— Поглядите в мои глаза, сударь. Попробуйте выпить душу, — он приблизился к лицу пленника, уставился прямо в зрачки.
Пленник узрел нечто в глазах охотника. Вздрогнул, отшатнулся.
— Я… я ничего не знаю. Украл пояс у одного лорда… не знаю, как звать. Встретил в гостинице в Фарвее…
Охотник покачал головой.
— Знаете, сударь, почему я ни о чем вас не спрашивал всю дорогу? Потому, что вы еще не готовы.
Он швырнул пленника в могилу. Тот заорал на дне — больше от испуга, чем от боли. Крик звучал слабо — половину силы съедала нора.
Охотник протянул руку к одному из всадников:
— Хаггот, будьте добры.
Тот вложил в его ладонь двухфутовую трубу из бамбукового стебля. Охотник швырнул ее вниз, пленнику.
— Сквозь нее сможете дышать и говорить. Гирдан, прошу…
Другой всадник спешился и концом копья ткнул в земляную стену колодца. И еще, и еще. Грунт обрушился вниз, и пленник пропал из виду. Только кончик бамбуковой трубки торчал из земли.
Лучница передернула плечами, и спутник похлопал ее по спине. Чей-то конь всхрапнул, переняв тревогу наездника. Бритоголовый громко сплюнул — как будто страх смерти можно просто взять и выплюнуть.
— Мы должны ему жизнь, Охотник, — сказала женщина. — Ты обещал, что он выживет.
— И выживет, миледи. Ему не хватит духу умереть таким образом.
Всадники ждали. Дымчатое облако наползло на Звезду. Ветер прошелся над погостом, дыры колодцев отозвались тихим завыванием. Гнилая доска оторвалась с какого-то навеса и раскачивалась на гвозде, ритмично скрипя. Шурша сухими подушечками лап, подбежала собака. Снова всхрапнул конь, другой тревожно взрыл землю копытом.
Спутник лучницы заговорил, чтобы разрушить гнетущее молчание:
— Ты много знаешь про янмэйцев, Охотник.
— О друзьях и о врагах я предпочитаю знать все.
— А много ли знаешь о бригаде с Перстами?
— Пока — мало.
— Что будем делать, когда найдем ее?
— Тогда и решим, — охотник дал Луне отразиться в его блестящих зрачках. — Я очень люблю принимать решения. Это — самое азартное дело на свете.
Какой-то звук донесся из погребального колодца, и всадники прислушались. Крик пленника еле пробирался сквозь бамбуковый стебель:
— Пощадите… Не знаю… Не из бригады…
— Подождем еще, — сказал охотник.
Вместе с лучницей и ее спутником он неспешно двинулся по аллее. Колодцы, ямки, навесы, склепы…
— Ты же родился в центральных землях? — спросила лучница.
— Да, миледи.
— Почему вы так мерзко поступаете с покойниками? Если мы презираем врага, то отдаем его на съедение шакалам. Но даже шакал благороднее червя!
— Смысл не в червях, миледи, а в памяти. Видите, — он обвел жестом зевы колодцев, — здесь лежат люди. От них остались отметины на челе земли. Люди были — и оставили след. В худшем случае, хотя бы такой. А в лучшем — что-нибудь еще, кроме ямы на кладбище.
— Что ты хочешь оставить по себе?
— Многое, миледи. Но лучше спросите себя: какой след желаете оставить вы? Или вы, сударь?
Лучница и спутник надолго замолчали. По всей видимости, ответов у них не имелось. Пустота на месте слов зияла тьмой, как дыры в земле.
— Мы были всадниками ганты Корта, — сказала лучница. — С ордою Морана из Рейса ходили в Литленд сражаться за правду и закон Степи.
— За вольницы Запада, — добавил спутник.
— Почему сейчас вы не с Мораном?
— Он нас предал. Чтобы обхитрить принца Гектора, отдал в жертву, как…
— Как серпушек, — подсказал охотник.
— Как серпушек, — согласилась лучница. Вряд ли она была знатоком стратем, но слово звучало именно так мерзко, как поступил Моран.
— И вы просто ушли от него?
— Мы хотели его убить, — сказал спутник.
— Но промахнулись, — выплюнула лучница.
— Мы искалечили обе его ноги, — сказал спутник. — Теперь он всю жизнь будет ковылять, как ползун, а после смерти поползет вдогонку за Ордою Странников.
— И всякий, кто глянет на него, — с гордостью добавила лучница, — будет знать: вожак ни за что не должен предавать своих людей. Даже ради победы.
— Важный урок для всякого вождя, — ответил охотник почему-то с горечью.
Донесся крик, неприлично звонкий в кладбищенской тиши:
— Эй, сюда!.. Он заговорил!..
Когда подошли к могиле, из-под земли звучал голос — слабый, измятый, скомканный плачем. Повторял снова и снова, в пятый, шестой, надцатый раз:
— Башня-Зуб, Бездонный Провал, Второй из Пяти… Спасите меня!.. Башня-Зуб, Второй из Пяти, Бездонный Провал… Умоляю, спасите!
Охотник кивнул:
— Теперь он говорит правду, и мы знаем, где искать Хозяина Перстов.
— Спасите, прошу… Бездонный Провал… Второй из…
— Сказав правду, — отметил охотник, — он более не представляет ценности. Ганта Бирай, уводите отряд.
Бритоголовый гикнул и хлестнул коня. Загудели копыта, семерка всадников унеслась к воротам, лишь Спутники и Охотник остались у могилы.
— Я передаю судьбу Колдуна в ваши руки. Мир станет чище, если бросите его умирать. Ваш долг будет погашен, если спасете.
Искра — 12
Фаунтерра, дворец Пера и Меча
В этот раз Фаунтерра не встречала владычицу бурным ликованием. Собственно, никак не встречала. Гвардейский эскорт и гербовая карета промчались на рассвете пустыми улицами, незамеченные никем, кроме нескольких дворников и разносчиков молока.
Мира проспала всю дорогу от Святого Поля. Впервые после известия о Мелоранже сон ее был крепок. Войдя в свои покои, заказала чашку крепкого кофе со специями и конфеты из белого шоколада. Расположилась в кабинете, за любимым восьмиугольным столиком, и выпила кофе крохотными глоточками, щедро закусывая шоколадом. Янмэй Милосердная ничего не писала о счастье, но Мира знала: окажись Праматерь сейчас на ее месте, была бы счастлива так же, как она.
Вместе со второй чашкой кофе велела подать корреспонденцию. Официальные гербовые конверты с печатями ведомств отложила в сторону, а взялась за самое интересное — записки.
Герцог Ориджин требовал встречи немедленно, как только вернется.
Герцог Морис Лабелин и принц Гектор Шиммерийкий просили аудиенции прямо сейчас.
Банкирские дома Фергюссона, Дей и Конто желали обсудить с владычицей некоторые аспекты реформы.
Казначей Роберт Ориджин просил разъяснений о взаимодействии с новым министром налогов.
Шаваны — представители графств Рейс и Холливел — уведомляли о своем прибытии и просили владычицу принять их дары.
После долгого крепкого сна и двух чашек лучшего на свете кофе голова Минервы была восхитительно ясна. Сложно и вспомнить, когда в последний раз думалось так легко, с такою быстротой и наслаждением. Мира видела межстрочную подоплеку записок, вмиг находила лучший ответ на каждую.
Шаваны сообщают не столько о своем прибытии, сколько об успехе отступления из Литленда. Орда возмущалась снятием осады с Мелоранжа, но Степной Огонь сумел удержать ее в подчинении и увел на Запад. Дары, посланные владычице, — подтверждение его странной вассальной присяги. Насколько Мира знала, лучшим подарком на Западе считается тот, что связан с лошадьми. Шаванов следует принять поскорее. Если приведут коня, принесут шпоры, уздечку или седло — значит, Великая Степь подчинилась Короне. По крайней мере, на время.
Фергюссон, Дей и Конто желают не столько обсудить аспекты, сколько пожаловаться. Как дорого стоит открытие новых отделений, тем более — срочное. Как много понадобится стражи, как усложнится учет налоговых поступлений. Да и как быть с людьми, желающими оплатить налог не деньгами, а товаром? Нынешние законы это допускают… Мира имеет готовые ответы на все эти вопросы. Но спешить оглашать их она не станет: пускай банкиры успеют прочувствовать, как сильно они заинтересованы в налоговой реформе и какие прибыли потеряют, если названные вопросы не решатся. Это научит их проявлять инициативу, а не только просить о помощи.
Королевство Шиммери продало Лабелинам и Могеру Бакли тысячи искровых очей — в обход договора с Династией. Принц Гектор напустит велеречивого туману, исковеркает факты, рассыплется в сомнительных оправданиях — и станет просить у Миры заверений вечной дружбы меж Короной и Шиммери. И не получит их, покуда не будет готов поговорить начистоту. Довольно лицемерия.
Герцог Лабелин потребует объяснений. По форме — попросит, но по сути — да, именно потребует. Зачем владычица сорвала его прекрасную интригу против Ориджина?! Мира ответит: если Дом Лабелин хочет ее благосклонности, то должен строить свои будущие интриги с учетом двух правил. Они, интриги, не должны стоить жизни тысячам невинных, а Минерва Стагфорт должна быть первой, кто о них узнает.
Герцог Ориджин…
Впервые Мира действительно задела его. Разрушила нечто, ему дорогое. Герцог спросит с досадой или ненавистью: «Зачем вы испортили мне охоту?!» Теперь-то — с нынешней ясностью мысли — Мира видит: это была именно охота. Ориджин знал, что восстание Подснежников — инструмент чьей-то интриги. Он подозревал не Лабелина, а неведомого Хозяина Перстов, и надеялся, подавив восстание, выйти на него… Ориджин ошибся, о чем Мира с удовольствием скажет ему. Но не сразу. Немного ожидания пойдет на пользу лорду-зазнайке.
А вот Роберта Ориджина Мира приняла прямо сейчас, за третьей чашкой кофе.
Казначей задал тот вопрос, которого она и ждала: после налоговой реформы какая часть поступлений окажется в его ведении? Если налоги будут оседать на банковских счетах, а не в имперской казне, то под контролем Роберта останутся лишь доходы от искровых цехов и торгового флота. Этого очень мало, это не покроет расходов Короны и двора.
Мира сказала:
— Герцог Эрвин характеризовал вас как кристально честного человека. Я имела возможность убедиться в его правоте. Кайр Роберт, я рада, что именно вы управляете казной и не намерена чинить вам препятствия. Банки Фергюсона, Дей и Конто будут перечислять вам ежемесячно ровно столько средств, сколько вы получали от Дрейфуса Борна. Надеюсь, это покроет все