оже, добрую четверть города барон Лаксетт заразил своей любовью к висельникам. Гомон толпы стал слышен уже за несколько кварталов, а за квартал поток прохожих стал таким густым, что Нею пришлось оставить лошадь у ближайшей коновязи и шагать пешком.
Выйдя на площадь, Неймир поднял взгляд выше голов и увидел сооружение. Виселица отнюдь не сводилась к простой перекладине с веревкой. Над толпою вздымались три деревянные башни разной высоты. Самая скромная имела двадцать футов росту, а самая значительная оставляла в тени все дома на площади, кроме церкви. На каждой башне висели здоровенные — больше человека — щиты с выведенными мелом именами преступников. Над каждым щитом полоскались флаги: желтый, красный в горошек и черный с крестом. Они, видимо, обозначали преступления казнимых, а высота башен отвечала тяжести злодеяний. Черный крест — знак ведьмы — темнел выше остальных. На верхушках башен толпилось немало народу, как стрелков при осаде: трубачи с фанфарами, охранники, судебные приставы, палач в маске — свой для каждой башни! А почетную середину занимали, конечно, сами виселицы. Они опирались на столбы, испещренные мелкой резьбою, а перекладины были обвиты праздничными лентами. Неймир смотрел на высшую — ведьминскую — башню, когда трубачи на ней подняли фанфары и исторгли надрывно бравый вой. Открылся люк, и, понукаемая копьями в спину, на крышу вышла преступница.
— Добрые горожане Лаксетта!.. — завопил судебный пристав, и толпа притихла. — Сегодня мы празднуем час великого торжества правосудия! День побеждает ночь, добро сокрушает зло, а закон берет верх над преступлением!
— Слава Лаксетту!.. — крикнул кто-то, и толпа отдалась эхом: «Слава, слава!» Видимо, это входило в церемонию — пристав вовремя сделал паузу и дал людям всласть поорать.
Неймир стал искать глазами Чару. В таком сборище высмотреть ее невозможно, но Чара-то понимает это и не стоит в толпе. Она должна быть на какой-то возвышенности, где Ней сможет ее углядеть. Возвышенностей, кроме виселиц, имелось две. Одна — украшенная вымпелами трибуна, где блестели мехом две дюжины богачей в шубах. Сам барон Лаксетт вольготно располагался в кресле, чашник наполнял его кубок, вассалы гомонили вокруг, как цыплята около наседки. Чары там, конечно же, не было.
— Добрые горожане!.. Всякое зло, как ядовитая змея, норовит скрыться впотьмах и выбирает самые глубокие норы. Дело служителей правосудия — вытащить его на солнечный свет и представить ясным взорам, чтобы добрые люди знали мерзкое лицо зла. И сегодня пред нами стоит поистине отвратное отродье змеиного племени…
— Смерть ей! Смееерть!.. — заорала толпа, поторопившись на полтакта. Имя змеиного отродья утонуло в криках.
Ней обратил взгляд ко второй возвышенности — паперти церкви. Она была переполнена людом, крайние с трудом удерживались, чтобы не скатиться по ступеням. Но Чара занимала место на самом углу, и Ней сразу заметил ее. Распихивая горожан, он двинулся к паперти.
— Жареные колбаски! — рявкнул прямо на ухо уличный торговец. — Желаете жареную колбаску, господин?..
Пристав же продолжал вещать:
— Сейчас вашему слуху предстанет полный список злодеяний преступницы. Да приведет он в дрожь всех добрых людей и на всю оставшуюся жизнь отвратит от скользкой тропы беззакония. Да послужит он воспитанию детей и юношей, да поможет он опомниться тем, кто допустил тень злодейства в свои помыслы. Итак, первой строкой…
— Смееерть!.. — крикнул кто-то невпопад, и вокруг него яростно зашипели.
— …гадание по ладони! Это исчадье зла брало с честных людей деньги за предсказание судьбы — но ее предсказания не сбывались! Так она нарушила заповедь Светлой Агаты: «Пускай говорит лишь тот, кому ведомо». Мошенница!..
Ней протиснулся сквозь группу парней, державших на плечах своих подружек. Одна махала руками над головой и радостно повизгивала.
— Вторая строка! Ведьма распутно обнажалась и показывала свои прелести в окно трем господам мужского пола, а позже оскорбительно высмеяла их знаки внимания. Она плюнула на заповедь Янмэй Милосердной: «Не обещай того, чего не дашь». Бесстыдная лгунья!..
Ней прошел под балконом особняка, сверху донеслось:
— Ищешь хорошего вида? За полтинку продам место на балконе! Ладно, за пару звездочек…
— Третье! Она продавала молодым матерям ложные обереги для младенцев и так наживалась на их доверии. Но сказано Глорией-Заступницей: «Честно трудись, и не ищи обманного пути». Злодейка!..
Неймир добрался до ступеней и начал взбираться на паперть. Теперь он смог разглядеть ведьму: та была худа, темноглаза, большерота и чертовски некрасива — будто скелет, одетый в девичью кожу. Вместо кандалов ее сдерживала петля на шее, привязанная к шесту в руках стражника. Очень умно: если ведьма решит покончить с собой, прыгнув с башни, она все равно повесится на этой петле — и барон Лаксетт так или иначе получит удовольствие.
— Четвертая и главная строка, — возопил, надсаживаясь, пристав, — откровенное колдовство! Сия дщерь Темного Идо брала с честных мужей и жен деньги за то, чтобы «выведать тайное». А после нашептывала им на ухо, и от минуты такого шепота распадались лучшие семьи! Что же это, как не чародейство?! Что, как не отворотное заклятие?! Она растоптала первую заповедь Мириам Темноокой — заповедь искренней любви! Она — ведьмааа!..
Пристав сделал долгожданную паузу, и толпа выплеснула накопившееся:
— Сдохни, тварь!.. Повисни, гадина!.. Смеееерть!..
Неймир криво усмехнулся:
— Против нашего Колдуна эта ведьма — сущее дитя. Если ее вешают, что бы они сделали с нашим?
— Повесили бы, — ответила шепотом Чара. — Здесь всех вешают.
Она похлопала Нея тремя пальцами по плечу — их тайное приветствие, знак нежности для случаев, когда нельзя обнять и поцеловать. Ней ощутил, как сладко теплеет на сердце. Но заговорил о деле, ведь дело всегда идет первым:
— Много имеем времени?
— Я расспросила людей. Ведьму заставят глядеть на смерть остальных двух, и лишь потом казнят. Сейчас выведут воровку, прочтут обвинение, повесят. Выведут насильника — все то же самое. Потом вздернут ведьму. Один удар часов у нас есть.
— Тогда не медлим!
Народ зароптал, когда они стали протискиваться к выходу с площади. Ней присвистнул:
— Угловое место на паперти! Отличный вид! Налетайте!
Их оставили в покое, на ступенях паперти забурлило…
Когда свернули в переулок, чтобы забрать коней, Ней спросил Чару:
— Зачем ты осталась на ночь?
— Ради разведки.
— А Новичок?
— Что — Новичок?
— О чем тебя просил?
— Он не просил, а только спрашивал.
— О чем?
— Дух Степи! Ней, ты прицепился, как южанин к альтессе!
— Ты — лучшая альтесса на Юге! Так о чем?
— Почему мы с Колдуном? Как он колдует? Каков нутром ганта Бирай? Кто в отряде умеет перевязывать раны?
— И что ты ответила?
— Новичок — честный парень. Я тоже не лгунья.
Они вспрыгнули в седла и поскакали к банку. Улица была восхитительно пуста: не глазели на висельников лишь те, кто имел по горло домашних забот.
— Тогда ответь честно, нелгунья. Мне есть причины ревновать?
Она фыркнула — как лошадь всхрапнула.
— Новичок — самый интересный человек изо всех, кого я встречала восточней Холливела. Но если ревнуешь к чужеземцу, то ты глупее ишака!
Ганта и Гурлах ждали в сквере напротив банка. Экий важный городишко этот Лаксетт — тут даже сквер имеется! Голые деревья по кругу, фонтан из трех чаш, доверху засыпанных снегом, памятник бронзовому лорду верхом на коне. Лицо всадника до странности напоминало конское. Гурлах озадаченно глядел то на одно, то на второе — искал отличия. Ганта Бирай обратился к Чаре:
— Что разведала?
— В банке пятеро охраны, как всегда. Никакой засады — не ждут нас в Лаксетте. До конца казни еще с полчаса. Справимся за полчаса — уйдем легко.
— Тогда вперед.
Ганта повернулся было к банку, Чара задержала его:
— Где Колдун с Новичком?
— Уже внутри. Заговаривают зубы ползунам.
— Они подали знак, чтоб мы входили?
Ответил Гурлах:
— Колдун сказал: если Чара даст добро — входите. Ты даешь добро?
Ней заметил короткое колебание на лице спутницы — буквально миг.
— Да, входим.
Оставив коней в сквере, они зашагали к банку. Отделение занимало двухэтажный дом из серого камня — на первый взгляд, неказистый. Однако, подойдя ближе, замечаешь и золоченый герб над входом, и окна цветного стекла, и витиеватые решетки, кованые в виде побегов плюща. В прошлых отделениях было то же: этакая скромная, малоприметная роскошь. Хозяева банка будто и хотели прихвастнуть богатством, и опасались.
Привратник, блестящий латунными пуговицами, молодцевато распахнул двери. Вошли ганта, Чара, Ней. Гурлах — последний — ткнул привратника ножом, подхватил тело и втащил внутрь здания. Здесь, в холле, торчала привычная пара стражников.
— Добро пожа… Твою Праматерь!
Увидев тело привратника, они схватились за оружие — и два вдоха спустя лежали. Ганта Бирай пнул дверь в главный зал. Там было жарко натоплено, квадратом стояли тяжелые столы на резных ногах, сияли искровые лампы. Из трех служителей двое были заняты беседой с Колдуном и Новичком, но третий поднял голову от книги и увидел вошедших. Он завопил.
— Ииииииии!..
О, Дух Степи! Ней никогда не слышал столь пронзительного визга! Будто железом по стеклу! Все застыли, пораженные, а служитель все визжал и визжал — хуже резаной свиньи! Чара опомнилась первой и метнула нож. Служитель даже не пытался уклониться, просто глядел на Чару и вопил так, будто крик должен был спасти ему жизнь. И нож пролетел мимо! Тогда Новичок поднялся с места, подошел к служителю и врезал по челюсти. Тот свалился за стол. Визг, наконец, утих. В звенящей тишине ясно прозвучал скрип арбалетной тетивы.
В секунду Чара, Ней, Гурлах очутились на полу, прячась за столами. Отдать должное Новичку — он тоже не промедлил. А Колдун так и остался сидеть, только провел рукой по поясу с бляшками — на пальцах остался зеленый блеск. Стражник с арбалетом, возникший в дальних дверях, пустил в него болт. Колдун вскинул раскрытую ладонь, болт отлетел в сторону. Стражник моргнул и прицелился снова. У него был особый арбалет — с тремя дугами одна под другой. Второй болт помчался в живот Колдуну, ниже раскрытой ладони — но тоже ударил в невидимую стену, отскочил. Охранник в ужасе шарахнулся назад. Чара, привстав из-за стола, метнула нож — и на этот раз попала.