Десятеро слуг были наряжены в ливреи под цвет стен — чтобы стать незаметными и своим видом не мешать восприятию композиции. Они таскали с места на место цветочные горшки и вазы, расставляли по полу, поднимали на разную высоту. Главный декоратор гонял их взмахами указки и нервными покриками:
— Азалии — туда! На фут выше, на ярд правее. Белые хризантемы — справа у портьеры. Желтые хризантемы — слева от окна… Нет, левее, точно под песчаной змейкой! Вот, верно… Нет, не то, гармония отсутствует… Замените азалии на… ммм… попробуем пионы в лазурной вазе.
Цветы, ждущие своей очереди на пробу, тянулись четырьмя шеренгами от стены до стены. Они напоминали пехоту перед боем. Нет, скорее, знатных рыцарей: все разномастные, каждый в геральдических доспехах своего дома.
Министр двора — гордый старичок с бакенбардами — прохаживался вдоль шеренг, пришаркивая ногами в остроносых туфлях с пряжками. Он говорил с таким сильным столичным акцентом, что не оставалось сомнений: министр родился в Фаунтерре, вырос в Фаунтерре, умрет в Фаунтерре и после смерти попадет обратно в Фаунтерру.
— Ваше величшество, как видите, фсе идет прекрассно! Зала станет гораздо, несрафненно лучше, чшем до войны! Ушше зафтра ваше величшество будет плясать среди этой крассоты! Ла-лай, ла-лай, ла-лай-та-та…
Он напел несколько тактов и мелодично пошаркал каблуком по паркету.
— Очень хорошо, я довольна, — молвила Мира, несколько сбитая с толку. — Но не скажете ли…
— Кхонешно, вы доффольны! — воскликнул старичок. — Кхакая девушка не порадуется танцам? Кафалеры — там, дамы — напротиф, все в блеске и злате! В трепетном ошидании — кто ше подойдет, кто пригласит?.. А огни сверкают, музыка поет — ла-ла-ла-лай, ла-лай, ла-лай-та-та!..
Он крутанулся на месте, опрокинул горшок с фиалками, выдохнул:
— Прелесс-сно!
— Простите, сударь, не скажете ли: во что обошлись казне все эти цветы? Наверное, очень недешево: ведь зима! Их закупали в парниках или доставляли с крайнего Юга… Сотни эфесов?.. Тысячи?..
— Ах-хх! — старичок взмахнул рукой. — Разница ли?.. Не берите ф голоффу, ваше величшество! Я не думаю о цене, и вы не думайте. Только красота идет в расчет! Деньги — пф-фф!..
— Но где вы их берете?
— Лорт-канцлер велит мне делать красоту, и я делаю. Лорт-канцлер знает толк в красоте — да! Я беру сщета и передаю лорту-канцлеру — фсе, будет оплата.
— А откуда лорд-канцлер берет деньги на оплату счетов? Вероятно, из казны?
— Разница ли, ваше величшество?..
Мимо них рысцой пробежала четверка слуг.
— Треноги по сторонам двери!.. — кричал главный декоратор. — Из треног — вьющиеся розы. Пустим их по дверным косякам…
Споро зазвенели молотки, вбивая в косяк крохотные гвоздики.
— Сударь, я согласна: красота — важнее денег, красота — фсе. Но голодные мещане на улицах, солдаты, гниющие от ран в госпиталях, — разве это красиво? Меня коробит, когда вижу…
— Так не смотрите, вашше величшество! В госпиталь — зачем? Вы молоды, здоровы — не надо в госпиталь! Там ф-фу, не место для девушки! А нищие — кто же виноват, што не имеют денег? Они сами! Кто умеет жить — тот имеет деньги.
— И тем не менее, сударь, я прошу вас ограничить затраты на содержание двора. Лорд-канцлер не знает никакой меры!
— Лорт-канцлер — мудрый челоффек! Война кончилась — люди хотят мира. А мир — што? Мир — красота, цветы, танцы, музыка!.. Ай-ла-ла, ай-ла-ла, ай-ла-ла-лай!.. Мир — роскошь и блеск! Не будет роскоши и блеска — люди решат: жестокий северянин, немудрая императрица, плохая фласть. Не нужна такая фласть, не нушен такой мир!
— Я признаю ваши аргументы, но мы могли бы тратить меньше денег на забавы и празднества. Делайте свое дело, сударь, только более экономно.
— Ах, зачшем?! Ваше величшество молоды! Наслашдайтесь жизнью, радуйтесь, а не думайте. Экономия — пфф!.. Она для тех, кто стар душою!
Декоратор прервал их криком досады:
— Не то, не то! Розы — плохо, нет души. Срывайте их во тьму, делайте плющ и эустомы!
Слуги оторвали розовые стебли с той же сноровкой, с какою только что привязывали их к гвоздикам. Вбежал секретарь — и чуть не влип головой в шипастые заросли. Его спас поклон, вовремя отвешенный в адрес императрицы.
— Ваше величество, смею напомнить о графике. Необходимо переодеться, чтобы через час быть в посольской анфиладе, где произойдет…
Мира покинула залу, а старичок кричал ей вслед:
— Вы молоды! Танцуйте, пойте, радуйтесь! Ах, жифите с красотой!..
Не сразу, но после вечернего кубка вина Мира сумела найти светлую сторону и в этой встрече. Да, министр двора не принимает ее всерьез, прожигает средства и потакает мотовству лорда-канцлера. Но, по крайней мере, он — не подлый царедворец, вор или интриган. Он всего лишь глуп…
Янмэй Милосердная писала:
«Нельзя построить пирамиду власти из одних лишь умных людей, ибо они — всегда в меньшинстве. Но правильно устроенный государственный аппарат терпим к известной доле дураков — от одной до двух третей среди общего числа чиновников. Дурака невозможно обучить или заставить думать, но можно надрессировать, подобно собаке. Главное — никогда не возлагать на него задач сверх привычного набора трюков».
* * *
Кстати, о собаках. Вряд ли Праматерь Янмэй когда-либо видела гонки собачьих упряжек. Значит, кое в чем Мира уже превзошла великую предшественницу.
Гонки были затеей лорда-канцлера — одной из многих, нацеленных на знакомство столицы с культурой Севера. Оная культура представала смягченной, приглаженной, вылизанной — будто медвежонок с розовым бантиком. Например, в январское новолуние северяне традиционно купаются в проруби, чтобы смыть печали минувшего года. Окунаются с головой, невзирая на морозы, и нагишом, безо всякого стеснения. Придворные же под руководством лорда-канцлера устроили умывание снегом. В полночь выбежали во двор, наряженные в меха, бросили себе в лицо пару горстей снега, повизжали, похохотали, кто-то кого-то к общей радости опрокинул в сугроб. Затем стали пить горячее вино в полном восторге от приключения. «Ах, лорд Эрвин, вы так чудесно придумали!..»
Теперь вот собачьи бега. Настоящих ездовых псов при дворе не нашлось. Они и на Севере-то в наши дни редкость, Мира видала их лишь несколько раз: громадные серо-белые зверюги на голову выше волка, шерсть длиной в ладонь, тело — сплошные мускулы, а дышат так, что из глотки рвется пар. Красавцы!.. Вот только для придворных гонок мобилизовали обычных служебных собак: догов да овчарок. Недели две псари обучали их тому, как вести себя в упряжке, а собаки протестовали изо всех сил: лаяли, выли, грызли постромки и друг друга, просто ложились на снег. Наконец, их убедили, что с лордом-канцлером и его затеей придется смириться, как с неизбежным злом. Чувства собак были очень понятны Минерве. Для полноты унижения, их еще и принарядили: каждой псине накинули попону с гербом герцогства, такой же маячил на вымпеле над нартами. В гонках участвовали четыре упряжки: от Короны, Нортвуда, Альмеры и, конечно, Ориджина — куда же без него.
Настроенная скептически, владычица пришла с единственной надеждой: выпить горячего вина. Но атмосфера праздника увлекла ее: сияло солнце, искрился снег, гомонили люди, псы возбужденно подскакивали, рвались с места, подвывали. Им не терпелось: давайте уже, ну скорее, ну бежим! Погонщики едва их сдерживали. Азарт передался Мире, и она спросила соседа:
— Как вы думаете, кто победит?
— Надеюсь, Корона, ваше величество. Но боюсь, что Ориджин — вы только взгляните на этих страшных овчарок!
Овчарки Ориджина действительно смотрелись жутковато: лохматые настолько, что даже глаз не видно, — лишь горы меха да клыкастые пасти! Молодой кайр дразнил их, теребя «зайкой» перед мордами, овчарки свирепели.
— Боитесь, что Ориджин? — Мира с улыбкой глянула на соседа.
Конечно, это был столичник — и важный столичник, первый дворцовый секретарь. Собственно, она оказалась рядом не случайно, надеялась перемолвиться с ним, да только отвлеклась на собак.
— Хватит с Ориджина и одной победы… Не так ли, ваше величество?
Первый секретарь был молодым парнем — лишь лет на семь старше Миры. Первородный янмэец, как и она. Судя по изгибу рта, самоуверенный нахал. Судя по глазам, отнюдь не дурак.
— Я знаю вас, сударь, — сказала Мира.
— Баронет Дориан Эмбер, род Янмэй Милосердной, к вашим услугам, — первый секретарь взмахнул косматой шапкой, будто шляпой.
— Вы — тот, кто планирует все на свете.
— Не на свете, а только во дворце, ваше величество.
— С меня и этого довольно. Вы решаете, когда мне есть, когда спать, с кем встречаться, куда ходить. Даже мой отец-рыцарь давал мне больше свободы!
— Смотрите, ваше величество: сейчас начнут!
Мира хлопнула ресницами:
— Вы проигнорировали мое замечание?!
— Голос вашего величества звучал кокетливо. Простите, я не нашелся, как среагировать.
— Вам почудилось. На самом деле, я очень, очень зла!
Наездники встали в упряжках, взяв одной рукой поводья, а другой — длинные шесты с заячьими шкурками. За Нортвуд ехал младший сын графа, за Ориджин — кайр со странным прозвищем Сорок Два, за Альмеру — какой-то рыцарь, за Корону — знакомец Миры, капитан Харви Шаттэрхенд. Лорд-канцлер вышел вперед с флажком в руке, рядом с ним была Аланис Альмера.
— Во имя Короны и Севера… — начал лорд-канцлер, Аланис ввернула:
— Во славу Янмэй и Агаты!..
— Ради дружбы между землями Империи… — Ориджин подмигнул ей, передавая слово.
— …и ради всеобщей любви к собакам, — подхватила Аланис, — объявляем гонки…
— …открытыми! — вскричал лорд-канцлер.
Приняв возглас за сигнал к старту, три из четырех упряжек тут же рванули с места, лишь альмерская осталась стоять.
— Нет, нет! — Ориджин замахал флажком. — По слову «старт!»
Но псов было не остановить — они уже вовсю сверкали пятками, швыряя снег в лица наездников.
— Не стойте, езжайте, езжайте! — Аланис накинулась на гонщика под гербом Альмеры. — В погоню!..