— То выйдет из-за стен прямо под копыта орде. Не штурмовать была цель, а только выманить!
— Прекрасный план, и цена невелика: парочка всадников…
Моран схватился за меч. Неймир — быстрее. Моран закрылся — но поздно, неловко. Лишь отклонил удар, но не остановил. Меч Нея пробил блок и рухнул вниз, до кости рассек бедро вождя. Тот взвыл и выпал из седла.
— Тирья тон тирья, — рыкнула Чара и двинула коня прямо на лежащего.
Моран рванулся, откатился. Рана замедлила движение. Тяжелое копыто упало на его колено, размололо кости. Моран захлебнулся криком боли, брызнула кровь.
— Изменники! Убить подлецов!.. — заорал ганта Гроза, обнажая меч.
Ней и Чара пришпорили коней, вырвались вперед. Гудя копытами, дюжина всадников настигала их. Мечи звенели, вылетая из ножен.
Чара сорвала лук, обернулась в седле. Хрипло вдохнула, отводя локоть. Тетива запела в такт дыхания. Выстрел — вдох — выстрел — вдох — выстрел…
Стрела в глаз коню, другому — в шею, третьему — в грудь. Трое всадников опрокинулись, задние налетели на них, смешались в кучу.
Вдох — выстрел — вдох — выстрел…
Отряд уже расстроился, рассыпался, шаваны выпрыгивали из седел, прятались от стрел за трупами коней. Чара забыла о них — она метила в лежащего Морана. Вдох. Он предал нас. Вдох. Пожертвовал нами, чтоб выманить врага. Вдох. Бросил на смерть ради хитрости. Вдох. Будь ты проклят, Моран! Вдох…
Она промахивалась. Вождь сумел отползти за мертвую лошадь. Лишь край спины на виду — дюймовая полоска плоти. Чара пускала стрелу за стрелой — мимо, и снова мимо, и снова!.. Метнувшись за плечо, рука не нашла оперения стрелы. Колчан опустел! Лишь тогда Чара расслышала крик спутника:
— Уходим! Брось ползуна, он свое получил! Уходим уже!
Потом они мчали галопом, и далеко за спинами терялся в пыли лагерь орды. Из него вылетали отряды один за другим — все в погоню за изменниками. Треть мили отрыва — это немало. Есть шансы уйти…
— Запад закрыт для нас, — бросила Чара. — Изгнаны.
— Нельзя было иначе, — ответил Ней.
Она повторила его слова на древнем языке степи:
— Тирья тон тирья.
Меч — 1
Герцогство Южный Путь; Альмера; Земли Короны
Вот что самое странное: Салем никому не желал зла.
Никогда и ни одной живой душе, даже своей жене. Друзья Салема называли ее злобной стервой. Говорили, это из-за нее он так изменился: был — весельчак, душа на распашку; стал — задумчивый молчун, слова не вытянешь. Говорили, детей у Салема нет потому, что жена пьет зелье: бережет, мол, себя, надеется сбежать с кем-то побогаче. Может, все это и правда, да только Салем все равно любил ее. Хотя и прятал любовь поглубже — заметил с некоторых пор, что его нежность злит супругу. «Не мужик, а слюнтяй!» — говорила жена. Это не было правдой: Салем был самым настоящим мужиком — и по происхождению, и по крепости характера. Он просто никому не желал зла.
Салем возделывал гречневое поле. Оно родило ровно столько, чтобы уплатить барону оброк и терпимо дожить до новой весны. Иногда случался неурожай — тогда приходилось туже затянуть пояс. Иногда родило чуть лучше — тогда Салем продавал излишек скупщикам и дарил жене какую-нибудь красивость. Так шел год за годом. Ничто не менялось в жизни и ничто даже не предвещало перемен, и, по правде, Салем радовался этому. Он любил свою белую избушку под шапкой соломы. Любил поле, густо желтое от цвета, гудящее голосами пчел. Любил Ханай: могучий, бурлящий, пенистый — хижина Салема стояла на холме над порогами. И жену любил — с ее низким сильным голосом, покатыми плечами, сочными губами… Будь и она так же довольна жизнью, как муж, ничего бы не случилось. Совсем ничего.
Но Клемента жаждала перемен. «Сколько можно прозябать в нищете!.. Сделай уже что-нибудь!..» Сложно винить ее — Клемента была дочерью мельника. Пятой. Это самое худшее: смалу испробовала жизнь в достатке, а вышла замуж — обеднела. Приданного-то за нею — пятой! — давали всего горстку, вот и не нашлось охотников, кроме Салема.
Когда на Севере началась война, Клемента увидела в этом шанс. Герцог нетопырей выбрал чертовски удачное время для мятежа: начало осени, урожай только-только собран, закрома полны. «Езжай в Лабелин и все продай!» — сказала Клемента мужу. Он удивился: «Зачем? Сперва уплатим оброк милорду, потом отсчитаем запас, а если что останется — продадим скупщикам». Клемента назвала его дураком. В Лабелине из-за войны харчи взлетели в цене. Перекупщики наживают барыши: берут у крестьян за бесценок, продают в городе втридорога. Вот и Салем должен так поступить! «Продай всю чертову гречку, милорду выплати оброк монетой, и останется еще куча серебра! Купишь лошадь или вола, или еще земли! Хоть как-то из бедности выползем!..» Салем не чувствовал особой нищеты — его отец и дед жили точно так же. Но хотел порадовать жену, потому одолжил телегу у соседа, загрузил доверху и поехал в Лабелин.
На полдороги его встретил отряд воинов и отнял телегу. Салем сказал: «Я понимаю, братья: идет война, и харчи вам нужнее. Но не оставите ли хоть половину, чтобы было чем прожить до весны?» Ему дали ответ: «Не волнуйся, брат, с голоду не помрешь. О твоем пропитании теперь его светлость позаботится. Становись в строй — отныне ты солдат». Так Салем попал на войну.
Несколько недель простоял он в полях, вместе с полусотней тысяч других мужиков, живою стеной заслоняя город. Он видел, как растет в людях отчаянье и ужас. Сам тоже отведал страха. Чуть ли не больше, чем смерти, Салем боялся того, что придется кого-нибудь убить. Думал так: «Помру — попаду на Звезду. Там, наверное, неплохо, только грустно будет без жены. А вот если сам кого зарежу — как жить потом?..»
Обошлось. Салем не пустил копье в дело, и даже не видел ни одной смерти. В битве погибли только три человека — далеко впереди, из задней своей шеренги Салем ничего не рассмотрел. Потом сержант сказал, что теперь надо служить герцогу нетопырей — за это будет хорошая плата. Мужики выстроились колонной и по одному подходили к северянину в сером, а тот перебирал их, как зерно: «Из лука стрелял? Налево… Копьем владеешь? Прямо… Ничего не умеешь? Направо…» Салем сказал серому плащу: «Я не хочу никого убивать». Северянин ответил: «Не беда, научишься. Иди направо». Салем уточнил: «Прости, но ты меня не понял. Я не хочу убивать, потому и науки этой мне не нужно». Серый плащ удивился и позвал на помощь красно-черного плаща. Тот выслушал и бросил два слова: «Пошел вон». Салем ушел с войны, довольный тем, что никому не сделал зла.
Но дома его ждала печаль: Клемента пропала. Фуражиры императорской армии заезжали в деревню. Некий капрал взял себе остатки Салемова урожая… и жену. Понш — сосед и приятель Салема — сказал, что Клемента сама хотела уйти с солдафоном. Салем ударил Понша.
— Не смей чернить ее! Солдат взял ее силой, угрожал убить — вот и пошла. И потом, она же не знала, что я жив. Говорили, всех нас нетопыри в землю положат!
Но в глубине души он подозревал, что сосед прав. Заперся в избе и орал во весь голос, колотил посуду, лупил кулаками в стену, пока не сбил всю кожу с костяшек. Даже теперь он не желал Клементе зла. Но было очень горько.
Случаются такие дни, когда впору порадоваться беде. Пришла беда — голод — и отвлекла Салема от тоски по жене. Забрав сельские припасы, искровики оставили старейшине какую-то бумаженцию: «Когда мятеж будет подавлен, по этому векселю Корона выплатит вам полное возмещение!» Но мятежник выиграл решающую битву. Остатки искровой армии бежали на юг и, проходя деревню, выгребли все, что не забрали в прошлый раз. Голодная смерть замаячила у порога.
Мужики затеяли совет. Салем предложил, и с ним согласились: нужно идти к барону. Милорду вряд ли есть дело до их бед, но больше-то пойти не к кому! Собрались человек тридцать, отшагали пять миль, явились в замок. Милорд, так мол и так, из-за войны лишились всего. Помогите, выручите — иначе до весны не дотянем.
Барон был стар — аж кости скрипят — но суров, как подобает лорду, и жаден, как бывает со стариками. Он принял крестьян лишь потому, что думал, они принесли оброк. Половина деревни до сих пор не уплатила!.. Попытались его вразумить, уговорить, разжалобить. Описали произвол фуражиров, пояснили: теперь не только есть нечего, а и сеять. Придет весна — поля останутся голыми! Для крестьян это — самая ужасная картина, какую только можно выдумать. Голые поля, земля без посева — это же конец всему!
Для крестьян, но не для лорда. «Прочь отсюда!» — рявкнул барон и сделал знак стражникам. Очень уж привык и сам милорд, и его вассалы, что мужики дрожат от одного вида рыцарей. Не дал себе труда подумать, присмотреться и увидеть правду. А правда была такова, что стражников в замке осталось двое, прочие ушли на войну. Мужиков же — три десятка, очень злых от отчаяния. Они не пошли прочь, и стражники обнажили мечи. Первым лег старейшина, вторым — его сын. Но потом одного стражника огрели топором, а второго оглушили и вытолкнули в окно. Барон выхватил нож, а мужики окружили его, прижав к стене. Салем закричал:
— Милорд, милорд! Мы не хотим вам зла! Только помогите, и…
Барон так и не понял ничего. Рванулся с кинжалом — может, со зла, а может, пытаясь сбежать. Кузнец Блейк одним ударом размазал его по стене.
Потом все они долго смотрели на труп старика. Вот это была минута, до которой жизнь одна, а после — бесповоротно другая. Так, как прежде, уже никогда не станет. Все молчали и молчали. Наконец, Блейк спросил:
— Что теперь делать-то, а?..
Никто не знал, и Салем тоже. Но он успел осознать, насколько жизнь изменилась, а остальные — еще нет. Ему боги дали больше времени: его-то жизнь изломалась раньше, когда ушла Клемента. Так что Салем ответил:
— Надо уходить. И отсюда, и из деревни. У милорда сыновья — они не простят.
— А куда идти-то?..
— Над бароном только герцог. Пойдем к нему просить справедливости. Быть может, его светлость смилуется.