В «Привал комедиантов» она в тот вечер шла с неохотой, но только вышла с подносом, как навстречу ей Николай собственной персоной.
Она, конечно, сделала вид, что не заметила, но Синицкий подошел поздороваться, и лицо у него при этом было такое, что Нюрка вмиг позабыла все свои подозрения.
– Анна Афанасьевна, рад, что вижу вас здесь!
– А где же мне еще быть? – насупилась Нюрка, памятуя, что из роли ей выпрыгивать никак нельзя.
– Меня долго не было, и я уже начал бояться, что не увижу вас боле.
– Зря боялись. Пропустите, мне работать надо.
Синицкий хотел сказать что-то еще, но тут из кухни вышел Тимофей, и Николаю пришлось ретироваться.
Весь вечер Нюрка невольно искала его взглядом и неизменно находила. Все в разных местах: то в зале, то в буфете. Нарочно, что ли, на глаза ей попадается?
А совсем уж поздно заявились Судейкина с Ахматовой. Да с кавалерами. Рядом с Ольгой расположился и по-свойски обнял ее плешивый франт с моноклем в левом глазу. Он сразу заказал шампанского, буженины, закурил и начал строить глазки Ахматовой.
Нюрка, и без того уже радостно-взволнованная, приободрилась совершенно.
Не зря она не торопилась покидать свой пост.
Наверняка будет ей за это награда.
Нюрка поискала глазами Синицкого, и он немедля возник рядом.
– Не знаете, кто рядом с Судейкиной сидит? Я его раньше не видела.
– Это Артур Лурье. Композитор.
– А он с кем?
– Лурье – кавалер Судейкиной.
– А Ахматова? Чего он ей на шейку дует?
– Не знаю точно, простите.
В тот вечер Судейкина, наряженная в детское платье, выступала со странным то ли балетом, то ли пантомимой под названием «Кэк-Уок». Николай на ухо объяснил, что номер специально для Ольги на музыку Дебюсси поставил знаменитый Юрий Анненков. Никакого Анненкова Нюрка не знала, но Дебюсси любила, особенно ей нравился ноктюрн «Clair de Lune». Слушая трогательные звуки «Лунного света» в исполнении Зининой матери, девочки не раз плакали вместе. Только Синицкому знать об этом не полагалось. Шмыгнув носом, Нюрка покосилась на него и сообщила, что музыка уж больно жалостливая, за душу берет. Николай серьезно кивнул.
Когда раскрасневшаяся Судейкина присоединилась к приятелям, за столик подсел еще один персонаж – господин в пенсне и шикарном костюме-тройке. Его приветствовали как своего, но называли по отчеству – Лев Давидович. Господин был говорлив, весел и беспрестанно целовал ручки то Судейкиной, то Ахматовой. Нюрка прищурилась. Небрежные темные кудри надо лбом, усы, щегольская бородка, дорогая одежда – все, казалось, принадлежит типичному прожигателю жизни, но что-то мешало принять его за обывателя. То ли лоб слишком высок, то ли глаз слишком остер.
Кто таков этот Лев Давидович?
Она поинтересовалась у Синицкого, но тот фамилии не знал, лишь был уверен, что к миру искусства господин не принадлежит.
– А вы почем знаете? – подозрительно взглянув на своего «осведомителя», поинтересовалась Нюрка.
– Я почти всех знаю или по фамилии, или в лицо. С детства рос в этой среде. Мой отец работает в дирекции императорских театров под началом знаменитого Владимира Аркадьевича Теляковского. Слышали? Неважно. А матушка неплохая пианистка, одно время концертировала, очень любит поэзию, особенно Блока. К тому же рисует. Однажды ее работы похвалил…
Николай вдруг осекся и с испугом посмотрел на лицо стоящей перед ним девушки. Глупая откровенность! Она может решить, что он хвастает своим положением! Или – что еще хуже – хочет предстать этаким богатым бездельником, который сам ничего из себя не представляет, лишь бахвалится знакомствами. Вот, дескать, я каков! С Пушкиным на дружеской ноге!
От стыда Николай мгновенно покраснел, стал лепетать что-то невразумительное, но она вдруг перебила:
– Покажите мне мужа Судейкиной. Его тоже знаете?
– Д… да. Только его сегодня нет. Раньше они с Ольгой в этом же доме жили. Но теперь, кажется, развелись.
– Кто кого бросил? Он или она?
Синицкий покраснел еще больше.
– Простите, но в таких вещах я не разбираюсь.
Нюрка кинула на него быстрый взгляд и поняла, что спросила зря. С какой стати подавальщице интересоваться подобными тонкостями? Это подозрительно. Подумает еще, что она тут вынюхивает.
А впрочем, так и есть. Вынюхивает. Однако Николай догадываться об этом не должен.
Нюрка сделала невинные глазки и, растянув губки в стеснительной улыбке, спросила:
– Вы в университете учитесь?
– Да. Отец решил, что для меня лучшее – карьера правоведа.
– О! – неподдельно восхитилась Нюрка. – Так вы юрист?
– Почти. Мне не очень нравится, но…
– А это не мешает вам торча… посещать подобные заведения?
Синицкий передвинулся так, чтобы лучше видеть ее лицо, и посмотрел внимательно.
– Вы, должно быть, считаете меня порочным и пустым человеком? Идет война, а я, как вы верно заметили, торчу в увеселительном заведении, будто ничего не происходит.
Нюрка уловила в его голосе настоящую горечь и собралась было все отрицать, но Синицкий продолжил:
– Вы правы. Я сам себе противен иногда бываю. Хотел пойти на фронт, но меня не взяли. Вялотекущий туберкулез, знаете ли.
Нюрка незаметно усмехнулась. Он что, на жалость давит? Хочет, чтобы она поверила – он здесь просто так и ни к каким темным делам отношения не имеет.
– Так вы здесь… настроение себе поднимаете?
– Не совсем. Я всегда мечтал стать писателем. Одно время даже сотрудничал с «Новым временем».
– А в ресторане сюжет для романа ищете? – продолжала настырничать Нюрка.
– Не для романа. Я, знаете ли, хотел бы рассказать об этих людях. Не о ком-то одном, а обо всех. Вместе они – другой мир, другая вселенная. Понимаете? Я мечтаю запечатлеть эпоху. Сохранить ее для потомков.
Нюрка подняла на него глаза и поразилась – таким вдохновенным было его лицо.
А ведь он не врет!
– Я собираю материал.
– И много собрали?
– Недостаточно, как я недавно понял. Кстати, на эту мысль меня натолкнули некоторые ваши вопросы. В том числе.
– Это какие же? – насторожилась Нюрка.
– Мое повествование будет поверхностным, если я не раскрою тайный мир героев.
– То есть их любовные связи?
– Не подумайте, будто я собираюсь рыться в грязном белье. Отнюдь! Но этих людей… их надо воспринимать не частями, а целиком! Тогда книга получится!
– Получится. Я нисколько не сомневаюсь, – подхватила Нюрка, подумав, что для ее расследования задумка Николая может оказаться весьма кстати.
А что? Ей самой везде не пролезть. Синицкий – дело другое. Он здесь свой. Так что все просто здорово!
Ее лицо вдруг озарила такая улыбка, что у Николая дух захватило.
Какая милая! И главное – понимает его!
– Не согласитесь ли вы, чтобы сегодня я проводил вас домой? – на волне внезапного вдохновения неожиданно предложил он.
– Нет! Зачем? Что вы! – замотала головой Нюрка и вдруг передумала:
– Хорошо. Но только не до самого дома. На углу расстанемся.
Согласный на все Николай кивнул.
Он был совершенно счастлив.
Удивительно, но в этот вечер все как будто способствовало их планам: Тимофей отпустил Нюрку несколько раньше обычного, на улице было тепло и сухо, и – самое важное – за всю дорогу до дома они не встретили никого из знакомых.
Нюрка сказала об этом Николаю и сразу поняла, что снова оплошала.
Поди, думает, что за знакомые такие? Шатаются по городу ночами. Не скажешь ведь, что ее знакомые как раз по ночам и ходят. Преступников выслеживают.
На углу они расстались, и оба подумали, что ни разу в жизни им не было так интересно с другим человеком.
На следующий день Нюрка пристала к тятеньке с вопросами о Лурье. Раз композитор, значит, личность известная. Просила разузнать и немало удивилась, когда тот, поначалу отбрыкивавшийся от нее, нехотя сообщил, что никакой он не Артур и не Лурье. Зовут того щеголя Наум Израилевич Лурье, еврей из местечка с чудным названием Пропойск, что в Могилевской губернии. Числится композитором, хотя окончил коммерческое училище. В консерваторию, правда, поступил, но вскоре бросил за ненадобностью. Выяснилось кое-что и о связи его с Ахматовой. Оказывается, они знакомы еще со времен «Бродячей собаки», где Лурье подвизался тапером.
– «Бродячая собака» по нашему участку проходила, приходилось заглядывать, – объяснил тятенька свою осведомленность.
Нюрка сразу заподозрила, что Лурье с Ахматовой не просто знакомы. Этот с фальшивой фамилией «просто так» быть знакомым с красивой и в особенности знаменитой дамой не мог. Уж больно глазки у него масленые, а рот улыбчивый и лукавый.
Живет с Ольгой, а смотрит на Анну.
Мог ли он иметь отношение к тому, что возле каждого трупа появляется кукла Судейкиной?
Вдруг милашка Судейкина ему надоела и он придумал такой способ от нее отделаться? Подкладывает ее кукол, чтобы на нее подозрения навести.
Надо бы разузнать, был ли Лурье в Риге в марте тринадцатого, когда застрелился Всеволод Князев. А то, что он мог оказаться рядом с Лохвицким и Говорчиковым, и так ясно.
Вычурный Кузмин
В зале, который тут назывался «Таверна», весь вечер веселилась компания во главе с отвратным с виду мужичонкой, которого все звали Мишкой, а иногда по фамилии – Кузмин. Одет он был по-скоморошьи: кумачовая рубаха, красные сапоги с серебряными подковами, что-то вроде армяка сверху, а волосы подстрижены, как у извозчика – в скобку. При этом говорил он все больше про античную культуру и эллинистическую Александрию. А когда проходил мимо Нюрки, направляясь в уборную, от него так несло духами, что та чуть не чихнула – сильно садануло в нос.
Сам плюгавенький, а вел себя со всеми, как главный. Нюрка только диву давалась. Рядом с Кузминым сидел томный красавец с пухлым капризным ртом по имени Юрий, напротив – пожилой господин с дамой. Пили шампанское, а ели судака да квашеную капусту.
Чудно́.
Впрочем, компания эта не привлекала Нюркиного внимания, пока в ресторане не появилась Ольга Судейкина. Они с Ахматовой сидели в другом зале, но вскоре плюгавый Мишка встал и на нетвердых ногах отправился прямиком к ним.