Мастер удивился и поблагодарил. Прежде, чем кто-нибудь пригубил вина, поднялся еще и сосед.
— И меня прости, мастер. Думал я, что ты редкий скряга. Но ты позвал меня на праздник и угощаешь лучшим вином — вот и вижу, что ошибся в тебе. Давеча занимал у тебя пять елен — возвращаю их с процентом. Вот, возьми шесть монет и не держи зла!
Мастер и его поблагодарил, а на душе уже ох как неспокойно стало! Молится про себя: пускай же яд жене достанется! Как тут и она говорит:
— Послушала я, муженек, все лестные речи в твой адрес и поняла, как была к тебе несправедлива! Больше ни на что не буду жаловаться, ведь ты — мой самый лучший и любимый. А прямо сегодня устрою тебе такую ночь любви, о каких только в балладах поют!
С тем она поцеловала мужа и поднесла кубок к устам. Сосед и старейшина гильдии также подняли чаши — приготовились пить. Мастер оцепенел, как искрой пораженный. Время замерло — даже муха застыла в воздухе над чашей вина. Мастеру оставалась последняя секунда, чтобы принять решение.
Северянин оборвал рассказ и хлопнул Марка по плечу.
— Как думаешь: что сделал мастер?
Спутники — 7
Кладбище в окрестностях Лаксетта (графство Блэкмор)
Как и большинство погостов Альмеры, этот тянулся лентою вдоль тракта. Владения мертвых отделяла от дороги невысокая изгородь, густо увитая шиповником, въезд отмечала пара плакучих ив, склонившихся так низко, что косы задевали створки ворот. Под сенью ив устроились бок о бок прилавок цветочницы и будочка торговца свечами и летучими фонариками. Доски прилавка и деревянная крыша будочки потемнели от многолетних дождей до черноты ночного неба. И тот, и другая, наверное, достались нынешним торговцам в наследство. Возможно, еще полвека назад дед нынешнего свечника трудился рядом с бабкой цветочницы, зазывал покупателей голосом громким, но надтреснутым, с мастерской слезинкою: «Свечки в колодцы для светлого прощания… Летучие огоньки — привет на Звезду любимой душеньке…»
Впрочем, сейчас и будочка, и прилавок были пусты, поскольку стояла глубокая ночь. Белым огоньком сияла в небе Звезда, а Луна вторила ей, заливая дорогу костяным мерцанием. По тракту, разделившись на пары, двигался конный отряд. Мужчина, ехавший во главе, был одет в коричневый плащ и мягкие сапоги, какие носят звероловы, охотничье же имел и снаряжение — пару кинжалов, короткий меч, малый арбалет за плечами. Охотник говорил. В ночной темноте его густой низкий голос хорошо был слышен всему отряду, хотя обращался он к ближайшему соседу — длинноволосому всаднику с непокрытой головой.
— Да будет вам известно, сударь, что страх как инструмент власти изучен давно и тщательно. Еще Вильгельм Великий нередко обращался к нему, полагая надежным орудием управления. Однако Янмэй Милосердная возражала Праотцу, приводя ряд крепко обоснованных аргументов. Дальнейшая история Империи не раз доказывала ее правоту. Видите ли, сударь, когда правитель увлекается устрашением подданных, он совершенно забывает о важности второго фундаментального чувства — любви. Любовь и страх — вот две силы, что владеют нашей душою с младенчества. Именно эти два чувства мы с первых месяцев жизни питаем к родителям — тем всемогущим божествам, что абсолютно властвуют над нами. Любая последующая любовь есть некое отражение любви к родителям, как, по словам астрономов, свет Луны суть отражение света Звезды. Также и всякий страх — ни что иное, как отблеск того первородного ужаса смерти, который мы пережили в младенчестве, в час наибольшей своей уязвимости. Вы спросите: зачем я привожу эту аналогию?..
Надо полагать, последняя фраза являлась риторической фигурой. Всадник с непокрытой головой никак не мог спросить охотника о чем-либо, поскольку имел во рту тугой кляп. Не ожидая ответа, охотник продолжил:
— Правитель, вызывающий и любовь, и страх, связывается в душе подданных с образом родителя. Такому правителю подчиняются с охотою. Его боятся прогневить, как в детстве боялись отцовского гнева, но главный мотив повиновения — не страх, а сыновья любовь и благодарность за заботу. Правитель же, что запугивает вассалов, скоро отвратит их от себя, поскольку жить в постоянном страхе — противно человеческой природе. Ныне покойный владыка Адриан явился примером тому. Его попытка запугать Великие Дома настроила их против него — и в итоге стала гибельной. Еще более свежий пример явили собою вы, сударь.
При этих словах охотник сапогом подвинул воротный засов, толкнул створку и въехал на погост. За ним последовал всадник с кляпом, а потом и остальной отряд. Если бы кто-то увидел эту процессию, то предпочел бы затаиться и не показывать своего присутствия, поскольку все десять всадников были хорошо вооружены и держались в седлах с лихой небрежностью степных сорвиголов. Но кроме унылой кладбищенской собаки никто не попался им на пути.
— Да, именно вы, — продолжал охотник. — Используя трюки, из которых самым занятным было «питье душ», вы достаточно запугали людей, чтобы никто и не думал о мятеже. Но вы совершенно забыли применить любовь и заботу. Больше того, случай с Хагготом, брошенным вами на растерзание, показал крайне низкую ценность жизни подданного в ваших глазах. Но люди ценят лишь того, кто ценит их. Потому вы стали им в тягость. Как только моя маленькая хитрость принесла плоды, и вы лишились силы, никто — заметьте, ни один всадник! — не захотел вступиться за вас. И в прямом, и в переносном смысле вы опростоволосились.
Возможно, человек с кляпом хотел возразить охотнику. Но не имел возможности вынуть кляп изо рта, поскольку его запястья были привязаны к луке седла. Вожжи его лошади держал в руке охотник, тем самым лишая простоволосого любых шансов на побег.
Отряд выехал на главную аллею кладбища и двинулся вдоль нее. По обе стороны аллеи дышали подземной сыростью погребальные колодцы. Взгляду представали все их формы и размеры: нищенские ямки, накрытые соломенными шалашиками; крестьянские квадратные погребки под дощатыми навесами; каменные колодцы старейшин с иконами на крышках; мраморные беседки с винтовыми лестницами, ведущими в подземные крипты богачей. Всякий покойник располагался тем глубже в земле и тем ближе к богам, чем значительней он был при жизни. Всякий гроб накрывался только одним футом земли, а остальную длину колодца заполнял воздух и сумрак. Он развеивался лишь тогда, когда родные посещали покойного и бросали в шахты поминальные свечи. Сейчас — ночью — не горела ни одна свеча, и сотни колодцев дышали тяжелым могильным мраком.
— До чего мерзкий обычай!.. — буркнула жилистая всадница с луком за плечами. — Как можно отдавать людей червям?!
— Зловонный дух… — проворчал бритоголовый наездник с длинными усами и косицей на темени.
Остальные подавлено молчали. Охотник снизил голос до полушепота, когда вновь обратился к пленнику с кляпом:
— Впрочем, и чистый страх на кое-что годен: не для управления людьми, но для того, чтобы заставить их капитулировать. В пятнадцатом веке король Дарквотера повздорил с императором Полари и объявил ему войну. Император послал против короля своего генерала — янмэйца Альберта Крея. В те времена искровое оружие еще не было известно, генерал Крей вел в поход простое войско, к тому же немногочисленное: три тысячи конников и семь тысяч пехоты. А Дарквотер — трудная земля: полная озер и топей, покрытая густыми зарослями — прекрасная местность для засад. Желая поберечь свое войско, король избегал битвы. Он посылал крохотные отряды, которые нападали внезапно, убивали ядовитыми стрелами десяток-другой солдат — и убегали по едва заметным тропкам через болота. Имперская армия таяла, но генерал упорно вел ее вперед. Он отправил гонцов в ближайший крупный город с посланием: «Болотники, воюйте честно. За каждого солдата, убитого подлостью, вы жестоко поплатитесь». Конечно, болотники только посмеялись.
Всадники отъехали уже так далеко от ворот, что даже силуэты их не виделись с дороги. Они углубились в древнюю, ветхую часть кладбища. Многие колодцы здесь были обрушены, завалены грунтом и прогнившими досками. Иные еще держались, но хватило бы одного тычка лопаты в стенку, чтобы земля обсыпалась в могилу. Заглянув в такие, порою можно было разглядеть белесые черточки костей. Эта часть кладбища еще больше угнетала всадников. Женщина жалась поближе к своему спутнику, а тот сжимал рукою ее плечо. Бритоголовый нервно крутил кончик косицы, иные воины теребили рукояти мечей.
Охотник заглядывал в черные пасти колодцев и вел свой рассказ вкрадчивым шепотом:
— Прошел месяц — и армия генерала добралась до города, невзирая на большие потери. Она взяла город, поскольку генерал Альберт Крей был мастером штурмов. Затем подошел имперский обоз. Он отставал от войска на целую милю: солдаты не могли идти рядом с обозом из-за ужасающего смрада, который источали телеги. В них лежали непогребенные тела всех воинов, убитых отравленными стрелами, — тысяча двести разлагающихся трупов. Генерал Крей приказал взять тысячу двести горожан — подряд, без разбору — и зарыть в землю, привязав каждого к трупу солдата. Тысяча двести мертвых и столько же живых вместе достались червям. Уцелевших горожан заставили наблюдать погребение, а затем отпустили на все четыре стороны. После этого болотники больше не нападали из засад. Генерал получил прозвище Крей Могильщик. Год спустя он присоединил Дарквотер к Империи Полари.
При этих словах охотник спешился у квадратной погребальной шахты. За годы ливни размыли землю на ее дне, а жуки уничтожили крышку гроба. В грунте белели ребра и череп.
— Здесь, — сказал охотник.
Он разрезал путы пленника и стащил его с коня. Подвел к колодцу, заставил нагнуться и глянуть вниз. Затем вынул кляп изо рта.
— Сгореть тебе на месте, шакал! — зашипел пленник, оттопырив уродливую губу.
— Маловероятно, — возразил охотник и пощелкал пальцами по своему поясу. Тот был усыпан красивыми разноцветными бляшками.
— Призываю Дух Червя поглотить тебя… — забубнил пленник нараспев, как заклинание, но запнулся о насмешливый взгляд охотника.