Я легко открыл дверь, смазанную жиром печени акулы (в этом не было сомнений), и зашел. Снова включил фонарь. Бабушке здесь точно не понравилось бы. Что же касается дедушки, он весело уселся бы и наблюдал за тем, как седеет его борода со сменой сезонов, не испытывая при этом никакого желания возвращаться в море. Одна стена была полностью заставлена запасами продуктов, жалкой парой дюжин ящиков с виски и десятками ящиков пива. Австралийцы, как сказал Уильямс. И я этому верил. Остальные три стены – едва ли здесь можно разглядеть обои – были посвящены искусству: вольные детали и восхитительные яркие цвета, такой тип искусства, который обычно не встретишь в роскошных музеях и художественных галереях. Бабушке это точно придется не по вкусу.
Я прошел мимо мебели, которая явно не из универмага «Хэрродс», и открыл внутреннюю дверь. Увидел небольшой коридор. Две двери справа, три – слева. Предположив, что у босса самая большая комната, я осторожно открыл первую дверь справа.
В свете фонаря она оказалась удивительно комфортной. Хороший ковер, тяжелые шторы, пара добротных кресел, дубовый спальный гарнитур с двуспальной кроватью и книжный шкаф. Над кроватью висела электрическая лампа с абажуром. Нечего сказать, эти грубые австралийцы любят бытовые удобства. У двери находился выключатель. Я нажал на него, и лампа зажглась. На кровати был один человек, но ему явно не хватало места. Конечно, сложно оценить рост человека, когда он лежит, но, думаю, если этот парень попытался бы встать в комнате с высотой потолка менее шести футов четырех дюймов, то получил бы сотрясение мозга. Лицо австралийца было обращено ко мне, но разглядеть его было трудно из-за густых черных волос, спадавших на глаза, и из-за самой великолепной кустистой черной бороды, которую я лицезрел впервые в жизни. Он крепко спал.
Я прошел к кровати и сильно ткнул его рукояткой пистолета под ребра, чтобы он пробудился:
– Проснитесь!
Мужчина проснулся. Я отошел на почтительное расстояние. Он протер глаза волосатой рукой, подложил под себя руки и привстал. Я бы не удивился, окажись он одет в медвежью шкуру, но нет, на нем была отличная пижама приятного цвета, вероятно, я и себе такую купил бы.
Законопослушные граждане, разбуженные темной ночью незнакомцем с пистолетом, реагируют самым разным образом: от ужаса до сильного гнева, который окрашивает их лицо в красно-фиолетовый цвет. Человек с бородой вообще никак не отреагировал. Он просто смотрел на меня из-под темных свисающих утесов-бровей, и выражение его глаз было как у бенгальского тигра, который в уме повязывает обеденную салфетку перед тридцатифутовым прыжком на жертву. Я сделал еще несколько шагов назад и сказал:
– Даже не пытайтесь.
– Убери оружие, сынок! – Глубокий грохочущий голос, казалось, шел из самых глубин Карлсбадских пещер. – Убери по-хорошему, или мне придется встать, избить тебя и отобрать оружие.
– Фу, как грубо! – возмутился я, но затем вежливо добавил: – Если я уберу его, вы меня не побьете?
Австралиец поразмыслил об этом секунду и ответил:
– Нет.
Он достал большую черную сигару, зажег ее, не спуская с меня глаз ни на секунду. Едкий дым распространился по комнате, меня подмывало броситься к ближайшему окну и распахнуть его, но я удержался, ведь такой поступок в чужом доме без разрешения крайне невежлив. Что ж удивляться, что смрад из сарая для разделки акул ему нипочем. По сравнению с этим запахом сигары дяди Артура можно спокойно отнести к той же категории, что и духи Шарлотты.
– Прошу прощения за вторжение. Вы Тим Хатчинсон?
– Да. А ты кто, сынок?
– Филип Калверт. Я хочу воспользоваться вашим передатчиком, чтобы связаться с Лондоном. Мне также нужна ваша помощь. И это крайне срочно. В ближайшие двадцать четыре часа на кону стоит много жизней и много миллионов фунтов стерлингов.
Он проследил за вонючим облаком ядовитого дыма, поднимающегося к низкому потолку, затем снова взглянул на меня:
– А кто это у нас валяет дурака, сынок?
– Я не шучу, ты, большая черная горилла. И, Тимоти, давай сразу договоримся: никаких «сынков».
Он наклонился вперед, уставился на меня глубоко посаженными, черными как смоль и довольно враждебными глазами и неожиданно засмеялся:
– Туше́, как говорила моя французская гувернантка. Вероятно, ты и не шутишь. Ты кто такой, Калверт?
Ну что ж, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Этот человек станет сотрудничать, только если сказать ему правду. А мне очень хотелось заручиться его поддержкой. Итак, во второй раз за этот вечер и во второй раз за всю свою жизнь я признался:
– Я агент Британской секретной службы.
Как хорошо, что дядя Артур сейчас там, в море, борется за свою жизнь. Его артериальное давление не то, что прежде, и сказанное мной, еще и дважды за вечер, добило бы его.
Австралиец недолго обдумывал мой ответ, затем произнес:
– Секретная служба. Да, вероятно, так и есть. Ну или ты настоящий придурок. Странно, такие, как ты, никогда себя не раскрывают.
– Мне пришлось. В любом случае ты поймешь, когда я все расскажу.
– Дай мне одеться. Я приду в гостиную через две минуты. Можешь налить себе виски. – Борода дернулась, и я решил, что он усмехается. – Там оставалось немного. Найдешь.
Я вышел, нашел виски. Когда зашел Тим Хатчинсон, я выглядел как участник Гран-тура в художественной галерее Крейгмора. Он был одет в черное: брюки, матросский свитер, куртка из плотной ткани и морские ботинки. Да уж, по кровати не определить размер человека. Вероятно, австралиец перемахнул отметку шесть футов четыре дюйма, когда ему было двенадцать лет, и резко перестал расти. Он посмотрел на коллекцию и усмехнулся:
– Кто бы подумал? Музей Гуггенхайма и Крейгмор – очаги культуры?! Тебе не кажется, что та, что с серьгами, слишком разодета?
– Ты, наверное, облазил все великие галереи мира, – уважительно сказал я.
– Я не знаток, а всего лишь любитель. Мне нравятся Ренуар и Матисс. – (Все это казалось настолько невероятным, что, возможно, и было правдой.) – Ты, похоже, торопишься. Так что давай без прелюдий.
Я отбросил все прелюдии, кроме одной. В отличие от Макдональда и Шарлотты, Хатчинсон услышал всю правду целиком.
– Черт побери, ну и история! И прямо под нашим чертовым носом, будь оно неладно!
Временами сложно было понять, Хатчинсон – австралиец или американец. Чуть позже я узнал, что он много лет промышлял ловлей тунца во Флориде.
– Значит, это ты летал на вертолете сегодня днем. Да, брат, ну и денек у тебя выдался, а потом еще и это. Зря назвал тебя сынком. Беру свои слова обратно. Что нужно делать, Калверт?
Я сказал, что мне понадобится его помощь этой ночью, одно из его судов и его парни на следующие двадцать четыре часа. А прямо сейчас мне нужен радиопередатчик. Он кивнул:
– Можешь на нас рассчитывать. Я скажу парням. Передатчик тоже в твоем распоряжении. Можешь им тотчас воспользоваться.
– А как насчет того, чтобы мы вдвоем отправились на наше судно? Я оставлю тебя там, а затем вернусь за передатчиком?
– Слушай, ты не доверяешь своей команде?
– Я боюсь, что в любую минуту нос «Файркреста» просунется в эту дверь.
– Давай поступим по-другому. Я разбужу пару своих парней, мы отправим «Шармейн» – это ближайшее к разделочному сараю рыболовное судно – к «Файркресту», я поднимусь на борт, и мы будем курсировать до тех пор, пока ты не отправишь сообщение, затем вернешься на «Файркрест», а парни возвратятся на «Шармейн».
Я вспомнил о водовороте белых бурунов за пределами гавани и спросил:
– Не слишком ли опасно отправлять судно в море в такую ночь?
– А что не так с этой ночью? Сегодня прекрасно и свежо. Лучше и быть не может. Это еще ничего. Ребята как-то отправились в море при сильном шторме в шесть часов вечера в декабре.
– По срочному делу?
– Ну конечно. – Он усмехнулся. – Истощились наши запасы, и парни хотели добраться до Торбея до закрытия пабов. Так-то, Калверт.
Я ничего не добавил. Просто здорово, что Хатчинсон будет рядом в такую скверную погоду. Он повернул в коридор, затем произнес:
– Двое парней женаты. Интересно…
– Никакой опасности. Кроме того, вы будете вознаграждены за свою работу.
– Давай без этого, Калверт. – (Удивительно, обладатель глубокого грохочущего голоса временами звучал очень мягко.) – Мы не возьмем денег за такую работу.
– А я вас и не нанимаю, – устало произнес я; у меня уже и так достаточно недоброжелателей, не хватает, чтобы и Тим Хатчинсон к ним присоединился. – Страховая компания назначила вознаграждение. Мне велено предложить вам ровно половину этой суммы.
– Ну это совсем другое дело. Я всегда рад сократить доходы страховых компаний. Но половины не надо, Калверт. Это слишком много за один день работы, тем более учитывая все то, что ты уже сам сделал. Двадцать пять процентов нам, семьдесят пять процентов тебе и твоим друзьям.
– Вам положена половина. Вторая половина пойдет на выплату компенсаций пострадавшим. Например, на Эйлен-Оране есть пожилая пара – они ни в чем не будут нуждаться до конца своих дней.
– А как же ты?
– Я получаю зарплату, но не спрашивай сумму, для меня это больная тема. Государственным служащим запрещается получать денежное вознаграждение.
– Ты хочешь сказать, что тебя избивают, подстреливают, ты чуть было не утонул, на тебя совершено несколько покушений, а ты всего-навсего получаешь вшивый чек? Что вообще тобой движет, Калверт? Какого черта ты все это делаешь?
– Это не очень оригинальный вопрос. Я сам им задаюсь раз двадцать в день, а с недавнего времени еще чаще. Нам пора.
– Разбужу парней. Они очень обрадуются золотым часам, ну или что там подарят страховщики. Разумеется, часики должны быть с гравировкой. Мы настаиваем.
– Вознаграждение предусмотрено только наличными, никаких материальных ценностей. Сумма будет зависеть от того, сколько украденного удастся вернуть. Мы уверены в том, что вернем весь груз «Нантсвилла». Шансы высоки. Общая сумма вознаграждения составляет десять процентов, вам полагается пять. Минимальная выплата для тебя и твоих парней составит четыреста тысяч фунтов стерлингов, максимальная – восемьсот пятьдесят тысяч. Фунтов стерлингов, конечно.