Одна – вроде как король, а другая – молодой витязь в шлеме с перьями и свитком в руке.
«Непонятно как-то», – сделала вывод Нюрка и устремила взор на актрису.
На черном фоне женщина в почти прозрачном одеянии – феерическая смесь муслина, гипюра и газа, – посылавшая зрителям воздушные поцелуи, казалась очень хрупкой, словно бестелесной. Она ли?
Из зала крикнули:
– Бис, Олечка!
Точно. Это Глебова-Судейкина и есть!
Нюрка так и впилась в актрису глазами, стараясь запомнить малейшую черточку.
Видно, однако, было плохо. Вот бы подойти!
И тут ей повезло.
Продолжая кланяться, Судейкина направилась не к столику, а в сторону выхода.
Нюрка успела оказаться там раньше и разглядела ту, что так долго искала, во всех подробностях.
Красивая. Яркая. На фею похожа. Только старая. Лет тридцать, наверное. Вон и морщинки возле губ.
Воспитанная Нюрка поклонилась посетительнице. Ольга взглянула на нее и неожиданно тепло улыбнулась.
Неизвестно почему у нее защемило сердце. Может быть, потому, что у женщины были очень грустные глаза?
В тот вечер Ольга Судейкина успела пообщаться почти со всеми, кто был в «Привале комедиантов». Сидела она за столиком рядом с Ахматовой и Гумилевым, но к ним постоянно кто-нибудь подсаживался.
Нюрка смотрела во все глаза, стараясь ничего не упустить.
Ольга много пила и почти ничего не ела. Мужчинам улыбалась со значением и томно. Лениво протягивала длинную руку для поцелуя и закидывала голову, смеясь. Говорила низким, тягучим голосом. Иногда вставала и начинала порхать между столиками.
«Как стрекозка», – подумала Нюрка.
С Ахматовой они явно были близкими подругами. Постоянно шушукались, наклонясь друг к другу, и улыбались заговорщицки. Смотрелись дамы противоположностями. Черноволосая сухопарая Анна и мягкая, с волнующими изгибами легкого тела, с рассыпавшимися по плечам светлыми кудрями Ольга.
Что связывает их?
Ушла Судейкина из ресторана, по здешним меркам, довольно рано. Вернее, ее увели. Еще одна расфуфыренная кривляка по имени Паллада и губастый, с рыхлым бабьим лицом господин, которого дамы называли то графом, то Алешкой, смеясь, выманили ее из-за стола, а потом подхватили под белы рученьки и повлекли к выходу. И правильно сделали. Еще немного, и Ольгу совсем развезло бы от выпитого.
Нюрку отпустили домой почти сразу после ухода Судейкиной. Об эту пору, как пояснил Тимофей, гости еды почти не заказывают. Только водку да вино. А с этим справятся и без нее.
Нюрка мигом собралась, жалея, что нет возможности проследить, куда повезли Ольгу ее подозрительные приятели. А еще лучше было бы проехаться вместе с ними, уцепившись за заднюю ось пролетки. Не раз с ребятами такое проделывала. Хотя такие, как Судейкина, поди, не на пролетках, а на автомобилях раскатывают и таксомоторы вызывают непременно первого класса, те, что сами белые, а внутри красным бархатом обтянуто. К этим не прицепишься. А жаль.
Посокрушавшись, Нюрка вышла из ресторана и, вдохнув свежего ночного воздуха, направилась прямиком на Кирочную.
Сегодня она увидела немало. Теперь нужно обдумать первые впечатления.
А выводы были следующие.
Ольгу Судейкину что-то сильно тревожит. Оттого и пьет много. Все эти смешки и веселье неестественные, как и все ее поведение. Что мучает женщину? В чем заключены ее тревоги? Отчего в ее глазах временами видна не только печаль, но и что-то еще – непонятное и загадочное…
Подул ветерок. Нюрка поежилась, плотнее запахнула полы пальто и прибавила шагу. Тятенька и так уж все глаза проглядел, поди. Беспокоится. Хорошо еще, что Фефа на целых две недели укатила на свадьбу племяшки. Иначе о работе в кабаре нечего было бы и думать.
Повезло и в том, что гимназисток распустили на каникулы почти на два месяца раньше. Не придется прогуливать занятия. Здание гимназии отдали под госпиталь, и некоторые ученицы старших классов поступили туда сестрами милосердия. Не будь у нее важного дела, тоже пошла бы.
Эх, получилось бы найти убийцу! То-то тятеньку похвалили бы! Может, даже медаль бы дали. А что? Не только на фронте подвиги совершают! У них в сыскной работа тоже непростая и для государства нужная!
Перспектива поимки безжалостного убийцы и тятенькиной радости так вдохновила, что Нюрка припустила к дому во все лопатки. Подпрыгнула даже на повороте.
Угодник Лурье
Николай Синицкий в «Привале» не появлялся.
Сперва Нюрка радовалась – при нем она чувствовала себя словно поглупевшей, – а потом призадумалась.
Что, если ее предположение верное и он – преступник? В таком случае сюда он больше не придет, и ей от этого сущая беда. Лучше, если бы на виду все время был.
В тот вечер в ресторане народу набралось столько, что Тимофей с разрешения управляющего привлек подавальщицу собирать грязную посуду прямо со столов. Лакеи не справлялись.
Нюрка принялась шнырять между столиками, передвигаясь столь ловко и бесшумно, что в конце концов дождалась похвалы за усердие и пары гривенников чаевых.
Веселья это, однако, ей не прибавляло, потому что Ольгу Глебову-Судейкину тоже не было видно уже несколько дней. Каждый впустую проведенный вечер убавлял Нюркиной прыти и надежд на то, что вся история с подавальщицей была задумана не зря.
Тятенька тоже стал торопить с уходом, злиться даже начал. Боялся, что вернется Фефа и устроит им за такие дела Варфоломеевскую ночь. Нюрка и сама почти пала духом, но из вредности тянула время, уговаривая тятеньку – а пуще саму себя – подождать.
В конце концов его терпение лопнуло.
– Немедленно подавай на расчет! Хватит! Наигралась!
Нюрка понимала, что тятенька прав, но последнее словечко ее задело.
– Так я играюсь, по-вашему?
– А то нет!
– Несправедливо это! Судейкина – всему первопричина, как пить дать! Я ведь чего задумала-то…
– Так ежели не выходит как задумала, – перебил тятенька, – что время тянуть? Еще треснут ночью по голове или хужей чего.
– Ну хоть до Фефиного возвращения позвольте. Нутром чую…
– У меня от твоих чуек изжога делается. Вот, погляди, как руки дрожат.
– Да ну вас, тятенька! Где изжога, а где руки!
– И то, и другое из-за нервов.
– Так ведь я для дела стараюсь! – не сдавалась Нюрка.
– Завтра же сам на расчет из сыскной подам, и не будет никакого дела!
Тятенькин расчет в Нюркины планы не входил, и она мигом сменила тактику. Стала ластиться да задабривать. Афанасий Силыч поупирался, но в конце концов согласился подождать. Только до возвращения Фефы. На том и порешили, хотя Нюрке и самой уже казалось, что артачится она зря.