— Вот что, мил человек, — сказал Салем денщику. — Благодарю тебя за заботу и участие. Но мы идем затем, чтобы увидеть своего герцога Мориса Лабелина, или ее величество императрицу. Мы должны рассказать им лично, как все было, и попросить справедливости.
— А также честного налога! — вставил Зуб. — Учтите: в нашей армии малая часть путевских крестьян, а большинство — горожане Земель Короны. И шли мы не за помилованием для саммерсвитцев, и не за хлебом для голодных, хотя он тоже нужен. Мы против произвола лордов и сборщиков! Владычица должна нас услышать. Да будет честный налог!
— Честный налог! — рявкнула эхом шестерка молодчиков.
Конь знаменосца всхрапнул, выпустив облачко пара.
— Ишь какие… — хмыкнул денщик. — Ну, я вам прямо скажу. Помилование — это можно устроить. Хлеб вы уже и сами добыли. Но налоги — это не, это вы размечтались. Думаете, они, — денщик глянул в гору, — уполовинят подать только потому, что вы собрались толпой? Хе-хе, братцы!..
— Мы все ж попробуем, — ответил Салем. — Позвольте нам пройти в столицу и увидеть владычицу.
Знаменосец хохотнул и мельком зыркнул на гвардейцев — оцените, мол, шутку. Младший из алых плащей улыбнулся, остальные помрачнели.
— Вы не поняли, парни, — денщик покачал головой. — В столицу никто не идет. Кончилось ваше шествие, нагулялись. Отсюда уходите или пешком, или в гробах. Такой у вас выбор, ага.
За спинами свиты генерала Гора темнели построенные к бою полки. Трепыхались знамена, разъезжали вдоль фронта офицеры, царапали небо двузубые острия копий… Джоакин подумал: их ведь не так уж много — остриев. Две тысячи искровых копий да две тысячи вспомогательных частей — стрелков и легкой конницы. Против тридцати тысяч солдат Салема и Зуба. За повстанцами почти десятикратный перевес, и это плохо: кто-то может, чего доброго, поверить в победу.
Еще Джоакин подумал: зачем я выехал на переговоры? Все равно молчу, как рыба, да и что тут скажешь? Но если дойдет до боя, окажусь в первой шеренге. Первым пассажиром на Звезду… И что странно: умирать не хочется. Прежде было все равно, а теперь — нет. Хочется тепла — как в гостях у Салема, как за чаем с Луизой, как в таверне, где пела Полли. А холод и смерть — этого хватило на мою долю…
Генерал Гор открыл рот и произнес свои первые слова:
— Все сказано. Имеете час, чтобы сложить оружие. Иначе будете уничтожены.
Он развернул коня и двинулся к своим полкам. За ним гвардейцы и денщик, и знаменосец, ожегший крестьян последней презрительной ухмылкой.
А Зуб сказал негромко, но все же так, чтобы конники услышали:
— Зачем ждать целый час?
Откинул полу плаща и поднял фарфоровый самострел. Щелкнула пружина, скрежетнул разряд — крайний гвардеец мешком свалился с коня. Зуб отбросил пустой самострел и поднял другой. Сержант вскинул обе руки — по заряду в каждой. Три выстрела хлестнули прежде, чем генерал опомнился. Еще два алых плаща и мальчишка-знаменосец рухнули в грязь. Последний гвардеец развернулся навстречу стрелам, чтобы закрыть собой генерала. Он даже не обнажил меча, просто стоял живым щитом, понимая, что ничего иного не успеет. Зуб и Сержант, и пара молодчиков целились ему в грудь, а Бродяга — мимо его плеча, в шею генерала Гора.
— Не все сказано, генерал, — грубовато процедил Зуб, передразнивая говорок денщика. — Хотите битвы — извольте, пожалте. Но достанет ли вам силенок? Или — вернитесь в столицу живыми и дайте нам поговорить с ее величеством. Такой у вас выбор, ага.
Лицо генерала побагровело. Судорога отчаянной внутренней борьбы изуродовала черты. Рот искривился, оскалились зубы, налились кровью глаза. Казалось, кожа лопнет от напряжения и сползет, обнажив череп.
— А, тьма!! — сквозь зубы рыкнул генерал.
Яростно хлестнул коня и отступил. Гвардеец и денщик последовали за ним. Четверо дворян остались лежать на земле. Один шевелился.
— Ха-ха! — Зуб и сержант обменялись торжествующими взглядами. — Так-то!
— Что вы наделали?.. — простонал Салем. Он только теперь приходил в себя от увиденного.
Ответил Джоакин:
— Нарушили все законы войны, залпом в спину убив парламентеров.
— Мы выиграли битву! — воскликнул Зуб. — Три жалких трупа — и мы победили! Как герцог Ориджин при Лабелине! Как, тьма сожри, лорд-канцлер!
— Они опомнятся и отомстят, — сказал Бродяга. Он тоже держал самострел, но имел достаточно ума, чтобы не пустить его в ход.
— Не отомстят! Их вдесятеро меньше, и они не знают, сколько у нас искры! Если хоть каждый десятый из нас имеет самострел, все их войско поляжет с одного залпа!
— Да! Да, тьма сожри! — сверкая глазами, вскричал сержант. — Они не рискнут полезть в бой против искры! Сейчас побегут, как свиньи копытные!
Салем скрестил руки на груди и твердо произнес:
— Зуб и сержант, вы поступили плохо. Не по правде. Потому сейчас вы сложите оружие, догоните генерала и сдадитесь.
— Что?.. — Зуб чуть не прыснул от смеха. — Ты о чем вообще просишь, дружище? Голову-то имей!
— Я тебе не дружище. И я не прошу.
Повисла тишина. Слышно было, как затихают вдали копыта генеральского коня, как глухо стонет поверженный знаменосец.
— Я вот что… Приказываю сложить оружие и сдаться, — сказал Салем.
Рот Зуба искривился злой усмешкой:
— Нет, парень, народный генерал и народный майор не отдают оружие кому попало.
Салем повернулся к молодчикам:
— Друзья, разоружите этих двух.
Молодчики не шевельнулись. Один покосился на сержанта.
— Похоже, вождь Салем чуток не в себе, — сказал Рука Додж. — Пока своими необдуманными приказами он не навредил нашему великому делу, арестуйте-ка его.
Молодчики пожали плечами и двинулись к Салему.
— Прости, вождь, но так надо.
— Пожуйте хрену! — бросил Джоакин и выхватил меч. — Салема никто не тронет!
— Это ты зря…
Чарли Бык — тот самый, которого Джо учил держать копье, — спустил пружину самострела. Звезда вспыхнула в животе Джоакина. Боль скрутила кишки и вышибла дух из тела.
* * *
— Куда мы едем?..
Так странно: сперва возник вопрос, и Джо спросил. А только потом осознал и удивился: оказывается, он жив. И не только жив, но едет верхом. Правда, не в седле, а лежа поперек лошадиного хребта, как покойник. Потому голова свисает, и качается перед глазами гнедое брюхо Сударыни, а под брюхом видна склизкая дорога и бескрайние темные поля с одинокими деревцами. Солнце заходит, стоят сумерки…
— Ну, как куда? Ты ж к матери хотел — вот и везу. Я так понял, она живет в Печальном Холме, что в Южном Пути?..
Джо неудобно запрокинул голову, чтобы увидеть Весельчака. Тот ехал рядом, одной рукой придерживая поводья Сударыни. Больше никого на дороге не было.
— Сейчас вечер?
— Он самый.
— Я что, весь день провалялся?
— Угу.
— Странно. Я думал, от искры быстро отходят, если не умирают.
— Тебе потом еще обухом довесили.
— Каким обухом?
— Знамо каким — от топора.
Лишь теперь Джоакин заметил, что болит не только живот, но и голова. В темечке словно камни перекатываются при каждом шаге кобылы.
— Меня ударили топором?!
— Ну ясно, что не приласкали. Хотели бы погладить — взяли бы шерстяную варежку. А топор подходит, чтобы бить.
— Кто?
— Один из этих…
— Из этих?
— Или из тех. Я их плохо различаю.
— Так, приятель. Во-первых, остановись и дай мне сесть в седло. А во-вторых, расскажи толком, черт возьми!
Весельчак остановил коней и стащил Джо на землю. Тот поднялся, взобрался в седло. В первый миг голова бешено закружилась, пришлось вцепиться руками в гриву, чтоб не упасть. Потом отпустило, стало легче. Тогда Джо заметил, какая стоит вокруг безбрежная — аж до самого горизонта — тишина. Поля, сумерки, тишь… И ничему не видно края — ни полям, ни тишине, ни наступающей ночи. Еще утром проснулись в бродячем городе на сорок тысяч жителей, а теперь — вдвоем среди полей, как на лодчонке в океане. Жутковато делалось от необъятной этой свободы.
— Давай уже, рассказывай! — поторопил Джо, нарушая тишину.
Весельчак рассказал.
Джоакина приволок в лагерь Бродяга. Именно приволок — мешком по земле. В одиночку поднять не смог, а помощников не нашлось. Все были заняты одним общим делом: пытались опомниться. Зуб с Доджем уложили четверых гвардейцев за секунду. Салем арестован, его — руки за спину — ведут молодчики. А в полумиле стоит императорское войско, и с минуты на минуту одно из двух: ринется в атаку или наутек.
Весельчак не зря служил оруженосцем — хорошо понимал, что в жизни главное, а что чепуха. Смена вождя, будущая битва, искровая перестрелка — это все мелочи, а важно — здоровье сюзерена. Потому он, ни на что не отвлекаясь, уволок Джоакина в шатер, выдернул стрелку (она застряла в кольчуге и только обожгла кожу), перевязал рану, уложил Джо набок (чтобы тот не захлебнулся, если изволит блевать), а потом еще облил водой из ведра. Зачем? Ну, подумалось, что так будет лучше. Холодненькая водичка всякого в чувства приведет. Джо не то, чтобы очнулся, но пошевелился и застонал. Весельчак счел долг оруженосца выполненным, и вышел поглядеть, что творится в лагере. Решил так: если началось сражение, нужно уносить ноги. Ведь гвардейцы-то подумали, что у Подснежников искры пруд пруди, потому напугались. А самострелов-то всего дюжина, с таким вооружением, в случае битвы, ждут бунтарей верные гробки-досточки. Потому выйдя из шатра, Весельчак направился не куда попало, а прямо за лошадьми. Но по дороге обратил внимание: народ больно радостный. Все кричат не то «Слава!», не то «Искра!», не то, как обычно, «Честный налог!» Он спросил и узнал: искровики отступили! Генерал Гор решил избежать боя. То бишь, говоря по-простому, струсил!
Весельчак порадовался со всеми вместе, тоже крикнул: «Слава!» — чтобы из толпы не выделяться. Но лошадей все-таки оседлал и привел к шатру. Дураком он не был и быстро понял, кто угостил Джоакина искрой. Благо, стрелка-то заметно отличается от гвардейской шпаги. Весельчак думал: Джо не захочет дальше служить парням, которые всадили ему искр