Она не знала, что еще сказать. Что противопоставить беспощадной правде, кроме дочерней нежности. Лишь гладила руку отца и говорила: «Папа», — и чувствовала соленую влагу на щеках, губах…
Он попросил:
— Принеси воды.
Иона налила из кувшина в кубок, поднесла отцу. Он встретил ее суровым взглядом и приказал:
— Плесни себе в лицо.
Она не посмела ослушаться.
— Не забывайся, — сказал отец. — Ты — Ориджин. Не смей рыдать! Тем более, из-за такой обыденности, как смерть воина.
Иона не сразу овладела собой. Но встряска и холодная вода сделали свое дело, она задышала ровнее, утерлась, сказала:
— Простите, милорд.
— Умница, — похвалил отец. — Принеси еще воды. Хочу пить.
Иона отошла к столику, вновь наполнила кубок. Всхлипнула, поспешно промокнула глаза. И вдруг подумала, сама еще не понимая, откуда, зачем явилась мысль: я стою спиной к отцу. В эти секунды он не видит, что я делаю.
Иона вылила в кубок снадобье Мартина Шейланда.
Искра — 5
Фаунтерра; Бледный Луг (Земли Короны)
Тело лежит на столе по центру подвала, в круге света от лампы. Тело полностью накрыто мешковиной, но даже сквозь ткань заметно, насколько оно изуродовано. Полотно облегает куцые огрызки рук, проваливается ямой там, где у человека был бы живот. Смрад ощутим слабо — холод сдерживает гниение.
Двое стоят за столом — коронер и агент протекции. Оба в фартуках поверх телогреек, на лицах — маски, на руках — перчатки. Они кланяются:
— Ваше величество…
Лорд-канцлер говорит Мире:
— Вы не обязаны это видеть. Достаточно молитвы на похоронах.
Игнорируя его, Мира подходит к столу.
— Покажите мне.
Коронер откидывает полотно.
Мира смотрит.
Смотрит.
— М-да, — говорит лорд-канцлер.
Агент протекции обращается к Мире:
— Ваше величество, все видимые повреждения — это рыбы постарались уже после смерти. Умер-то он быстро, от удара кинжала. Вероятно, даже захлебнуться не успел.
Надо полагать, агент пытается ее успокоить. Мира не знает, что чувствует. Не только ужас, горе, отвращение, но и нечто другое.
Коронер говорит:
— Причина смерти, ваше величество, становится наглядна вот в этом ракурсе…
Он собирается перевернуть труп. Мира кивает в знак согласия.
На спине мертвеца кожи не осталось, все ребра видны. Трое мужчин опасливо поглядывают на Миру — ждут, когда упадет в обморок или зарыдает в истерике. Она не отводит глаз от тела.
Коронер тычет острием скальпеля:
— Видите царапину на ребре, ваше величество? Здесь кинжал шута вошел в тело и поразил сердце. На самом сердце тоже имеется рана. Такое повреждение убивает мгновенно, даже без искрового разряда, каковой имел место. Упав в реку, владыка Адриан определенно был уже мертв.
— Мы можем быть уверены, что это именно он? — подает голос лорд-канцлер.
— Да, ваша светлость, — кивает агент. — На теле найдены Вечный Эфес и медальон с божественной женщиной. Их мог носить только владыка.
— Этого недостаточно.
— Да, конечно. Я просто хотел избавить ее величество…
Труп вновь осторожно переворачивают, он грозит развалиться на куски. Коронер раздвигает челюсти, светит фонарем в рот.
— Придворный дантист заменил владыке два зуба. Вы можете видеть протезы из белого золота. Они весьма дороги и легко узнаваемы. Кроме того…
Он указывает на ногу. Часть плоти срезана скальпелем, обнажая кость.
— В одном тренировочном бою владыка был неосторожен и получил глубокое ранение в бедро. На кости и теперь можно увидеть отметину от клинка.
Лорд-канцлер спрашивает:
— Стало быть, это все, что осталось от Адриана Ингрид Элизабет?
— Так точно, ваша светлость.
— Тогда накройте его. Довольно мерзости.
В момент, когда полотно накрывает покойника, Мира понимает, что чувствует.
Точку.
Горе, ужас и боль взяли свое раньше. Теперь на душе иное. Жизнь переломилась. Прежняя невозвратно ушла. Не в день смерти Адриана, не на коронации, не при звуке слов: «Империя в ваших руках…» Вот только сейчас прошлое окончательно стало прошлым.
Адриан на Звезде.
Эта штука на столе — пустой изломанный футляр. Он ничего не значит, кроме факта: теперь я одна. Без отговорок и лазеек. Без ослепляющей защитной тоски, без нарочитых страданий. Холодный, кристальный факт: я одна. Теперь только я отвечаю. За себя, за будущее, за все.
Это жутко. Страшнее любого трупа.
— Почему так долго искали тело?
— Мы переоценили скорость течения, ваше величество, и искали ниже по реке. Ожидали, что тело унесет дальше на юг. Видимо, оно терлось о лед или застряло в водорослях, потому и замедлилось.
— Как его нашли?
— Тело обнаружили жители прибрежной деревни и сообщили шерифу, а тот — нам.
— Крестьяне нашли тело с золотыми зубами и двумя Предметами, и ничего не взяли себе?
— В том и дело, ваше величество. Предметы на мертвеце слишком ценны и чудесны, крестьяне боялись даже прикоснуться к ним, чтобы не навлечь на себя проклятие.
— Найдено ли тело Менсона?
— К сожалению, нет, ваше величество.
— Но теперь вы знаете, где искать?
— Да, ваше величество. Отряды переместились выше по реке, в тот район, где обнаружено тело владыки Адриана. Знакомый вам секретарь Итан Гледис осуществляет контроль над поисками и обо всем немедленно оповещает дворец.
— Когда я получу Вечный Эфес и кулон?
— Ваше величество, они долго находились на трупе, и… простите, недостаточно чисты. За два дня Предметы тщательно очистят и передадут вашему величеству.
— Благодарю вас.
Лорд-канцлер говорит:
— Ваше величество, я назначаю похороны на четверг. Трех дней будет достаточно, чтобы подготовиться.
— Нет, милорд. Я не позволяю.
Он удивленно поднимает брови, и Мире приходится повторить:
— Я запрещаю хоронить Адриана до тех пор, пока не завершится следствие. Смерть императора должна быть расследована.
— Ваше величество, но вы сами могли убедиться: владыка умер от удара кинжалом в сердце. Дюжина непредвзятых свидетелей из альмерских крестьян подтвердят, что шут Менсон нанес этот удар. Известен и убийца, и способ смерти. Знакомый вам Итан Гледис Норма контролировал поиски от лица имперского секретариата, он передаст вам все протоколы, едва вернется в Фаунтерру. О каком расследовании может идти речь?
— Мост рухнул именно в тот час, когда по нему проезжал владыка. А шут Менсон заколол человека, которого любил пуще жизни. Пока не получу объяснения этим фактам, расследование будет продолжаться.
Лорд-канцлер колеблется, думает возразить. Но почему-то уступает:
— Да, ваше величество. Как прикажете.
С нежданной, необузданной силой накатывает злость. Мира шипит в лицо Ориджину:
— Что вы делаете здесь, милорд? Пришли поглумиться над мертвым врагом? Чего стоит ваша скорбная мина, если внутри вы поете от радости?! Имейте хоть каплю достоинства — радуйтесь вдали от меня!
Лорд-канцлер отвечает не сразу, с каким-то колебанием:
— Я здесь не ради него, а ради вас.
Он протягивает Мире конверт.
* * *
Хозяйка гостиного двора «Дом с плющом» сползла по лестнице в общий зал. Там царила пустота и холод: камин зажгут только вечером, в людный час. А сейчас — утро, будь оно проклято.
Хозяйка прошла между столов, ведя пальцами по столешницам, чувствуя, как растет в душе привычное, ежедневное омерзение. Столы темнели пятнами — и старыми, и свежими. Марта вчера не вытерла их, хотя должна была. В дальнем углу смердело кислятиной — кажется, там кого-то вывернуло. Или Марта пролила дешевое пиво — его запах не особо отличается от блевотины. К одному столу присохли огарки вчерашних свечей. Какой тьмы лепить их к столешнице? Какой тьмы Марта дала одним гостям целых четыре свечи? Одна свечка на двух человек — неужели сложно запомнить?..
Утро — чудовищное время суток. Тело не видит ни единой причины просыпаться, вылезать из постели. Нет в жизни того, ради чего стоило бы. Каждое утро хозяйка продирает веки, вытаскивает себя из-под одеял, волочит вниз по лестнице, в зал с заплеванными столами и смрадом кислятины… Здесь холод и отвращение разрывают пелену сна. Презрение к собственной жизни бодрит лучше, чем любое умывание.
Хозяйка зашла за стойку, сняла с крючка и накинула на плечи свою знаменитую шубу. Она — из меха чернобурки. Местные пьянчуги считают, что шуба выглядит очень царственно. Они даже притихают, увидев чернобурку на плечах хозяйки… Шубе двадцать лет, она едена молью, стирана, подрана, подпалена. С тем же успехом хозяйка могла носить на плечах несвежий собачий труп. Она укуталась в мех, и гадливость сдула остатки дремоты. Достала из-под стойки нюхательный табак, растерла щепотку меж пальцев, затянулась. Утро…
На стойке хозяйка увидела передник и пыльные, в разводах, стаканы. Марта не протерла их вечером, только помыла — точнее, смочила наспех. Вот и кадка с водой: за ночь грязь осела на дно, а засаленная губка на плаву показывает спину, как тюлень.
— Марта, — с тоскливой злобой буркнула хозяйка.
В прежние годы дочь была тем мотивом, что заставлял хозяйку вставать по утрам. Полсотни эфесов стоит обучение в дешевом пансионе, двести-триста — в терпимом. Нужно откладывать два золотых в месяц, и за десять лет соберется достаточная сумма… Просыпайся, сползай вниз, протирай стаканы, наливай пойло, пинай лентяйку-повариху, торгуйся на базарах, грызись с постояльцами, развлекай пьянчуг, экономь дрова и свечи, носи дохлую чернобурку — неделю за неделей, год за годом — и складывай монеты в сундучок в подвале. Когда-нибудь придет время, и…
Теперь сундучок служил не целью, а только частью ежедневной рутины. Хозяйка и сама уже не помнила, когда перестала верить. В то, что хоть когда-нибудь сможет скопить двести эфесов. В то, что двести золотых или тысяча, или все богатства Фаунтерры смогут переделать дочку.
Хозяйка взяла со стойки стакан и передник, принялась протирать один другим. Пить с утра нельзя: от этого снова потянет в сон, к тому же, не хочется радовать Хенка. Старый осел приповадился являться каждое утро, пропускать стакан самого мерзкого вина, жрать глазами хозяйку и петь соловьем о старых добрых временах. Приходил спозаранку, чтобы застать ее одну, и все говорил про «встарь», уверенный, что это доставит ей удовольствие. Ухажер выискался.