Но никто не ответил прямо: принять дар или нет. А именно об этом размышлял вождь.
— Чего хотят за помощь твои хозяева?
Салем, кажется, надеялся, что цена окажется непомерной, и он без колебаний откажется.
— Ничего, кроме справедливости и честного налога.
— Они ждут, что я кого-то убью?
— Надеются, что тебе не придется.
— Тогда зачем дарят оружие?
— Пока твое оружие слабо, как вилы да цепы, у многих возникнет желание тебя остановить. Но когда держишь в руках искру, все враги без боя уйдут с дороги.
— Разве у нас много врагов? Мне думалось, только министр налогов…
Бакли рассмеялся и хлопнул Салема по плечу.
— Дружище, прости, но ты слишком наивен! Министр налогов — собачонка лорда-канцлера. Все в столице это знают! Дрейфус Борн приносит лорду-канцлеру косточки по сотне тысяч в месяц, и лает на того, в кого лорд-канцлер ткнет мизинцем.
Салем не понял:
— Лорд-канцлер?..
— Герцог Эрвин Ориджин, — пояснил Джо.
Вождь нахмурился.
— Послушай, Могер… Я вижу, что ты хороший парень, но, верно, ты ошибся. Герцог Ориджин дал денег на пищу для сотен путевских крестьян, а то и тысяч. Он рискнул жизнью у Лабелина, чтобы пощадить солдат и пройти без боя. Его люди отпустили меня с войны. Я сказал: «Не хочу убивать», — и они ответили: «Тогда ступай». Не верю, что такой человек спускает на нас собак! Мы же ничего плохого не сделали, только просим справедливости! Герцог Ориджин должен понимать!..
— Эх, Салем, святая ты душа… Ориджин — мятежник. Он поднял восстание не за справедливость, как ты, а ради власти. Пока шел к ней, старался казаться добрым, чтобы находить союзников. Но только вырвался наверх — показал настоящее нутро! В твоей армии много мещан. Есть и такие, кто бывал в столице. Спроси любого — они расскажут, как правит лорд-канцлер. Ему же плевать на все, кроме забав! Пиры, танцы, развлечения — вот все, что у него на уме! А народ — да чихать ему теперь на народ. Чернь только затем и нужна, чтобы платить налоги.
— Я никак не возьму в толк… Отчего ты все говоришь: «Ориджин правит»? Он сражался и сверг тирана, и отдал трон законной наследнице. Правит владычица Минерва, а не он.
Могер Бакли покрутил головой и остановил взгляд на Зубе:
— Прости, дружище, сделаю из тебя пример. Смотри, Салем: этот парень зовет себя генералом, а кое-кто поддакивает, хотя на деле он — зубодер, и не сразил ни одного врага страшнее, чем дырявый клык. Вот так же и с императрицей: она только носит титул, а управляет страной Ориджин. Все поборы, все налоговое бесчинство — его дело. Моим хозяевам это не по нраву. И никому в столице тоже! Владычица бессильна скинуть его гнет. Но если ты придешь в Фаунтерру, во дворец, и скажешь: «Ваше величество, мы за честный налог!» А потом еще скажешь: «Мы против лорда-канцлера. Пускай он умерит аппетиты, иначе мы поднимем не тридцать тысяч, а всех крестьян государства. Вы должны править, владычица, а Ориджин пускай уйдет». Если ты скажешь так, ее величеству будет на кого опереться. Она получит рычаг, чтобы прижать подлеца и скинуть со своей шеи!
Салем задумался. Встал, упер руки в бока, глянул исподлобья.
— Вот что скажу тебе, Могер. Я не понимаю этого «лорд-кансер», или как оно там. Я знаю только герцога Ориджина. Он пощадил тысячи моих земляков. Он и меня пощадил. Я видел северных волков — им ничего не стоило расстрелять и растоптать нас там, под Лабелином. Герцог мог щелкнуть пальцами, и это бы случилось. Но он вышел впереди войска, подставил грудь под рыцарское копье. Только потому я сейчас жив и говорю с тобой. Может, он ошибся. Может, опьянел от победы, натворил всяких глупостей. Но я не подниму против него эту вот штуку.
Салем пнул сундучок с самострелами.
— Могу обещать только одно: я поговорю с владычицей и Ориджином, и попрошу их поступить по правде. Если твоим хозяевам этого мало — пусть забирают свой дар.
Бакли развел руками:
— Ладно, друг, ладно. Я ни на чем не настаиваю. Просто поговори с людьми, кто бывал в столице, расспроси, что да как. А дар возьми — бескорыстно, без никаких условий.
Салем шумно вздохнул и долго молчал прежде, чем кивнуть головой.
Зуб спросил:
— Сколько их тут?
— Шестнадцать штук — святая дюжина, — мигом ответил Бакли. — Это только первые, на пробу.
— А есть еще?!
— О, у хозяев много чего имеется! Я же сказал: они — сильные люди… Тридцатью милями северней Фаунтерры есть поле, что зовется Святым. Там боги явили чудо, послав людям свой первый Дар. Мои хозяева — конечно, не боги, но тоже подарят вам кое-что чудесное. Придите на Святое Поле через две недели — и получите тысячу искровых копий и тысячу самострелов, по шесть стрел на каждый.
Зрачки Бакли отразили огонь, вспыхнувший в глазах Зуба и Доджа.
— А тебя, вождь Салем, прошу об одном: подумай. Просто подумай. Если я ошибусь, и ты побеседуешь с Ориджином, и он образумится — я выкачу тебе бочку шиммерийского вина. Но если я прав… Если — да спасут Праматери! — я прав, то лорд-канцлер встретит вас со всем своим войском.
* * *
Когда Могер Бакли покинул шатер, случилось еще кое-что, достойное внимания. Все молчали, осмысливая ситуацию, и в голове Зуба возникла некая мысль. Она побудила его потянуться к сундучку, а Рука Додж мигом уловил зубову мысль и сказал:
— Могучее искровое оружие обязано быть помещено под строгую охрану. Передадим его на хранение нашей самой боеспособной части — роте молодчиков.
Салем не возразил, поскольку думал о своем, и две руки разом — зубова и доджева — схватили ларец. Прежде, чем они захлопнули его, третья рука, принадлежавшая Бродяге, выхватила изнутри два самострела.
— Для личной безопасности вождя! — сурово заявил он.
Ларец с оставшимся оружием был быстро заперт и засунут под ковер в дальнем углу шатра. А четверо молодчиков были поставлены на вахту со строжайшим приказом: не допускать вынесения из шатра любых вещей, без личного разрешения Зуба или Доджа. Имя Салема почему-то упомянуто не было — видимо, само собой подразумевалось.
Джоакин ушел восвояси, думая нелегкую думу. Он поделился ею с Весельчаком. Рассказал обо всем, что случилось, и подвел итог:
— Какой-то богач ненавидит Ориджина и дарит нам искровые самострелы. Сейчас мало, а позже обещает много. Он же просит нас поднять голос против Ориджина. Чего же этот богач добивается? Прозрачно, как стекло: стравить нас с кайрами. Но неужели он думает, что мы сможем их побить? Глупо было бы питать надежды. А если он таки надеется на нашу победу, то почему не дал все самострелы сразу?
Весельчак ответил:
— Темное дело — эта ваша политика. Я в ней ни черта не понимаю. Но одно чую наверняка…
— Лопатки? Сегодня, брат, я их тоже чую. А как избежать — не знаю. Салем считает меня своим советником. Скоро позовет и спросит: как поступить? А что ему ответить — не пойму.
— Так может, того… Просто не биться с Ориджином? Если человек не хочет сражаться, то его ведь никто не заставит. Не полезем к нетопырю — и он нас не тронет.
— Боюсь, это не сработает. Если хозяева Бакли не спровоцируют нас, то найдут подход к самому Ориджину. Наплетут ему что-нибудь, убедят послать на нас полки. Бакли прямо сказал: я уверен — это он сказал — Ориджин встретит вас со всем войском. Значит, по плану его хозяев непременно быть битве меж нами и нетопырями.
— И-иии, брат, — Весельчак нахмурился пуще обычного. — Это верные гробки-досточки!
— Согласен…
Оба подумали какое-то время. Джо сказал:
— Может, послать гонца к Ориджину? Чтобы подробно ему рассказал, как все складывается. Чтобы герцог понимал, что кто-то нас нарочно стравливает.
— Может, и послать, да кто ж согласится? Ведь говорят, что герцог озверел, все милосердие растерял. Он того гонца вот так вот повесит, — Весельчак лихо прищелкнул языком, — раз и готово!
— Меня не повесит… — угрюмо вымолвил Джо. — По крайней мере, сначала выслушает. Меня-то он в лицо знает…
Весельчак уставился на него:
— Нет, брат! Слышишь, что говорю? Нет, нет и нет! Ты ж сам обещал, что во дворец — ни ногой! Дал слово — теперь держи! Ты благородный, в конце концов! Что я твоему отцу скажу? Что ты сперва нарушил слово, а потом еще и помер?! Позорище!
— Ты прав… — кивнул Джо. — Не хочу я во дворец. Надо что-то другое выдумать…
— О! — воскликнул Весельчак. — Что, если так сделать: принести самострелы на встречу с императрицей, как бы в подарок? Они же дорогущие, ее величество обрадуется. А вдобавок все увидят, что мы отдали оружие — значит, пришли с миром. Никто не станет бить парней, которые сами отдали оружие!
— Может, ты и прав… — Джо помял подбородок. — Но это если нас пустят к императрице. А если перехватят по дороге…
— Кхм, — кашлянул подошедший Бродяга. — Прерву ваш военный совет. Салем дал нам троим задание: пойти в хвост и расспросить людей.
— О чем?
— О лорде-канцлере. Правда ли вся та дрянь, которую нагородил Бакли.
— Что ж, идем.
Поначалу, в первые дни от Саммерсвита, каждый повстанец сам заботился о своем пропитании. То бишь, нес с собой из дому столько харчей, сколько мог, а когда они кончались, сам думал, где украсть репу или курицу. Потом, после первого боя, Салем централизовал снабжение. Все трофеи — в общую копилку; скопом продать, оптом закупить продовольствия на всех. Это убрало неравенство распределения (то бишь, постоянную грызню между соседними палатками), но создало другие проблемы. Сложно было посчитать нужное число фунтов репы, лука, крупы, сухарей на такую ораву народу. А уж разделить их поровну, да так, чтобы всем хватило, — задача совсем неподъемная. Люди-то все прибывали, Салем знал численность своей армии с точностью до сотен, а не единиц. Тогда ввели третью систему: у каждой сотни — отдельная кухня, при которой состоит дюжина «кормильцев». Они получают от Салема деньги или трофеи, они же и заботятся о пропитании для своей сотни. До Ниара служба кормильцев считалась самой неблагодарной: денег мало, харчей не хватает, крестьяне злятся с голодухи — и на кого выплескивают злость? На кормильцев же, на кого еще! Только старики и женщины соглашались на эту роль, ведь ни на что другое не годились… Но в Ниаре повстанцы получили богатые пожертвования от городских вельмож, а под Излучиной взяли в бою обильные трофеи. Внезапно денег стало больше, чем требовалось на пищу, и кормильцы очутились на самом выгодном месте. У каждой женщины из счастливой дюжины сразу нашелся муж или брат; у каждого старика — сын или внук. И всякий имел свое мнение, как правильно потратить казну сотни.