Даже больше: я спрошу ее, что же мне делать.
Она должна понять. Должна подсказать именно то, единственное, что я давно знаю и сам…
Пыль. Серая завеса перед слезящимися глазами.
– Элль?!!..
Она смотрела на меня.
Светлая сияющая фигурка на фоне черной полуоткрытой двери барака. Только что собиравшаяся войти туда, застигнутая, полуобернувшаяся. Несколько золотых прядей-паутинок еще хранили в воздухе движение полета.
В следущее мгновение она бросилась ко мне.
И защебетала, запела ксилофонными молоточками, быстро-быстро, сбивчиво, взволнованно. Я невольно поморщился. Неужели так трудно запомнить, что со мной имеет смысл говорить только на нормальном языке? Я никогда не делал ни одной попытки разобраться в ее музыкальном щебете, я не покойный Милленц, в конце концов!
– Замолчи! – довольно резко одернул я ее. Впрочем, глагол в повелительном наклонении все равно был для нее пустым звуком. – Надо поговорить. Я. Ты. Говорить. Важно.
Куда там! Она продолжала чирикать с удвоенной скоростью, она схватила меня за руку и пыталась потянуть куда-то за собой. Нежные пальчики впивались в кожу, как железные клещи.
– Лени! Ты будешь меня слушать или нет?! Я. Ты. Не… – поднятое ее босыми ногами облако пыли достигло моего лица и нырнуло в носоглотку. Все тело сотряс приступ надсадного кашля.
Полуослепший от слез и окончательно выведенный из себя, я крепко обхватил тонкое запястье и поволок ее за собой, не оборачиваясь и не интересуясь, успевает ли она переставлять ноги. Зайдем в барак, где хотя бы можно дышать, я сообщу ей обо всем, выслушаю ее, – если изволит высказаться на Всеобщем, – и уйду. Сеанс связи уже совсем скоро.
Черт возьми, да неужели я был готов приговорить себя к целой жизни такого вот запредельного музыкального визга?! Высота этих звуков давно перевалила за самую верхнюю земную октаву.
Я втащил ее в барак и захлопнул дверь. И глубоко вдохнул, с наслаждением очищая горло.
Полумрак здесь был еще гуще, чем снаружи. Я перевел дыхание, вытер слезы, сморгнул несколько раз.
И только тут увидел его.
Бородатая фигура тяжело поднялась со скрипнувших нар. Блеснули в полумраке воспаленные глаза и неожиданно белые, здоровые зубы.
– Ну наконец-то, Эл. Опаздываешь.
Запястье Лени в моей руке стало холодным и мелко-мелко задрожало. Она сделала короткий шаг вперед и робко звякнула одним-единственным молоточком.
Хгар ответил нечленораздельным ревом, в котором непостижимым образом тоже угадывалась ксилофонная мелодия.
… И я не успел – ни вмешаться, ни понять, ни предотвратить.
Я ничего не успел.
Только смотрел на хаотичные картинки сумасшедшего калейдоскопа.
Вот Хгар нагнулся и выпрямился, вот его рука оказалась продолженной чем-то массивным и длинным. Вот метнулась вперед Лени, подняв над головой скрещенные руки, отчаянно всхлипнул пронзительный ксилофон. Оружие Хгара взлетело вверх, темная косая полоса перечеркнула его лицо, на котором уже не было белого пятна жуткой ухмылки, одни сосредоточенные глаза. И треск. Сухой натужный треск, с каким ломается толстая тяжелая доска, с огромной силой натолкнувшись на преграду…
Лени упала вперед, ему на руки. И Хгар опустил ее на пол аккуратно и бережно.
Собственность…
Что-то маленькое и круглое, подпрыгивая, подкатилось к моим ногам.
– Иди, – по-прежнему насмешливо, но каким-то сорванным голосом выговорил Хгар. – И не говори, что я был неправ.
Я наклонился и поднял то, что лежало у ног. Гладкое, овальное и выпуклое, как линза. Обыкновенный камень. Может быть, опал.
Я сунул его в карман и взглянул на часы.
До сеанса оставалось один час двадцать четыре минуты.
2001
Козлы
Пролог
Черный горизонтальный зрачок поперек желтого глаза.
Ухмыляющийся зрачок.
Мерно ходит из стороны в сторону нижняя челюсть, и в такт ее движению покачивается белесая клочковатая борода. Зеленый стебель укорачивается на глазах, втягиваемый внутрь бездонной пасти, замаскированной все той же равнодушной ухмылкой. Зубы мелькают походя, вскользь – когда отвисает на мгновение бородатая губа.
Старательные, педантичные зубы.
Он делает вид, что совершенно случайно зашел на тропинку. Что может в любую минуту сойти с нее, потянувшись за молодой веточкой, которая по всем законам физиологии должна интересовать его больше, чем…
Но может и не сойти.
– Прочь! Пошел, кому говорю!
Мало металла в голосе. И не те слова – мать гоняет этих животных как-то по-другому, особым междометием… вспомнить бы!…
Презрительные желтые глаза с черной поперечиной.
Человеческие воля и дух сильнее. Не отводить взгляда, снова прикрикнуть железным хозяйским тоном, шагнуть вперед. Он должен отступить. Попятиться, освободить тропинку… Перестать ухмыляться, в конце концов!
Свалявшаяся шерсть на коротком отрезке между широкими основаниями грязно-бежевых шершавых рогов. Где-то там, над покатой крышкой черепа дремлет – или притворяется, что дремлет?! – темный нечеловеческий астрал. От которого можно ожидать всего, что угодно…
Травинка скрылась в пасти. Склонилась голова с немигающими глазами, борода черкнула по земле, а рога на мгновение оказались направленными прямо в живот. Крепкие зубы подцепили новый пучок травы. Жухлой, топтаной, жесткой.
Но зато – не сходя с тропинки.
Что ж, уступает тот, кто умнее. Кто разумнее. Человек.
Шорох в кустах – тех самых, со вкусными молодыми ветвями. Напролом, безжалостно круша эти ветки, из кустарника выбирается… Черный, и от этого еще более дьявольски желтоглазый.
И еще двое так неслышно, незаметно подошли слева… Нет, не двое!..
А сзади?!!!..
Нет, оборачиваться нельзя. Они только и ждут, чтобы он обернулся, ударился в панику, побежал. Именно предвкушая его бегство, они наклоняют головы, примериваясь к удару гофрированными рогами, переминаются с ноги на ногу – у всех у них лысые коленки, а острые копыта облеплены землей и травинками… И непрерывно жующие челюсти. И ухмылки, ухмылки…
Но человеческий разум сильнее?!..
Один человеческий разум.
Их шажки почти незаметны, но кольцо неумолимо стягивается, и уже бьет в нос острый, мерзкий, отвратительный запах. Со всех сторон совсем близко – плоские лбы с крутыми выростами рогов. И целое ожерелье желтых глаз, перечеркнутых злорадными зрачками.
Если бы – один на один…
Если бы…
Глава первая
Козел Твердолобый!
Можно подумать, кто-то догоняет его долбаную прикладную математику! – ну, кроме Коробова, в группе не без урода. А так все сдавали по шпорам, причем человек пять – по моим. Полночи писала, и вот такусенькими буквами! Могла и глаза посадить. Но ему-то что, гаду…
Олька пришла вообще нулевая. У нее свадьба летом, так она в книжки и не заглядывает, а по любому поводу заявляет во всеуслышание, что главное для женщины – удачно выйти замуж. Твердолобому она, понятно, этого не сказала, мямлила что-то про интеграл – совсем не в тему, судя по тому, как Коробов хихикал. А потом вообще замолкла и только смотрела на препода красивыми глазами. Может, и всплакнула слегка, со спины не видно. Короче, Вась-Ильич сказал, что, хоть это и не в его правилах, но, раз у девушки скоро свадьба… Всем раззвонила, стерва, знала, что делает!
Трояк – ни за что. Совсем ни за что!
А я накатала такие классные шпоры! Взяла билет, села на последнюю парту, быстренько отыскала, что нужно, – если шпоры действительно хорошие, можно все найти за две секунды. С задачей посложнее, конечно, но больше двух баллов за нее снимать нельзя, это все знают. Так я на четыре и не претендовала, очень оно мне надо!
Все потому что я пошла сразу после Ольки, а Твердолобому нужно было показать, что халявы не будет. Я отвечаю, а он смотрит из-за очков своими мелкими глазками, как у кабана, – выискивает, к чему бы прицепиться. Фигушки! Я ж по двум разным книжкам писала. Так что он уже совсем было повелся и попросил переходить ко второму вопросу, и тут…
Я всегда так делаю, это на счастье. Когда сажусь отвечать, закидываю ногу на ногу, а на второй вопрос перекидываю ногу. Как в «Основном инстинкте». Твердолобому оно, конечно, по фиг, – он, между нами, кажется, вообще импотент, – но примета есть примета, всегда помогает.
Не всегда.
– Постойте. Что это у вас на колене?
Не знаю, как он успел заметить, оно могло только на полсекунды мелькнуть, никак не дольше! А еще косит под близорукого… козел старый. А там ничего особенного и не было, только самые основные формулы. Нормальные преподы, кстати, разрешают в открытую ими пользоваться. В триста седьмой они даже над доской висят, – а вторая группа, между прочим, там и сдавала. И это, по-вашему, честно?!
Я собиралась все это ему выложить, можно было и слезу пустить – Олька, разумеется, так бы и сделала. Но я-то не Олька. И, когда я подняла глаза и взглянула ему в морду…
Брылы, как у бульдога, рот безгубой щелью, вдавленный по бокам лысый лоб, а сама лысина прикрыта вязаной шапочкой – в июне!!! – и еще эти равнодушно-никакие кабаньи глазки за толстыми квадратными очками… Ну да все его знают. Так вот, я взглянула ему в морду и сразу поняла, что «уд» мне все равно не светит, – хоть реви в три ручья, хоть доказывай, хоть умоляй, хоть разденься перед этой образиной.
И я ответила вопросом на вопрос:
– Василий Ильич, а куда это вы смотрите?
Первым захохотал Коробов – он у нас вообще быстрее всех соображает. Громко, басом, – наверное, и в коридоре было слышно. А за ним уже потихоньку захихикали все. Потихоньку – потому что плавали в прикладной математике не лучше меня. Но захихикали, – потому что… надо было видеть в этот момент твердолобовскую физиономию, вы бы поняли.
Он хотел что-то сказать: невидимые губы несколько раз дернулись, – но передумал, а только быстро черкнул по зачетке, захлопнул ее, швырнул на край стола и только тут выговорил: