Знак, смысл которого ясен, теряет свою привлекательность. Пугающий пузырек с чужой душою нес трагичный, но очевидный смысл. В нем не содержалось загадки.
Гадание с леди Минервой, последнею картой которого выпал шут, недолго будоражило любопытство. Оно ясно пророчило императору поражение, тайну составляло лишь значение джокера: указывает ли он на Адриана, опозоренного и осмеянного после разгрома, либо на действительного шута — Менсона? Пришел день — и тайна разрешилась: Иона узнала, что Менсон заколол Адриана. Многих потрясло это событие: шут славился собачьей преданностью владыке. Иона же не увидела ничего странного: знаки давно говорили, что так и будет.
Совсем иное дело — знаки неясные, говорящие неизвестно о чем, да и говорящие ли?..
Таковою была, например, кобыла. Вернувшись из деловой своей поездки граф Виттор привез трех новых лошадей. Две очень хороши, а третья — подлинная красавица игреневой масти, горячая, трепетная, со влажными глазами и шелковыми девичьими прядями. Иона видела много прекрасных лошадей, встречала и получше этой. А время было такое, что не о кобыле в пору думать: Эрвин проиграл битву, муж свирепел из-за потерянной пленницы, мужнин брат заточен в подземелье… Выкинуть бы из головы кобылицу. Где-то там муж ее купил, кому-то хотел перепродать, а скорее, подарить нужному человеку… Но чувство — шершавое беспокойство мысли — не давало забыть. Лошадь — знак. Иона тянулась к неясному смыслу, как язык во рту против воли теребит больной, шаткий зуб.
Много более глубоким символом оказалось перо. В день, когда леди Минерва бежала из темницы, кайры нашли в ее комнате дневник. Стопка листов была прошита грубой нитью и заложена пером в том месте, где леди Минерва окончила записи. Перо не гусиное, какое используют обычно при письме, и не голубиное, что может попасться человеку, имеющему дело с почтой, а — вороново. Длинное, безупречное формою, чернее самой ночи. Будь перо еще немного глаже, в нем бы виделись отражения; будь оно еще чуть острее, сравнялось бы со стилетом. Иона даже затаила дыхание, потрясенная грозным предвестием.
Спустя ночь она встретила леди Минерву и узнала о злодеяниях Мартина, нашла десятки сгнивших тел. Но поразительно: перо предвещало не это! Вернее, не только это. Чернота пера была мрачнее поступка Мартина; значимость — глубже нелепых и безнадежных поисков бессмертия. Позже, оставив за спиной конфликт с мужем и ужас поражения, освободив мысли от тревог о близких, Иона снова вернулась к перу. Что же оно значило?..
Перо могло быть символом леди Минервы. Хотя на ее гербе изображена чайка, Минерва носит в себе много вороньего: черноту горя, проклятье ума, глубоко затаенную любовь к смерти — Ионе ли не распознать ее… Впрочем, вернее перо указывало на другого человека.
В городе Лабелине — гнезде исконного врага, новом вассальном владении брата — Иона встретилась с семьей. Мать и отец с сотнею самых верных воинов держали путь в столицу, чтобы разделить торжество Эрвина. С ними был Джемис Лиллидей и еще один спутник.
— Марк Фрида Стенли, Ворон Короны. Мы встречались с вами, миледи, в некоем сумрачном месте. Вы так любезно угощали меня фруктами!..
Ворон!..
— Это ваше перо? — спросила его Иона.
— Боюсь, что нет, миледи. Оно слишком роскошно, мои поскромнее.
— Возможно, вы правы… Но если бы на этом пере вы принесли мне новость, какова бы она была?
Марк принес даже две новости. Одна — о Предмете, через который можно было говорить с хозяином Перстов. Мать беседовала с ним и просила исцелить отца в обмен на Предмет.
— Говорила с Адрианом?.. — удивилась Иона. — Разве он не погиб?..
— Говорила с хозяином Перстов, миледи. Этот человек — не Адриан, в чем и состоит мое второе известие.
Вес этого открытия навалился на плечи Ионы не сразу, но постепенно, как шапка снега, что скапливается на крыше и проламывает черепицу.
Тиран и деспот мертв, права дворян защищены, древний закон восстановлен. Южный Путь и Земли Короны отныне принадлежат Ориджинам. Герцогство навеки избавлено от нищеты, а Эрвин покрыл себя славой. Да, где-то бродит еще неведомый злодей с Перстами — но что он такое в сравнении с поверженным уже владыкой? Победив льва, кто станет бояться шакала?! Так смотрели на дело отец и мать, так же подумала сперва Иона. Но с каждым часом все мрачнее, тревожнее делалось на душе.
Рельсовая дорога оказалась разрушена, и Ориджины двинулись на юг верхом, повторяя недавний путь батальонов Эрвина. Сразу за городом Иона увидела два больших совершенно новых кладбища: северное и имперское. Каждую могилу отмечала лишь крохотная ямка вместо погребального колодца да вколоченная в землю доска с нацарапанным именем воина. Целый лес складывался из этих досок, а южнее — еще один. Северяне повязывали на доски черные ленты, имперцы — алые. Под порывами ветра ленты дрожали, разливая по полям море шорохов. Иных звуков не было — лишь шуршанье материи да редкий посвист ветра. На несколько миль вокруг…
Перо могло быть символом этих тысяч душ, их знаком вопроса: зачем?.. Ради чего?.. Однако ни один ворон не кружил над кладбищами. Странное зрелище, таинственное само по себе: поля мертвецов — без единого стервятника!.. Только пара волков раскапывала чью-то могилку, и кайр Джемис пристрелил их.
А вороны встретились позже. И даже с лихвою. Там, где спешно отступали, сжигая мосты, последние полки Алексиса, а следом быстрейшим маршем шли батальоны северян — тут уж никто не тратил времени на рытье могил. Наспех присыпали покойников мерзлым грунтом — и довольно. Тут не было больших сражений, лишь налеты северной конницы на арьергард искровиков, да еще запоздалые смерти от прошлых ран. Потому и тела встречались по одному-два, зато часто. Стоя у одного, можно было разглядеть следующее темным холмиком в снегу. От него — следующее… Вороны кружили над этими дорожными метками, присаживались, долбили клювами тонкий земляной покров. Леди София предлагала двинуться другой дорогой, но другой-то не было — за краем полосы, утоптанной войсками, поля скрывал глубокий снег.
Въезжали в деревни, чтобы пополнить запасы провианта. Деревни были черны. Облако мертвенной, молчаливой безысходности над каждою. Крестьяне не прятались — обреченно выходили навстречу кавалькаде, скидывали шапки и, не услышав еще никакого вопроса, говорили:
— Ничего нету, добрые господа. Что было — все забрали. Сначала красные, потом ваши. Ничего не осталось, добрые сиры.
По лицам видно было — правда.
— Мы не отнять хотим, а купить!
— Продали бы, но ничего не имеем. Простите, милорды…
В каком-то хуторе капитан эскорта осерчал и приказал устроить обыск. Крестьяне ведь не свои, а путевцы — в недавнем еще прошлом враги. Их, вроде, не жалко… Перевернули все, от погребов до соломы на крышах.
— Не трудитесь, милорды… До вас уже искали, и не раз…
Действительно — ничего. Пустота.
— Как же вы живете? — поражались воины, только что чинившие обыск.
— Ну, мало как… Доели, что по углам оставалось… Теперь собаки, коты… Ворону можно подстрелить, если зазевается.
— Ворон есть нельзя — у них мясо порченое.
— Прожарить — и ничего…
Леди София распорядилась дать крестьянам денег.
— Благодарствуем, миледи… — отвечали без особой радости.
Можно было понять: деньги — хорошо, но еды за них не купишь. Все съестное на десятки миль вокруг выгребли фуражиры двух армий.
Ориджины сильно отклонились от маршрута, сделали крюк на восток, чтобы пополнить запасы в городах. Заехали в Излучину, затем в Ниар — уже в Землях Короны. Города чернели тою же вороньей безнадегой. Не было изможденных лиц и шальных от голода глаз, но было уныние, до того повсеместное, что трудно дышать.
— Вас тоже война коснулась? — спрашивал у горожан Марк. Ориджинов и кайров боялись, а с Марком могли пооткровенничать. После он пересказывал остальным.
— Нет, война мимо прошла… Был мор той весною, но летом кончился…
— Отчего же вы мрачные, как гробы?
— Останешься нищим, тоже, поди, веселиться не станешь.
— А обнищали отчего?..
Мало-помалу выяснялось: Ниар обглодали сборщики податей. Имперским налоговым министерством назначена норма сборов: не подушно, а со всего города и с каждого ремесленного цеха. Был мор — кто умер, кто сбежал, город обезлюдел… а норма-то осталась прежняя! На каждого мещанина теперь двойная нагрузка. И сборщики как назло озверели: война идет — стало быть, все можно, любые средства хороши.
— Не отчаивайтесь, судари, — пыталась утешить их леди Иона. — Тиран мертв, скоро канут в прошлое его порядки…
— При тиране-то как раз было неплохо… — отвечал кто-то смелый. На него шикали со всех сторон, он быстро исправлялся: — Ну, в смысле, в мирное-то время нам давали поблажку с налогами. Началась война — стало круче, а как владыка уехал бить степняков — так совсем худо сделалось. Каждую неделю налетают волки… Кто там в столице остался заместо Адриана?.. Нелюдь какой-то…
Болтуна заставляли умолкнуть. Мещане наперебой уверяли Иону, что вот как раз в последнюю неделю — когда утвердилась в столице власть северян — вроде бы стало чуток полегче…
От Ниара к Фаунтерре ехали вдоль рельсовой дороги, и тут увидали странное зрелище: мужики воровали провода. Взбирались по лестнице на столб, орудовали пилой и клещами, потом скручивали медных змей тугими мотками, закидывали в сани. Впрягались вместо лошадок сами же мужики, волокли куда-то.
Капитан эскорта рассудил, что эти молодчики воруют собственность герцога Эрвина. Изловил, велел раздеть догола и высечь на морозе. Милостью леди Софии воры лишились только кожи на спине, но не жизни.
— Какого черта вы это делаете? — поинтересовался кайр Джемис.
— Жить-то на что-то надо, добрый сир…
— Продаете провода? Кому они нужны?!
— Ездят дельцы, скупают… Когда новая владычица решит починить дороги, понадобятся ей провода. Вот ей и продадут… Или ейному министру…
— Ах, мрази! На каторгу бы вас всех!