С ним не так страшно было бы.
Допить чай она не успела.
– Пора, – вдруг негромко произнес один.
Мужчины встали и направились к выходу.
Когда проходили мимо, один их них достал из кармана и сунул в рукав стилет.
Нюрка похолодела.
Значит, убийство совершить задумали.
Она положила на стойку деньги и тут заметила сбоку свисток. Точно такой, как у полиции.
– Чего это у вас?
– Свисток. А что, нельзя? – вскинулся половой.
– Для чего он?
– Публика у нас знаете какая бывает! Мы ж не ресторан на Невском. Иной раз разбушуются, только держись! А как свистнешь, все задиры – врассыпную!
– Дайте мне. После верну.
Не дожидаясь согласия, Нюрка схватила свисток и бросилась вон.
Она боялась, что потеряет купчика и его людей из виду, но обнаружила их неподалеку, возле парадного одного из домов в Мошковом переулке.
Разогнавшаяся было Нюрка успела присесть за стоявшую тут же запряженную пролетку. Не для себя ли приготовили?
Один позвонил в дверь. Остальные встали вдоль стены.
– Кто там? – раздалось за дверью.
– Исаак Герштейн тут проживает? – спросил купчик.
– А кто спрашивает?
– По служебной надобности.
– Какая ночью надобность? Утром приходите.
– Говорят тебе: зови! Дело срочное. Отложить невозможно.
Пока продолжалось препирательство, Нюрка перебралась поближе и сидела теперь почти у самых лошадиных копыт, утирая мокрое от дождя лицо.
– Ладно. Разбужу.
– Лучше впусти нас. Сами разбудим, – предложил купчик и подмигнул товарищам.
– Нет уж. Пускай хозяин вас впускает. Ждите тута.
Бандиты подобрались.
«Приготовились», – поняла Нюрка и передвинулась к стене дома, чтобы в нужный момент не оказаться под копытами.
Послышался звук открывающегося замка, дверь отворилась, и на пороге появился высокий пожилой человек.
– Бей жида! – крикнул купчик.
И в то же мгновение Нюрка что есть мочи засвистела.
От резкого звука лошадь сорвалась с места и понеслась вскачь.
Заорали все разом: Нюрка, нападавшие и Герштейн.
И все же она расслышала ответный свист со стороны Мойки.
На помощь спешили городовые.
Поняли это и бандиты.
– Бежим! – крикнул один и рванул в сторону.
Они пролетели по противоположной стороне переулка, но скрючившуюся у стены девчонку не заметили.
Когда топот стих, Нюрка взглянула на парадное.
Герштейн не ушел. Прислонившись к двери, он смотрел в хмурое небо и что-то шептал. Вода стекала по его лицу.
А, может, это были слезы.
К обеду стало известно, что один из нападавших все же попался.
– Выяснили фамилию. Игнат Васильков. Из Москвы к нам, – сообщил посланный в городскую полицию за сведениями Золотарев. – Догнали на Спасской возле дома семнадцать. К кому бежал, не выяснили. Тот, на кого напали, – богатый еврей по фамилии Герштейн. Профессор ботаники. Благодарит полицию за спасение.
Тятенька, выслушав доклад, отпустил его и повернулся к Нюрке, которая отпаивалась чаем с бубликом.
– Ну? Довольна?
– А то как же! – ухмыльнулась она.
– Непонятно только, как ты в том переулке оказалась.
– Да просто шла.
– Ночью?
– Ну да. Иду, вдруг слышу: свистят. Гляжу, а там бандиты старика убивать собрались.
– А свистел кто? Не заметила?
– Нет. Я далеко от того места была.
Тятенька посмотрел пристально, но доказательств своим подозрениям на лице дочери не нашел. Кто ее знает, может, и не врет!
А утром перед работой он постучал к ней в комнату и среди прочего вдруг обмолвился:
– Поймали тех бандитов. Это хорошо. Только отпустят, как пить дать.
Нюрка обомлела.
– Как такое может быть? Они же убить того еврея собирались!
– Но не убили же!
Она даже ногой топнула от возмущения:
– У меня просто слов нет!
– Да не горячись ты, Нюра. Послушай, эти типы из Союза русского народа. Слышала о таком?
– Слышала. Их еще черносотенцами называют. И что с того?
– Этой организации сам государь покровительствует, потому что они монархию прославляют. За веру, царя и отечество! Девиз у них такой. По всей стране членов Союза почти полмиллиона. А люди какие? Сам патриарх Тихон в их рядах, и не только. Ученый Менделеев, врач Боткин, художники Нестеров и Васнецов. Слышала такие имена?
– Слышала.
– Вот то-то и оно. Теперь поняла?
– Не поняла. И понимать не собираюсь. Не может быть, чтобы те, которых ты назвал, могли желать убийства ни в чем не повинных людей. Неважно, евреи они или нет!
– Что ты такое говоришь, Нюра! Союз русского народа защищает власть государя и православие!
– Да пусть защищает! При чем тут Герштейн?
– Ни при чем, конечно. Тут, скорей всего, свои счеты. Еврейские погромы давно в прошлом. Сейчас такого безобразия не допустят.
– Тогда тем более. Этого Василькова и остальных нельзя отпускать. Они подрывают доверие к их организации.
– Согласен. Надо. Пусть полицмейстер с этим разбирается.
– Ты же сказал: отпустят.
– Это я предположил только. Может, и не отпустят, – примирительно ответил Афанасий Силыч.
– Ох, тятенька!
Он поглядел и вдруг прижал к себе ее разгоряченную головушку.
– Ну ладно, дочка, остынь. Сама ведь уже поняла, что к расследованию нас не допустят. Это дело политическое, а следовательно, не нашего ума.
– Да как же не нашего, тятенька? Мы – сыщики, значит, должны преступников ловить.
– Так мы и поймали.
– Но они могут уйти от наказания.
Афанасий Силыч вздохнул.
– Наивная ты душа, дочка. Как только жить будешь?
– Как-нибудь.
– Вот то-то и оно, что как-нибудь. А мне хочется, чтобы хорошо.
Нюрка шмыгнула носом.
– Зато с Кузмина можно снять подозрения. Не мог он нанять убийцу.
– Ты же еще вчера его подозревала! – удивился Афанасий Силыч.
– Ну а теперь передумала. То есть не передумала, а по всему понятно, что непричастен он.
– Как так? А ну-ка расскажи подробнее, – тут же зацепился за ее слова тятенька.
Вот дура! Ляпнула на свою голову! Теперь выкручивайся.
– Потом все расскажу, ладно? Скоро на работу, а мне еще белье гладить. Фефа просила.
– Хорошо. Только это что же получается? Подозреваемых не осталось?
– Один Судейкин, – вздохнула Нюрка.
– Так давай его покрепче в оборот возьмем. Подключу еще одного агента, чтоб наверняка.
– Аркадий Нестерович уверен, что это не он.
Афанасий Силыч подергал себя за ус.
– Я с этими куклами всю голову себе изломал. Да и ты тоже. Вишь, как с лица спала.
– Ничего, отъемся потом. Нам бы только убийцу найти.
– А если мы все же ошибаемся и куклы тут для отвода глаз? Помнишь, я говорил?
Нюрка отстранилась, достала из кармана платочек и высморкалась.
– Нет, тятенька. Не для отвода они. Не пойму только одного.
– Чего же?
– Почему Судейкина делает вид, что этого не понимает.
Фотография
Фото Судейкиной она увидела в одной из лавочек. Потом выяснилось, что Ольгу часто снимали для открыток и художественных фотографий. Из тех, что некоторые романтичные девицы вешают над кроватью.
С тех пор Нюрка носила снимок с собой. Показывала везде, где искала кукол.
Нынче хотела выложить его из сумки, но вдруг спохватилась.
Надо бы в сыскную часть снести. Судейкина у них косвенно по делу об убийствах проходит, даже не как свидетель, – поэтому фотографии ее в деле нет.
Но если все повернется по-другому? Окажется, что Судейкина в этом деле увязла больше, чем кажется? Метнутся тогда за снимком, а он тут как тут!
С самого утра она дома не бывала. Явилась Варвара Модестовна и попросила об услуге: сбегать в мастерскую за мужниными ботинками, что отдала в починку, а забрать все не могла.
Нюрка побежала, а вернувшись, хотела сказать Фефе, что за керосином теперь надобно в самый конец Литейного идти, однако в доме было пусто. Только ходики на стене отсчитывали минуты.
Тик-так, тик-так.
Нюрка почему-то вдруг рассердилась.
Ну вот, так всегда! Когда Фефа нужна позарез, она оказывается или на рынке, или еще где!
А может, опять с Таней болтает в скверике?
Нюрка поскакала вниз, завернула за угол и стала вертеть головой в поисках пропажи.
Таня в самом деле гуляла с полковничьим отпрыском, но Фефы рядом не было.
– Аннушка! – заметив ее, крикнула соседка и помахала рукой.
С тех пор как Фефа помогла поставить на ноги ее мать, девушка относилась к Чебневым с особым почтением.
Нюрка подошла и улыбнулась в ответ на Танину приветливость.
– Я Фефу ищу. Не видали?
– Она в лавку скобяную пошла. Нужда какая-то по хозяйству. Сковорода, что ли, распаялась. Там мастер хороший.
– Ну ладно. Пойду тогда.
– Да подожди. Постой со мной. Свежим воздухом подышишь, и мне веселей. Артемий мой в песочнице сидит. Любит в земле ковыряться, даром что барич. А Феофанию Елисеевну мы вместе подождем. Она скоро уже.
Нюрка осталась, и Таня на радостях, что есть с кем поболтать, стала рассказывать, как хорошо ей живется у полковника. Хозяева добрые, не ругают, отпускают, когда есть надобность, и жалованье не задерживают. Не то что некоторые. Если бы не больная мать, она бы и вовсе счастлива была. А из-за нее все время на нервах. Беспокоится, не случилось ли чего в ее отсутствие.
– Сама знаешь, родня все равно дороже. Вот и тревожусь цельный день. А чего это у тебя? Снимок, что ли, фотографический?
Нюрка все еще держала в руке фотографию Судейкиной.
– Ах это? Да просто… забыла выложить.
– Дама красивая в наряде? Я люблю такие. Ну, когда со стихами или пожеланиями. Иногда даже покупаю. У меня над кроватью штук пять висят. Одна красивше другой. Больше всего нравится с амурами и сердечками. Прямо душа радуется, когда смотрю. А у тебя какая? Можно глянуть?
Продолжая высматривать Фефу, Нюрка протянула снимок.
– Хорошенькая, сил нет! – вынесла вердикт Таня, любуясь изображением.