шься в чем-нибудь виноват…
Мортимер зашел в пивную и заказал горячего вина — унять дрожь в теле, скоротать лишние полчаса.
* * *
К моменту, когда он сделал последний глоток, отряд из десяти всадников уже покинул Кристал Фолл. С главной дороги они свернули на тропку, вьющуюся через лес. Стоило углубиться в чащу на полмили, как головной всадник замахал своей странной шляпой, приказывая сделать привал. Шаваны ганты Бирая спешились, чтобы поставить шатры и собрать хвороста. Колдун остановил их:
— Никакого огня. Скоро двинем дальше, только уладим одно недоразумение. Чара!..
Уверенная, что именно с нею будет разговор, Чара уже подъехала к Колдуну.
— Я здесь.
— Скажи-ка мне, дорогуша, что это было? Почему два ползуна ушли живыми?
— Почему нет?
— Я велел тебе их убить.
— А я не видела в том смысла. Они безоружны и слабы. Я не убиваю детей.
— Ты говоришь так, будто мне есть хоть какое-то дело до твоих принципов. Заверяю тебя: ты ошибаешься. Есть только один принцип: служишь мне — делай, что велю.
— Я служу тебе? — Чара недобро понизила голос. — По-твоему, я — собачонка? Уясни, Колдун: мы нанялись сделать для тебя одно дело — и ничего больше. Ты хотел денег — получил. Ничего другого мы не обещали.
— Формально ты права, — так же тихо ответил Колдун. — Однако…
Он сделал какое-то движение ладонью, и меж пальцев ожила, повисла в воздухе голубая искра. Чара молча смотрела на нее. Колдун поднял руку в сторону Чары. Шаваны ганты Бирая отшатнулись от женщины, вокруг нее возникла жутковатая пустота. Но сама Чара не двинулась с места.
Неймир подъехал поближе и заговорил, примирительно разведя руками:
— Послушай, Колдун. Ты не обижайся, но против Чары твои штуки не сработают. С семи лет она не встречала никого, кто бы ее испугал, а видала она многих, даже герцога Ориджина, хотя и издали. Если хочешь кого-нибудь напугать, попробуй со мной. Протяни ко мне свою руку с колдунством — я сразу задрожу, как лысый хвост. Честно, так и будет. Скажешь: «Неймир, вы неправы», — и я отвечу: «Да, Колдун, мы очень виноваты, прости нас!»
Колдун ухмыльнулся — до того потешно говорил Неймир, еще и передразнивая альмерский акцент банковских служек.
— Вот только сразу предупреждаю: это будет ложь. Когда надо спасать шкуру, я могу и соврать. А истина останется прежней: волки Ориджинов убивают для удовольствия, псы императора — по его указке, дикие звери — ради пищи, а люди убивают лишь тогда, когда без этого не обойтись. Мы — люди. И даже ради тебя, Колдун, не превратимся ни в волков, ни в собак.
Колдун опустил руку, искра угасла.
— И что же мне делать с вами двумя?.. — промолвил в вязком, медлительном раздумье. — Могу прямо сейчас убить обоих или прогнать… Но тогда потеряю двух лучших своих воинов.
Чаре хватило ума промолчать, хотя висело на языке: «Мы не твои воины».
— Либо, — продолжил Колдун, — могу смириться с вашими дурацкими принципами… Но тогда выйдет, что вы тут командуете, а не я.
Неймир развел руками:
— В том и состоит искусство командира: не отдавать таких приказов, которые умный воин откажется выполнить.
— Пф! Тоже мне, умники! — фыркнул ганта Бирай, выходя из-за спин Спутников. — Умный воин не загоняет в тупик, а находит выход.
— И ты знаешь выход? — осведомился Колдун.
— На то я и ганта. Плати нам на десятину больше, а Спутникам — на десятину меньше, и мои люди положат в пыль всех, кого пожелаешь. А эти двое пускай стоят в стороне, раз у них сердца ягнячьи.
— По рукам, — кивнул Колдун после короткого колебания.
Неймир не успел возразить, да и не нашел, что сказать. Только минуту спустя возник в голове вопрос:
— Скажи, Колдун, зачем тебе так нужно убивать всех? Они нас видели — и что с того? Прохожие на улицах тоже видели — не резать же весь город!..
— Зачем?.. — губа оттопырилась в мерзкой ухмылке. — Сейчас увидишь. Бирай, ты принес что я просил?
Ганта махнул одному из своих людей, тот подал Колдуну мешок. Колдун огладил его, обласкал ладонями округлости лежащего внутри предмета. Раскрыл мешок, запустил обе руки и бережно, как великую ценность, вынул мертвую голову начальника отделения банка.
— О, да!
Взял ее перед собою, провел большими пальцами по векам, утирая несуществующие слезы. Западники следили за ним, проглотив дыхание, будто сам Зловонный Дух Червя на их глазах поднялся из земли. Колдун поднес голову к своему лицу и развел мертвые веки. Луна блеснула в зрачках покойника, когда Колдун впитал его взгляд.
— Аххх…
Зажмурился от удовольствия, на долгий миг задержал дыхание…
Потом швырнул голову в кусты.
Северная птица — 3
Дворцовый Остров (Фаунтерра)
На юге Дворцового Острова, где он сужается и вытягивается длинной косой вдоль течения реки, расположен грузовой причал. Сюда — летом по воде, зимой на санях — доставляют все несметное разнообразие припасов, потребляемых дворцом. Летом вокруг грузового причала снуют лодки и баркасы, белеют паруса речных шхун, по трапам бегают матросы в залихватских синих беретах, кружат на плоских крыльях чайки, весело плещет меж бортов вода. Это зрелище, полное жизни и романтики, даровало вдохновение многим художникам. Стену комнатки Ионы в пансионе Елены-у-Озера украшала картина грузового пирса в майский полдень — один взгляд на нее навевал мечты…
Но зимою причал лишается всего очарования. Во-первых, вместо пригожих парусников и бойких лодочек ползают по реке неуклюжие сани под серой мешковиной, вместо матросиков в беретах — косматое тулупное мужичье. А во-вторых, ледостав открывает дорогу на остров не только саням, но и нищим. С рассвета они тянутся гуськом через реку и сбиваются на островной косе в хмурую, темную, зловонную толпу. Нищие ждут момента, когда откроются причальные ворота, и телега вывезет объедки, оставшиеся после вчерашних пиршеств. Стражники сбросят на землю ящики с едой настолько неприглядной, что дворцовые слуги побрезговали ею, и развернут телегу. Едва они отъедут на пару ярдов, как сотня человек превратится в свору уличных псов — и накинется на объедки.
У причальных ворот несут вахту трое северян — Вернер, Рагольф и Тенн. Шесть дней в неделю (кроме воскресенья, когда грузовой причал закрыт) они наблюдают, как нищие сползаются на косу, бранятся и бьются за место поближе к воротам, как ожидают, переругиваясь и переминаясь, почесывая болячки, как устраивают свалку, а после разбредаются, яростно жуя на ходу. Часовые не раз обсудили свое положение и пришли к единодушному выводу: эта вахта — наказание. Другие дежурят на стене или в башнях, или даже во дворце — в тепле, на свету, среди напудренных дамочек. Но Вернер и Тенн схлопотали искровый разряд при Пикси. Пока их соплеменники одерживали победу в ночном Лабелине, Вернер и Тенн сидели в плену… точнее, лежали бревнами, связанные по рукам и ногам. Не сказать, что в этом была их вина. Но когда капитан решал, кому дать дерьмовую вахту у нищенских ворот — не мог же он выбрать героев ночного Лабелина!.. Правда, третий часовой — Рагольф — не получал искры и не бывал в плену. Его просто никто не любил, от греев до капитана. Рагольф родился в горной глуши и говорил с таким сильным акцентом, что из трех слов поймешь от силы одно.
В ту субботу они снова стояли у причальных ворот — где же еще? Ворота были заперты, но открыты форточки, так что часовые могли вдоволь любоваться нищими и наслаждаться их запахом. И не просто могли, а обязаны были раз в две минуты подойти к форточке и осмотреть местность перед въездом. За две минуты не успеешь сыграть ни в карты, ни в кости, да это и запрещено. Зато успеешь — в пальцы. Это не запрещено: пальцы — настолько тупая игра, что не занимает мысли солдата и не мешает нести вахту. Вот Вернер, Рагольф и Тенн играли в пальцы, и почти всегда проигрывал Рагольф. Он скалился, когда думал показать «копье» и помигивал, когда «колодец». Вернер с Тенном давно заметили это и показывали нужные фигуры: «лошадь», чтобы выпила «колодец», или «костер», чтобы сжег «копье». Рагольф проигрывал с глуповатой улыбкой, говорил:
— Ац-ца, черти! — и шел выглянуть в форточку.
Тенн спрашивал:
— Много уже собралось?
Рагольф отвечал по-горски, с тем смыслом, что да уж, немало.
Вернер говорил:
— Суббота, будь ей неладно. В выходной телег не будет. Хотят нажраться впрок.
Рагольф улыбался:
— Эх-хе-хе! Ниц не выйдет! Наперед тока хрюцки жруц!
— Они и есть свиньи, — отвечал Вернер.
И думал в который уже раз: какой тьмы я делаю рядом с идиотом-горцем? Почему именно я должен сторожить толпу отребья? Я — дворянин, тьма сожри! Единственный у этих ворот!..
Рагольф успел проиграть раз сорок и выиграть раз пять, когда подъехала долгожданная телега. Тенн сдвинул засов, Рагольф открыл ворота, Вернер поморщился и сплюнул — ветер как раз дул с юга, со стороны нищих. Возчик хлестнул лошадей, толпа притихла и сжалась: передние отшатнулись, давая дорогу телеге, задние стали напирать, проталкиваясь вперед. Стражник сдернул мешковину, второй начал скидывать с телеги ящики. Один — Вернер хорошо видел со своего места — был набит огрызками пирожных под грязными хлопьями крема.
— Мое!.. — заорал кто-то.
Каждый раз кто-то орет: «Мое!» — и никогда это «мое» не достается тому, кто кричал. Зачем, спрашивается, голосить?..
Телега стала разворачиваться, а толпа за ее кормой ухнула и накрыла ящики. Рагольф запел:
— Хамди-хамца хум-ли-ла хамди-хамца хум-ли-ла! Упца-упца-упца-упца хамди-хамди хум-ли-ла!
Черт разберет, что оно значило. Рагольф всегда пел, пока нищие дрались: думал, бойкий мотивчик песенки как раз под стать свалке. Когда нищие дерутся под песенку — оно, по мнению Рагольфа, забавно. Вернер не раз обещал дать ему по зубам, если снова запоет, но не сдержал слова. Рагольф был здоровенным детиной. Чьи из них двоих зубы распрощаются с челюстью — вопрос глубоко спорный…
Телега вкатилась назад в ворота, а следом за нею к часовым подошла сгорбленная фигура в плаще. Эту горбунью Вернер давно приметил: она стояла в стороне от толпы, не стремясь поучаствовать в схватке. Каждый день бывают такие: хилые да квелые, кто не имеет шансов в общем побоище, но надеется выклянчить что-нибудь у стражников. «Добрые сиры, не найдете ли монетку для несчастного божьего человечка?.. Глория-Заступница воздаст вам за милость!..» Дома, на Севере, Вернер мог бы рубануть разок, оставить одного попрошайку без руки — прочие сразу бы отвалили. Но здесь приходится терпеть, повторять, как дурачок: «Не подаем, не положено!» Столица, будь ей неладно…