– Думаю, вы не дурак, – улыбнулся Скурас. – Прошу, не обижайтесь на меня. – Богатый старый Скурас переживал о том, что может кого-то обидеть; его рот, похожий на застежку-молнию, немного смягчился на следующих словах, и на лице появилось подобие ностальгической улыбки, которую я предвидел. – Конечно, я шучу. Все не так плохо. Как жить без шуток? Шарлотта…
– Да? – Карие глаза осторожны и наблюдательны.
– Мне нужно кое-что из нашей каюты. Ты не могла бы.
– А горничная? Разве она не может?
– Это личное, дорогая. И, как заметил мистер Ханслетт, по крайней мере так он заключил, ты намного моложе меня. – Он улыбнулся Ханслетту, желая показать, что не обижается. – Принеси фотографию, которая стоит на туалетном столике.
– Что?! – Шарлотта внезапно подалась вперед, руки коснулись подлокотников кресла, будто она собиралась встать.
Скураса словно перемкнуло, улыбающиеся глаза стали мрачными, холодными и смотрели в другом направлении. Длилось это всего секунду, и жена перехватила его взгляд раньше меня. Она резко выпрямилась, и короткие рукава платья на загорелых руках задрались почти до плеч. Шарлотта быстро и плавно расправила рукава, но недостаточно быстро. Примерно в четырех дюймах ниже плеча я заметил на обеих руках сплошное кольцо синевато-красных кровоподтеков. Такие синяки появляются не от ударов или сдавливания пальцами, а от веревок.
Снова улыбающийся Скурас нажал на звонок вызова стюарда. Не сказав ни слова, Шарлотта Скурас встала и поспешно вышла из каюты. Интересно, может, вся эта драматическая сцена мне просто померещилась, но я был чертовски уверен в обратном. Мне, в конце концов, платят за то, чтобы мне ничего не мерещилось.
Она скоро вернулась с фотографией размером примерно шесть на восемь. Отдав ее Скурасу, Шарлотта быстро села в кресло, но на этот раз была очень осторожна с рукавами, хотя и не выказывала озабоченности по этому поводу.
– Моя жена, джентльмены, – сказал Скурас.
Он встал с кресла и протянул нам круглую фотографию. На ней темноволосая женщина с темными глазами. Она улыбается, что подчеркивает ее высокие славянские скулы.
– Моя первая жена Анна. Мы были женаты на протяжении тридцати лет. Брак – не такая уж и плохая штука. Это Анна, джентльмены.
Будь во мне хотя бы грамм добропорядочности, я бы сбил старика с ног и растоптал. Просто невероятно, что мужчина в компании других людей открыто заявляет о том, что у него стоит фотография бывшей жены на тумбочке, еще и унижает нынешнюю жену, приказывая ей принести эту фотографию. Добавьте сюда следы от веревок на руках Шарлотты. Скурас явно заслуживает пулю. Но я не мог ничего сделать, ничем не мог помочь. Старый болван говорил от всего сердца, глаза выражали искренность. А если он и играл, то это самая превосходная игра из мной виденных и слеза, скатившаяся из правого глаза, достойна номинации на «Оскар» любого года, с самого зарождения кинематографа. Если же он не играл, то перед нами сидел грустный одинокий мужчина, уже не молодой, мгновенно забывающий обо всем на свете, стоит ему взглянуть на то единственное, что он когда-либо любил, на то, что ушло безвозвратно. Именно так все и было.
И если бы не другая картина – неподвижная, гордая, униженная Шарлотта Скурас, невидяще смотревшая на огонь, – у меня бы точно появился ком в горле. Оказывается, мне легко сдержать эмоции. У одного из присутствующих не получилось, но вовсе не из сострадания к Скурасу. Маккалум, шотландский юрист, бледный от гнева, поднялся, сказал что-то невнятное о том, что плохо себя чувствует, пожелал всем доброй ночи и ушел. Бородатый банкир последовал за ним. Скурас, казалось, этого не заметил вовсе, он вернулся на прежнее место и смотрел невидяще перед собой, как и Шарлотта. Муж с женой что-то разглядывали в глубине пламени. Фотография лежала лицом вниз на его колене. Он даже не поднял взгляда, когда вошел капитан Блэк и сообщил, что тендер готов доставить нас обратно на «Файркрест».
Тендер доставил нас на борт судна, мы подождали, пока он не окажется на полпути к «Шангри-ла», закрыли дверь кают-компании, отстегнули лежавший на полу ковер и откинули его. Я осторожно поднял лист газеты, под которым лежала бумага с тонким слоем муки. На ней оказалось четыре идеальных отпечатка ног. Мы осмотрели две носовые каюты, машинное отделение и кормовую каюту. Шелковые нити, которые мы тщательно развесили по каютам до своего отбытия на «Шангри-ла», были порваны. Судя по отпечаткам, как минимум два человека прошлись по «Файркресту» вдоль и поперек. У них было больше часа на выполнение своего задания, поэтому мы с Ханслеттом в течение такого же отрезка времени пытались выяснить, чем они здесь занимались. Мы ничего не нашли, никакой причины их пребывания на нашем судне.
– Ну, мы хотя бы знаем, почему они хотели, чтобы мы оставались на «Шангри-ла», – сказал я.
– Чтобы свободно все обследовать? Поэтому тендер и не был готов. Он находился здесь.
– Что еще?
– Здесь что-то иное. Не могу понять, что именно. Но точно есть какая-то причина.
– Расскажешь утром. Когда будешь звонить дяде в полночь, попроси его нарыть информацию по тем людям, кто сегодня был на «Шангри-ла», и о докторе, который лечил первую леди Скурас. Мне хочется многое о ней узнать. – Я сказал Ханслетту, что именно необходимо выяснить. – А сейчас давай сместимся на остров Гарв. Мне придется вставать в три тридцать, а ты сможешь спать, сколько пожелаешь.
Мне стоило выслушать Ханслетта. Повторяю снова: мне стоило его выслушать. Ради него же самого. Но тогда я не знал, что у Ханслетта будет впереди вечность, чтобы выспаться.
Глава 4
Среда, 5:00 – сумерки
Местные про такую погоду обычно говорят: «Темно, как под плащом дьявола». Небо черное, леса черные. Небольшая видимость и вовсе стала нулевой из-за ледяного ливня. Единственный способ обнаружить дерево – прямиком в него врезаться, единственный способ обнаружить углубление в земле – прямиком в него угодить. В три тридцать меня разбудил Ханслетт с чашкой чая. Он сообщил, что переговорил с дядей Артуром в полночь, когда я спал. Несмотря на то что боссу удалось организовать вертолет, Ханслетт был убежден, что тот считал всю затею пустой тратой времени. Я очень редко выражаю абсолютное согласие с дядей Артуром, но это был один из таких случаев.
Мне и самому теперь казалось, будто я никогда не найду чертов вертолет. Ни за что бы не поверил, что задумка пройти сквозь лесистый остров, растянувшийся всего на пять миль, в ночное время окажется сложной задачей. При всем при том, что мне не встречались реки, стремительные потоки, утесы, крутые расселины или густая непроходимая растительность. Торбей – пологий остров с небольшим количеством деревьев. Любой активный восьмидесятилетний старик сможет с легкостью его обойти во время воскресной послеобеденной прогулки. Во-первых, мне не восемьдесят лет, хотя я и ощущаю себя на этот возраст, во-вторых, это был не полдень воскресенья.
Неприятности начались ровно в тот момент, когда я высадился на торбейском побережье напротив острова Гарв. Если быть точнее, с момента, когда я попытался высадиться. На мне была обувь с резиновой подошвой, и я старался протащить надувную шлюпку через скользкие валуны, достигавшие диаметра шесть футов и покрытые водорослями, на берег, находившийся в двадцати бесконечных ярдах. Даже в светлое время суток можно запросто переломать себе здесь кости, а в кромешной тьме эта задача сравнима с суицидом. Мое третье падение закончилось тем, что я разбил фонарь. Такую же участь ожидал и мой наручный компас, после того как я набил себе несколько невыносимо болезненных синяков. Хорошо хоть глубиномер остался в сохранности. Он просто незаменим в тех случаях, когда вы ночью пробираетесь сквозь непроторенный лес.
Спустив и спрятав шлюпку с насосом, я направился вдоль береговой линии, отдаляясь от деревни Торбей. Вполне логично, что если я проделаю этот путь, то непременно приду к песчаной бухте на дальнем конце острова, куда должен приземлиться вертолет. Также логично, что если линия деревьев приблизится к берегу, или если на том берегу окажется много небольших бухт, или если я не увижу, куда иду, то точно упаду в море. После третьего падения я сдался и пошел от береговой части в материковую. Конечно, не из боязни промокнуть. Костюм для подводного плавания был мне ни к чему в лесу и в вертолете, поэтому я оставил его на судне. К тому же я и так промок до нитки. Я поменял курс, и не потому, что переживал за судьбу сигнальных ракет, которые прихватил с собой для общения с вертолетчиком. Неизвестно, как долго они могли оставаться исправными в кармане дождевика. Причина, по которой я вслепую и с болью для себя блуждал в лесу, заключалась в том, что с моей скоростью продвижения по береговой линии я бы не дошел к месту встречи и до полудня.
Моими единственными ориентирами были проливной дождь с ветром и характер местности. Бухта, куда я направлялся, находилась к востоку, сильный ветер дул с запада, поэтому, когда холодный жалящий дождь бил мне в затылок, я шел более или менее в правильном направлении. Я мог это проверить следующим образом: у острова Торбей есть хребет, как у хряка, покрытый соснами на вершине и тянущийся с востока на запад, поэтому, если я начинаю подниматься или спускаться, это означало, что я блуждаю. Но ветер с дождем вели себя непредсказуемо по мере того, как лес то редел, то густел, к тому же хребет хряка имел ответвления и неровности. В результате этих двух факторов, а именно изменчивого ветра и неровностей хребта, я потерял много времени. За полчаса до рассвета, судя по моим часам, было темно, как в полночь, и я стал сомневаться, успею ли добраться вовремя.
А еще, успеет ли вертолет оказаться на месте к оговоренному времени. Сомнений в том, что он сядет, не было, благо восточная бухта со всех сторон идеально прикрыта, вопрос в другом: сможет ли вертолет вообще туда попасть? Я полагал, что вертолеты становятся неуправляемыми