Джо все чаще поглядывал на Луизу. Не то, чтобы особо желал ее, но сам вид Луизы — бойкой, успешной, пышущей здоровьем — наводил на мысли о прелестях семейного очага. А что, может, и вправду пора жениться? Повоевал уже, мир повидал, деньжат заработал. Не обзавестись ли домом да семьею? С женщиной всяко теплее, чем одному. Дети, говорят, тоже со временем становятся в радость. А дальше бродить по миру, искать — чего? Любви? Дважды находил уже — оба раза кончилось слезами. Славы? Да есть ли она вообще?! Ведь глянешь издали: непобедимый Ориджин, прекрасная герцогиня Альмера, великодушный вождь Салем. А подойдешь ближе — увидишь хилого болезненного мерзляка, злобную уродину, безголового придурка-самоубийцу…
Если бы все шло и дальше своим чередом, то за время пути до Уэймара Джо утвердился бы в своем новом мировоззрении. Принял бы решение остепениться, женился на Луизе либо на какой-нибудь уэймарской мещаночке, или на доброй девушке, какую подыскала бы его мать. Спустя несколько лет рассказывал бы детишкам о том, как «отвоевался», в каких великих событиях поучаствовал, с какими людьми послужил под одними знаменами. Джо делился бы с сыновьями своей выстраданной мудростью: не лезь, мол, на рожон, слава того не стоит, да и вообще нет ее, все славное на свете — мишура… Дети слышали бы сквозь словесную обманку истинный смысл отцовской речи: с опытом приходит надменность. Они страстно хотели бы стать такими же циничными ветеранами, как папа, и с юных лет рвались бы в бой, и может, выслужили бы себе рыцарское звание, лейтенантский чин. А может — как знать — сложили бы головы в сваре каких-нибудь феодалов…
Но, видимо, боги еще имели планы на Джоакина Ив Ханну. Ленивый циничный дезертир не отвечал их задумке. Богам требовался герой.
* * *
Дорога из Фаунтерры в Лейксити слыла позором Земель Короны. Не секрет, что по весне все дороги плохи: земля раскисает, колеи наполняются водой, тракт превращается в болото. Инженеры и строители борются с этим, как могут: усыпают дорожное полотно щебнем, выстилают половинками бревен, поднимают на утрамбованные насыпи, на которых не задерживается вода. Дорога в Лейксити, однако, не поддавалась никаким ухищрениям. Проходящая по низинам, она собирала в себя все сточные воды. Насыпи размокали, как замки из песка, щебень тонул в грязи, а на бревенчатый настил не хватало денег из-за большой протяженности тракта. Дорога оставалась пыточным инструментом Темного Идо. Лошади увязали в болоте и выбивались из сил. Телеги застревали так, что приходилось сутками торчать на одном месте, дожидаясь солнечного дня. Пешие даже думать не могли, чтобы весной пройти эту дорогу. В деревнях тех мест бытует даже пословица: «Решил дойти до Дымной Дали» — это значит, затеял что-то безнадежно неподъемное.
Время от времени тот или иной император высочайше повелевал министерству путей уладить проблему. Министерство поручало Университету разработать новый способ настила дорог. Университет, потратив уйму средств, предлагал проект. Министерство ужасалось, но бралось за воплощение (императорский указ, как никак). По ходу обнаруживалось, что денег требуется еще больше той горы, какая предполагалась проектом. Строительство замирало. Министр, дальновидно ожидая владыческого гнева, выбирал среди подчиненных козла отпущения. Владыка гневался, козел отпущения лишался места, остатки средств разворовывались… а дорога так и оставалась болотом.
Стоит заметить, по здешним меркам, Луизе и ее фургонам повезло. Зима была не слишком снежной, март — не особенно сырым, телеги увязали всего на полфута, а не по ступицы, и делали милю в час, но все ж ползли, не стояли. Джоакин в своем самосозерцании даже радовался малой скорости хода. Приятно было не торопиться: пусть молодые дурачки скачут, сломя голову, а мудрые люди знают цену покою… Но вышло так, что фургоны Луизы-торговки нагнал отряд всадников, не принадлежащих к породе мудрецов. Всадники спешили.
— Дайте дорогу! — крикнул первый из них.
Фургоны и так ехали по краю тракта, оставив свободным ярд или два. Построившись гуськом, конники легко обогнали бы повозки.
— Езжай, не шуми! — сказал им Бад, сидевший на козлах крайнего фургона.
— Дорогу ее светлости, дурачье! — рыкнул всадник.
За спинами конных обнаружилась карета. Большая, запряженная шестеркой и везущая, видимо, важную леди. Кто, кроме важной леди, может иметь при себе сорок человек эскорта и зваться «ее светлостью»?
Луиза и Джо вели головной фургон, а Бад с Хетом — последний, вот им и пришлось принять решение. Вариантов было, по сути, два. Спокойней и мудрее — съехать на обочину, застрять, пропустить карету, полдня пробарахтаться в грязи, выталкивая фургоны, но не связываться с воинами миледи. Хитрее и ленивей — вступить в диалог, начать лебезить: «Простите, добрый сир, но обочина такая унылая, что никак не съедешь. А впереди вон развилочка, там и пропустим. Всего полмили доехать, ее светлость как раз отдохнет, быстрая езда по такой дороге — одно мучение. Вынужденная задержечка только на пользу здоровьицу барышни…» Но Бад с Хетом выбрали третий путь: отмолчаться. Авось как-нибудь само уладится, авось отряд устанет ползти за телегами и обгонит по обочине…
Головной всадник дал братьям пару минут на размышления. Не получив внятного ответа, подъехал к передку фургона и ожег Бада нагайкой. Охранник сгоряча схватился за дубинку и попытался ударить в ответ. Всадник хлестнул его по руке, выбив оружие, потом ухватил за ухо и скинул Бада с козел на землю. Хет, видя унижение брата, поднял топор и взревел:
— Ах ты ж гад!..
Дубинка и топор не обидели всадника — не усмотрел он в них сколько-нибудь значимой угрозы. Но при слове «гад» как-то изменился в лице, по-особому сощурился.
— Слезай, — сказал негромко.
Хет помялся на козлах, неловко теребя топор. Пожалуй, лишь теперь под слоем дорожной пыли он разглядел истинные цвета воинского плаща: алый и черный.
— Слезай, — повторил всадник.
Он не прикасался к мечу, но Хет бросил топор и неловко сполз на землю — стек, будто сырое тесто. Промямлил:
— Добрый сир, простите…
— На колени, — оборвал всадник.
Он все еще не делал ничего угрожающего, только смотрел. Однако Хет плюхнулся в грязь. Бад, начавший было подниматься, тоже замер на коленях рядом с братом.
Из фургона высунулась дурнушка Салли:
— Пожалуйста, сир, не троньте их!
— Вылезай, — тихо сказал ей воин. — На колени.
Не смея ни возразить, ни промедлить, она поползла из фургона.
Джоакин наблюдал сцену с двадцати ярдов и увидел в ней нечто странно притягательное. Джо-прежний, еще не ставший ветераном, вскипел бы и ринулся на защиту. Не смог бы глядеть, как наказывают невинных парней за одно лишь желание ехать по дороге. Но Джо-нынешний, охлажденный собственным цинизмом, рассмотрел кое-что более глубокое: власть. Власть жестокого человека над людьми мягкосердечными. Власть, идущая не от силы или положения, а от одной лишь жестокости. Власть хищника.
Джо не вмешивался в события. Не потому, что боялся или «отвоевал свое», а от того, что был заворожен зрелищем. Глубоко в душе он хотел увидеть, как воин убьет Бада с Хетом. Не потому, что желал им смерти, а только ради кровавой красы действа.
Весельчака не было рядом: к счастью своему, он дремал в фургоне. Но была Луиза, она схватила Джо за локоть: «Пойдем же, пойдем!» — и поволокла к месту событий. Когда они подошли, оба брата и сестра стояли на четвереньках у ног спешившегося кайра. Бад с Хетом дрожали от ужаса, Салли умывалась слезами. Эскорт важной леди молча наблюдал, не вмешиваясь в расправу. Не будь здесь ни кареты, ни сорока конных воинов, а будь один только этот кайр — все шло бы точно так же.
— Вы главные? — спросил воин, обращаясь к Луизе и Джо. — Ваши охранники не уступили дорогу и оскорбили меня.
— Приносим самые глубочайшие извинения, — Луиза низко поклонилась. — Я накажу их, сир, а вам выплачу возмещение задержки. Сколько с меня причитается?
— Мы не нуждаемся в деньгах торговки. Но наказание — это правильно.
— Что ж, сейчас Джо выпорет этих дурачков… Джоакин, не откажешь мне?..
Кайр сказал:
— Убей одного из них по своему выбору.
— Простите, сир?..
— Или я — обоих.
— Я не понимаю…
— Считаю до десяти.
Салли вцепилась в сапог кайра, тот отпихнул ее. По лицу кайра Джо понял: он считает молча. Никто не услышит ни «пять», ни «семь», ни «девять с половиной». Просто в какой-то миг головы Бада и Хета шлепнутся в лужу — это и будет «десять». Джоакин не отводил глаз. Он не признался бы самому себе… но он хотел это увидеть.
— В Землях Короны так не делается, — промямлила Луиза. — Нельзя просто взять и убить…
— Мой закон — северный закон, — ответил кайр и моргнул.
Возможно, это было «четыре», а может, «семь». Все вокруг замерло в ожидании десятки. Даже ветер остановился.
— Сделай что-нибудь!.. — зашептала торговка, толкая Джоакина в бок. — Он же убьет их! Пожалуйста!
Тычок нарушил наваждение. Джоакин ужаснулся тому, чего только что хотел. Порывисто шагнул вперед, оттеснив Луизу.
— Постойте, кайр.
Тот окинул его быстрым взглядом, обмеряя своею меркой. Добыча ли? Мелкий хищник?.. Тем временем Джо разглядел гравировку на наруче воина: сокол под полной луной.
— Ваш герб кажется мне знакомым.
Воин оскалился:
— Да неужели?
— Не служил ли кто-либо вашего рода под началом герцога Эрвина Ориджина?
— Каждый достойный род Севера послал воинов милорду.
— Я уточню. Не был ли ваш родич в числе тех пяти сотен, что вместе с великим герцогом держали дворец?
Кайр побледнел. У хищников тоже есть слабые точки.
— Мой брат, лейтенант Стил, погиб в проклятом дворце. Не знаю, как ты узнал об этом, но да спасут тебя боги, если хитришь.
— Никакой хитрости, кайр. Я был в той осаде и видел смерть вашего брата. Он погиб после того, как отомстил гвардейцам за своего наставника — кайра Дерека.
Северянин долго смотрел в лицо Джоакину. Штормовая волна взметнулась и опала в его душе.