Конечно, собор нравился Ионе, а еще больше нравилось вдохновение брата — столь же красивое и полное энергии, как лес, шумящий от летнего дождя. Она сказала об этом, но не стала скрывать и того, что смущало:
— Но ты хочешь снести столько домов!.. Куда денутся все эти люди?
— Пустое, — Эрвин отмахнулся, — их всего сотня, они получат возмещение и купят новое жилье.
— А нищие с пустыря? Их много, они живут целыми семьями…
— Но их лачуги не стоят и агатки! Заплатим по паре эфесов — будут счастливы: на год вперед обеспечатся выпивкой.
— Во что же обходится вся эта затея?
Иону волновали не расходы, а высокомерие брата. Жители сносимых домов заслуживали возмещения — но, кажется, не того, чтобы Эрвин лишнюю секунду подумал о них. Глухота к чужим бедам отличает бездушных людей. Прежде Эрвин не страдал ею.
— Иона, что за купеческие мысли? С каких пор тебя заботят расходы?
— Полгода назад ты бесился от того, что отец пустил тридцать тысяч на подземную усыпальницу…
— Пф!.. Сестричка, не нужно сравнивать! Здесь — целый собор, там — просто богатая могила. Тогда были наши тридцать тысяч, а теперь — деньги казны и Церкви.
— Ты спросил разрешения у леди Минервы?
— О, боги! Ты ничего не понимаешь! Вся прелесть траты чужих денег — именно в том, чтобы не советоваться с владельцем! Станешь просить разрешения — испортишь все удовольствие.
— Эрвин, я серьезна…
— Я вижу и не одобряю. Война кончилась — к чему серьезность?
Действительно, к чему?.. Что тревожит ее, туманя душу? Иона сказала бы: ты изменился, братец. Он спросил бы: как? Она ответила бы: стал слишком высокомерен. И он рассмеялся бы: тоже мне, печаль! Это же наша родовая черта! Найдешь не высокомерного агатовца — напиши о нем поэму!..
— Братец, — сказала она очень мягко, — меня расстроила вчерашняя сцена в театре. Леди Минерва не заслужила такого унижения.
— Ее величество почему-то ошибочно полагает, что именно она должна управлять Империей. Как честный человек, я развеял ее заблуждение. Если правда для нее обидна, вряд ли в том моя вина. — Эрвин усмехнулся. — Да и не думаю, что она будет долго страдать. Леди Минерва знает безотказное средство от печалей: кубок-другой орджа…
— Она не заслуживает такого обращения. Она — хороший человек.
— И я был отличным парнем в восемнадцать. Но отец почему-то не давал мне управлять герцогством. И, знаешь, вполне возможно, он был прав.
— Прошу, будь мягче с леди Минервой.
— Почему тебе этого так хочется?
— А нужны ли причины? Я прошу тебя. Разве этого не достаточно?
Эрвин погладил ее по плечу:
— Ради тебя я буду мягок с нею, как лепестки фиалки… — он с трудом выдержал паузу и перескочил обратно: — А теперь вернемся же, наконец, к собору! У меня множество задумок. Например, я хочу сделать в подземном этаже имитацию грота Косули. Там будет фреска по сюжету притчи: Светлая Агата спасает козочку. Обнимает косулю, чешет шерстку на грудке и радуется. На лице — обычное человеческое умиление, а не святое вот это уныние, что вечно на иконах. Плащ и волосы у Агаты мокрые, липкие — она ведь спряталась от дождя. Выйдет совсем не канонично, зато очень правдиво: заходишь в грот — будто сам переносишься в историю! Для пущего эффекта сделаем из грота маленький туннель, а в конце — подсвеченный рисунок: долина Первой Зимы в дымке. Помнишь ведь: Агата пошла за косулей и увидела долину. Каждый сможет пройти как будто с нею вместе!
— Звучит прекрасно…
— Не так прекрасно, как будет выглядеть!
Он выхватил из кармана черный блокнот и показал сестре несколько эскизов.
— Взгляни-ка, вот еще мысль: сделаем на хорах галерею северных героев. Изобразим всех славных агатовцев: не только святых, но и лордов, воинов, ученых, летописцев. В нефах только святые, но на хорах можно и мирян — я уже говорил с архиматерью. Возле каждого подпишем имя и какое-нибудь изречение: человека легче запомнить, если он сказал что-нибудь этакое. Правда, не у всех были крылатые изречения… но не беда — сами придумаем! Зато столица будет знать и цитировать северян!
— Точнее, нас с тобой?.. — Иона улыбнулась.
— Но только мы будем знать, кто истинные авторы цитат! Не древние бородатые лорды, а юные и красивые мы. Каково?..
— Ну коли так, братец… — сняв перчатку, она провела пальчиком по цепи фигурок на выступах крыши, — пускай химеры напоминают врагов Севера. Одни похожи на ганту и шаванов, другие — на путевского герцога с его горе-рыцарями, третьи — имперский генерал и майор протекции. Но сходство не явное, а еле заметное — только пара черточек.
— Прекрасно! — Эрвин хлопнул в ладоши. — Обязательно сделаем! И еще я думал о нашей семье…
— Эрвин, Эрвин, это чертовски нескромно — изображать на фресках самого себя!
— Ни в коем случае! Я даже и думать не смел о таком!.. Просто хотел оставить пустыми два участка стены… Знаешь, такие — подходящие для брата с сестрой. Когда умрем, все поймут, кого вписать в просвет.
— Только не забудь за время жизни сказать что-то разумное, чтобы годилось на цитату.
— Иона, я уже стал автором множества крылатых фраз!
— Неужели? Не помню ни одной…
— Вот как?! Не ждал от тебя, сестрица! Возьми хотя бы эту: «Если воинам страшно, не дай им понять, что чувствуешь то же…»
— Это слова отца, а не твои.
— «Я выживу и не стану жрать червей. Я умею ставить амбициозные цели».
— Ты говорил это самому себе. Может, еще расскажешь потомкам о воображаемой альтессе?..
— «Чувство, как в Тот Самый Миг».
— И что это значит вне контекста?
— «Убейте северянина, если сможете!»
— Эрвин, милый, нужна мудрые слова! Слышишь: муд-ры-е! А ты предлагаешь пафосную солдатскую похвальбу… Дорогой братец, постарайся, поверь в себя — ты сможешь. Понимаю, как это трудно, но я здесь, с тобой, и всеми силами поддерживаю…
— Ах ты, негодница!
* * *
Час душевной близости с братом озарил сердце Ионы, наполнил почти детской незамутненной радостью. Однако то было мимолетно. Большую часть времени в столице Иона не понимала Эрвина — ни мыслей его, ни чувств.
При первой встрече во дворце ей показалось, что на войне Эрвин возмужал, сделался жестче и мудрее. Иона приветствовала перемены в брате, пока не стала замечать, что они — иллюзия. Эрвин делал не так и не то, чего сестра ждала от него.
Мудрый и благородный человек побеждает в справедливой войне, свергает деспота. Что ему делать потом? Пожалуй, вот что. Первое — восстановить верховенство закона: судить и наказать военных преступников, официально очистить имена невинных. Второе — позаботиться о том, чтобы страна как можно быстрее оправилась от ран. Обеспечить кровом тех, кто лишился жилья, дать пропитание голодным, медицинскую помощь — раненым. Найти средства на ремонт дорог и мостов. И третье — конечно, передать власть в руки законного ее наследника (то есть, наследницы). Только так будет достигнута цель, ради которой война и велась: справедливость.
Иона не была глупа и осознавала сложности. Конечно, не все получится и не сразу. Не всех виновников удастся найти, не сразу леди Минерва обучится править, а уж о нехватке финансов и говорить не стоит. Будут препятствия, трудности, проволочки. Лишь через несколько лет Империя вернется к тому благоденствию, в каком жила при владыке Телуриане. Иона вполне понимала причины возможных задержек…
Но Эрвин не задерживался в пути, о нет. Он просто шел в другую сторону! После победы брат занимался следующим.
Первое. Предавался полному и безграничному самолюбованию. Постоянно бывал в людных местах и всегда — в центре внимания. Поощрял любую лесть в свой адрес, начиная от комплиментов и кончая поэмами о своих победах. Заказывал портным больше нарядов, чем иная модница. Выдумал себе новый громкий титул и ничуть не скрывал удовольствия, когда слышал: «Его светлость лорд-канцлер…»
Второе: окружал себя барышнями. Аланис Альмера была лишь верхушкой пирамиды. Высокородные дочки, чиновничьи сестры, вельможные кузины — женщин множество при дворе. Праздная их блестящая суета формировала водоворот, в центре которого был Эрвин. Вероятно, лишь одну Аланис он радовал любовными утехами. Но без малейшего стеснения поощрял всеобщий к себе интерес: откровенным взглядом, комплиментом, двусмысленной шуткой, теплой улыбкой… Боги, случалось даже, лорд-канцлер улыбался горничным!
Третье. Устраивал праздники. По каждому малейшему поводу, а если повода не было — изобретал его. «Таинство январского новолуния», «Большое открытие театрального сезона», «Фестиваль орджа», «Ночь фейерверков», «День печатной книги» — святые боги, слыхал ли раньше кто-нибудь о подобных праздниках!.. Половину из них Эрвин звал «добрыми традициями Севера, которые мы дарим столице». Ионе ли не знать: подлинные традиции Севера — игры с мечами, топорами, ледяной водой и медведями — всегда были Эрвину противны. То, чем он потчует столицу, — чистейшей воды выдумка. Но фантазия брата поистине неистощима! Даже снос лачуг на пустыре он планировал обратить в торжество: заложение первого камня в фундамент собора…
Четвертое. Эрвин тратил казенные деньги. Охотно, много, смело. Никогда — на справедливость, суды, хлеб для нищих, кров для бездомных. Изредка — на госпитали и лекарства для больных (только если больные — северяне). Часто — на искусство: баллады, картины, театры, фрески. Очень часто — на дорогие и блестящие начинания: собор Светлой Агаты; новый мост на Дворцовый Остров; театр Традиций Земель Империи; полное искровое освещение столицы. Подобные затеи близки и самой Ионе, она восторгалась бы ими, если б не видела: собор, мост, театр, тысяча фонарей — все это оценят и восславят потомки… Но современникам — сегодня, сейчас — нужно другое!
И вот что удивительно: все, кроме Ионы, одобряли действия Эрвина. Его самолюбование считали простительным капризом победителя. Дамский хоровод развлекал самих барышень, а офицеров и вассалов Эрвина приводил в полный восторг. Праздники радовали всех без исключения: как же не радоваться, когда праздник!.. Бешеные траты на искусство делали счастливой матушку. Узнав о новом театре, где будут ставиться не столичные пьесы, а представления из разных земель, леди София начала боготворить сына.