Вождь издал не то фырканье, не то смешок, и полез из седла. Оперся на древко, крепко сжал вожжи, тяжко ухнул на землю. Теперь стало заметно, как сильно повреждены его ноги. Правая, изрубленная мечом, заставляла Морана морщиться от боли. Левая, взятая в деревянные колодки, вовсе не гнулась. Опираясь на копье, Моран встал перед императрицей, двое шаванов спешились — поддержать вождя в случае нужды.
— Ладно, теперь я тебя слышу. Говори, что хотела сказать.
Минерва продолжила:
— Дымная Даль — величайшее озеро мира, пресное море — набирается сил по весне. Двенадцать рек Севера и Востока вливают в него свежие воды. А одна река берет начало из Дымной Дали и уносит воды на юг, в океан. Это — отец всех рек, священный Холливел. Я так сожалею, что не видела Холливела весною! Наверное, редко встретишь столь величавое зрелище. Река вздувается от свежей воды, покидает берега, разливается на целую милю, несется опрометью, бурля и пенясь… Все острова и пороги тонут без следа. Весною Холливел правит бал, и никто не в силах ему перечить.
— Блеянье овцы, — сплюнул левый шаван, но Моран одернул его. На лицо вождя легла тень тревоги.
— Впрочем, я не вполне права. Две переправы через Холливел сохраняются даже весной. Одна из них — Крутой Порог в Литленде, у пограничной крепости, которую сейчас держат ваши люди. Вторая — Юлианин Мост, чудо янмэйской архитектуры, арочный гигант длиною в милю, связавший Западную Альмеру и графство Холливел. Другое чудо инженерии — рельсовая дорога — ведет из Фаунтерры через Алеридан к Юлианину Мосту. Всего за трое суток можно попасть из столицы на западный берег Холливела. Искровый двигатель — великое и светлое изобретение. Не удивлюсь, если оно было сделано весною.
— Куда ты клонишь?.. — хмуро спросил вождь. Его тревога передалась спутникам. Никто уже не думал перебивать.
— Очень жаль, сударь, что вы не играете в стратемы. Партия доставила бы нам обоим много удовольствия… К тому же, вы знали бы одну особенность: большой отряд из многих фишек медленно идет по полю, но малая группа под командованьем искры может двигаться с удивительной скоростью — особенно если на поле есть рельсовая дорога. Трое суток поездами из Фаунтерры до Юлианина Моста; четверо суток ускоренного марша вдоль берегов Холливела — и вот через какую-то неделю полк искровой кавалерии уже занимает Крутой Порог. Единственную доступную вам переправу…
— Ты этого не сделала!.. — процедил синеглазый вождь, но по улыбке Миры прочел ответ. — А если и сделала, мы все равно возьмем Мелоранж! Выпоторошим и сожжем гнездо ползунов. Ты нам не помешаешь.
— Положим, возьмете. Но что станете делать дальше? Ваши семьи, дети, стада, табуны — в западных степях. Вы не сможете вернуться туда еще месяц, пока не спадет вода. Зато я с помощью рельсов и Юлианина Моста брошу на Запад столько батальонов, сколько захочу. Как полагаете, кайр Джемис, что может сделать полноценное войско Ориджинов на беззащитной земле за один месяц?
Кайр Джемис ухмыльнулся — именно так, как следовало. Слова не требовались к этому оскалу. Без слов вышло даже выразительней.
— Ты не посмеешь! — прошипел один из шаванов.
— Убьем тебя на месте! — рыкнул второй.
Мира обернулась к капитану, и он показал шаванам голубиную клетку.
— Здесь две птицы. Они умеют носить писульки. Вы правы, мы в столице любим писать… Одна писулька — генералу Серебряному Лису, чтобы он НЕ занимал Крутой Порог. Вторая — герцогу Ориджину, чтобы он НЕ отправлял войска на Запад. Если кто-нибудь из послов Короны сегодня умрет, голуби не улетят по назначению. Через месяц, судари, у вас не будет семей, домов, табунов. Будет только голодная орда на чужой земле, ненавидящей вас.
Мира добавила полушепотом, подмигнув синеглазому:
— А лично вы, вождь, не проживете и месяца. Шаваны не славятся покорностью. Вас зарежут свои же, едва узнают, что вы потеряли Великую Степь.
Она протянула ему цветы.
— Итак, я вернусь к исходному предложению: возьмите в дар этот букет — и станьте моим вассалом. Снимите осаду с Мелоранжа. Отпустите всех пленных литлендцев, отведите орду за Холливел. Тогда я прощу вам мятеж против Адриана и оставлю Степь в ваших руках.
Моран Степной Огонь прикусил губу до крови, сплюнул красную слюну.
— Мелоранж мой!..
— Не ваш. Чем бы ни обидели вас Литленды, вы уже вернули сполна. Удовольствуйтесь этим и отступите.
— Орда хочет трофеев!
— Орда сохранит Степь. Лучшего трофея нельзя и вообразить.
Правый спутник Морана взялся за меч.
— Давай убьем ее, вождь!
— А попробуйте! — с нежданным для самой себя гневом рявкнула Минерва.
Зашелестели клинки гвардейцев, покидая ножны. Пальцы Миры сами собою потянули из ножен Вечный Эфес.
— Убьете меня, янмэйскую императрицу? Начинайте! Сперва умрете вы, глупец. Потом — ваш вождь. Потом — все, кто приблизился к нам. А потом войска Ориджина придут в Степь, возьмут ваших жен и детишек и сложат такой вот вал поперек Крутого Брода.
Она швырнула букет на груду костей.
— Где же ваш пыл, лошадники? Отчего застыли?!
Пауза длилась очень долго. Огонь, бурливший в душе вождя, отражался гримасами на лице.
Он сказал:
— Литленды заплатят золотом.
— Нет. Вы взяли достаточно. Теперь вы вернетесь в Степь. Или — не вернетесь никогда.
— Пастушьи Луга — наши.
— Общие, согласно Юлианину закону. Но Литленды больше не попытаются присвоить их. Слово императрицы.
Он помедлил еще.
— Я хочу девушку. Ребекку Литленд.
— А вы думаете, она — моя собственность?
— Люблю ее, — сказал Моран.
— Ребекке решать. Сделайте предложение. Если она согласится, я благословлю ваш брак.
Он снова задумался.
— Вождь, мы же не… — начал левый спутник, и Моран ударил его по лицу древком копья. Шаван выплюнул кровь с обломком зуба.
— Я решил, — сказал вождь. — Будет мир.
— Литленд? — спросила Минерва.
— Ползуны свое получили. Мы пощадим их.
— Пленные?
— Пусть убираются на все стороны.
Мира кивнула.
— Корону это устраивает. Дайте букет.
Вождь не понял ее. Она пояснила:
— Вы не знаете вассальной присяги. Ее заменит букет — и два слова. Поднимите цветы, дайте мне и скажите то, что нужно.
Синеглазый смотрел ей в лицо. С полной ясностью Мира понимала его мысли. Заманчиво, Дух Степи, как же заманчиво: дать волю гневу, выхватить меч и зарубить девчонку на месте. А там — будь что будет! Будь на кону его голова, он бы рубанул не задумываясь. Будь ставкою головы всех его спутников — поколебался, может быть, лишнюю секунду. Но Степь… Великая Степь — под сапоги северян!..
Моран сделал три тяжелых шага, неловко нагнулся, опершись на копье, и поднял букет. Подал Минерве.
Она ждала клятвы, держа пальцы на рукояти Вечного Эфеса.
— Ваше величество, — произнес Моран.
* * *
Едва трое послов Короны зашагали к поезду, на плечи Миры навалилась безумная усталость. Все тело налилось свинцом, ноги едва не подгибались.
— Прошу, помогите мне.
Капитан и кайр одновременно подали руки. Мира оперлась на локоть Шаттэрхенда. Джемис взял у капитана неудобную клетку с голубями.
— Отправить птицу Ориджину… Герцог же понятия не имел, что должен выступить на Запад?
— Я не стала тревожить его пустяками.
— И никакого полка у Крутого Порога?
— Моран мог проверить эту часть истории: послать птицу своим людям на Пороге. Так что полк есть — стоит у Юлианина Моста, готов к маршу.
Джемис уважительно кивнул:
— Красиво сыграно.
Мира хотела пошутить о девичьей власти и силе цветочков… Но слишком устала для болтовни. Выдавить лтшнюю фразу было бы подвигом.
— Я составил мнение, — сказал кайр Джемис. — У вашего величества есть нечто общее с милордом.
И добавил после некоторого колебания:
— Сейчас не лучшее время, но я считаю, вы должны знать. Крестьянский бунт из Южного Пути перекинулся в Земли Короны. Бунтари приближаются к столице.
Перо — 7
Декабрь 1774Г. ОТ СОШЕСТВИЯ
Дорога из Флисса в Алеридан (герцогство Альмера)
Старик имел роскошные усы: залихватски подкрученные кверху, осеребренные проседью. Возможно, как раз благодаря усам он и занял самое видное место в фургоне: впереди, на высокой лавке, спиной к козлам. Когда было ему скучно — отодвигал холщовую завесу, глядел на дорогу, поучал возницу. Когда начинал замерзать — задергивал полотно, разворачивался лицом внутрь фургона и принимался чесать языком. Что-что, а поговорить он любил и умел.
— Самое обидное: пострадал-то я зазря! Пал жертвою самой мерзкой и несправедливой напраслины. Десять лет я прослужил часовщиком у одного лорда — имени называть не стану, лорды того не любят. Служил верой и правдой, честь по чести — не так, как молодежь всякая. Любые задания исполнял: и сложные, и муторные, и сумасбродные. Велел его милость починить прабабкин «Коллет» — беру и чиню, не ропщу. Даром, что часики тридцать лет в комоде пролежали без завода, все шестерни потемнели, все щели пылью забились. Неделю только чистил, вторую чинил, на третью — пошли, родимые! Приказал брат его милости смастерить часы для собаки — и это сделал. На кой, спросите, терьеру часы? Брат его милости — знатный охотник, огромную свору держал, а одна сука была в особом почете. Он ее таскал повсюду, прямо не расставался. Пристроил на ошейник часы, научил собаку по команде «Время!» подбегать и подставлять холку так, что циферблат виден. Он ей тогда чесал шейку… А однажды встали башенные часы на шпиле дворца — в сотне футов над землей! Так и тут я выручил его милость: три часа провисел на веревках, что циркач какой-то, — но исправил.
До того старик увлекался воспоминаниями, что забывал с чего начал. Но фургон полз медленно — по зимнему-то снегу, — делать так и так было нечего, потому все слушали. Одна Анна Грета прерывала его недовольным, скрипучим окликом:
— Сколько можно лить из пустого в порожнее? Не мужик, а малая девка!