. Но недалеко – сразу за винного цвета плюшевыми шторами, что отделяли бар от фойе, стал ждать, осторожно подглядывая в щель между стеной и тканью.
Девушка в зеленом пальто встала, подошла к стойке, заказала напиток, а затем непринужденно опустилась на стул, только что мною освобожденный, спиной ко мне. Оглядевшись и решив, что за ней никто не наблюдает, так же непринужденно сунула руку в корзину и взяла верхний комок. Пока она разглаживала листок на столе, я беззвучно приближался к ней. Теперь я видел ее лицо сбоку – оно вдруг окаменело. Я даже мог прочесть ту записку: «Только самые любопытные девицы роются в мусорных корзинах».
– Это же секретное сообщение на всех остальных бумажках, – сказал я. – Добрый вечер, мисс Лемэй.
Девушка повернулась ко мне. Она неплохо потрудилась, чтобы изменить естественный оливковый оттенок кожи, но никакие кремы и пудры не смогли бы скрыть румянец, разлившийся от линии волос на лбу до шеи.
– О боже! – восхитился я. – Какой прелестный оттенок розового!
– Простите, я не говорю по-английски.
Я очень мягко прикоснулся к синяку и ласково сказал:
– Амнезия, результат сотрясения мозга. Не беда, это пройдет. Как голова, мисс Лемэй, не болит?
– Простите, я…
– Не говорите по-английски. Да-да, я слышал. Но неплохо понимаете, правда? Особенно написанное. Ах, до чего же приятно нам, старикам, видеть, что современные девушки способны так мило краснеть. Правда-правда, у вас это очень мило получается.
Девушка в замешательстве встала, смяв бумажки в кулаке. Может, она и держала сторону злодеев – а кому, если не злодеям, нужно было помешать мне в аэропорту? – но я не мог не испытывать жалости. Была в ней какая-то слабость, беззащитность. Из нее бы получилась искусная актриса… Но искусные актрисы зарабатывают свой хлеб на театральных подмостках или на киносъемках.
И тут ни с того ни с сего я подумал о Белинде. Две за один день? Явный перебор. Глупею, что ли?
Я кивнул на бумажки и ехидно произнес:
– Можете оставить себе, если хотите.
– Это? – Она посмотрела на бумаги. – Я не хочу…
– Ха! Проходит амнезия!
– Прошу вас, не…
– У вас парик сползает, мисс Лемэй.
Она машинально вскинула руки к парику, затем медленно свесила их вдоль туловища и закусила губу. В карих глазах читалось нечто близкое к отчаянию. Я снова заметил, что не очень-то горжусь собой. Малоприятное ощущение.
– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – попросила она, и я шагнул в сторону, уступая дорогу.
Какое-то мгновение девушка смотрела на меня, и могу поклясться, что в ее глазах читалась мольба; даже лицо чуть наморщилось, словно она была готова заплакать. Но затем покачала головой и поспешила прочь. Я последовал за ней не торопясь, глядя, как она сбегает по ступенькам и сворачивает в сторону канала. Двадцать секунд спустя в том же направлении прошли Мэгги и Белинда. Хоть и имели при себе зонтики, выглядели несчастными, потому что успели промокнуть. Неужели все-таки уложились в десять минут?
Я вернулся в бар, откуда и не собирался уходить, – надо было лишь убедить девицу в обратном. Бармен, любезная душа, поприветствовал меня:
– Еще раз добрый вечер, сэр. Я думал, вы уже легли спать.
– Я и хотел лечь спать. Но мои вкусовые рецепторы сказали: «Нет, сначала еще один ординарный джин».
– Вкусовые рецепторы дурного не посоветуют, – серьезным тоном произнес бармен и протянул наполненную стопку. – Прост, сэр!
Я забрал джин и вернулся к своим раздумьям. Размышлял о наивности людской, о том, как неприятно, когда тебя водят за нос, и о том, способны ли юные девы краснеть по желанию. Вроде я слышал об актрисах, которым удавался этот трюк… Чтобы освежить память, я снова заказал джин.
Следующая посудина, которую я держал в руке, была совсем другой величины, гораздо тяжелее, и содержала куда более темную жидкость. Это было не что иное, как пинтовая кружка «Гиннесса». Спору нет, редкий сорт пива в континентальных тавернах. Но только не здесь, не в «Старом колоколе» – пабе, декорированном медными конскими бляхами, с атмосферой даже более английской, чем в большинстве британских пивных. Он специализировался на английских сортах пива – и, как свидетельствовала моя кружка, на ирландском стауте.
В пабе было людно, но мне удалось занять столик напротив двери, и не потому, что я опасался, как на Диком Западе, сидеть спиной к выходу, а потому, что хотел увидеть, как войдет Мэгги или Белинда. Вошла Мэгги. Она направилась к моему столику и села. Видок у нее был растрепанный, пряди цвета воронова крыла прилипли к щекам, даже шарф и зонтик их не защитили.
– Все хорошо? – участливо спросил я.
– Если то, что мы вымокли до нитки, в вашем понимании хорошо…
Такой тон вовсе не был свойственен моей Мэгги. Похоже, и впрямь ей досталось.
– А Белинда?
– Тоже выживет. Кажется, она слишком беспокоится о вас. – Мэгги подождала, пока я сделаю долгий глоток «Гиннесса». – Надеется, что вы не переусердствуете.
– Какая же она заботливая!
Белинда чертовски хорошо знала, чем я занимаюсь.
– Совсем юная, – сказала Мэгги.
– Что есть, то есть.
– И ранимая.
– Что есть, то есть.
– Мне бы не хотелось, Пол, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое.
Это заставило меня вскинуться – мысленно, конечно. Мэгги называла меня по имени только наедине и только в тех случаях, когда раздумья или эмоции заставляли ее забыть о субординации. Не зная, как отнестись к услышанному, я гадал, о чем эти девицы судачат между собой. Этак недолго пожалеть, что я не привез вместо них в Амстердам пару доберман-пинчеров. По крайней мере, доберман быстро бы разобрался с нашим любителем пряток в «Моргенштерне и Маггенталере».
– Я сказала… – начала Мэгги.
– А я услышал. – Я хлебнул стаута. – Мэгги, ты прекрасный человек.
Она кивнула, но не в знак согласия, а лишь показывая, что по какой-то неизвестной мне причине ответ ее удовлетворил, и пригубила заказанный для нее херес. Я поспешил вернуться к делу.
– Итак, где наша приятельница, за которой вы следили?
– В церкви.
– Где?! – Я поперхнулся пивом.
– Гимны поет.
– Боже правый! А Белинда?
– Там же.
– И тоже поет?
– Не знаю, я не входила.
– Может, и Белинде не стоило входить?
– Разве храм не самое безопасное место?
– Ну да, верно. – Я попытался расслабиться, но на душе было неуютно.
– Одна из нас должна была остаться.
– Конечно.
– Белинда сказала, что вам будет интересно узнать название церкви.
– Почему это мне бу… – Я осекся и уставился на Мэгги. – Первая реформатская Американского общества гугенотов?
Мэгги кивнула. Я отодвинулся от стола и встал:
– Остальное расскажешь по пути.
– Что? Даже не допьете этот замечательный «Гиннесс», столь полезный для вашего здоровья?
– Сейчас меня больше заботит здоровье Белинды.
Когда мы выходили из паба, я вдруг сообразил, что Мэгги название церкви ни о чем не говорит. Получается, Белинда не разговаривала с ней по возвращении в гостиницу – Мэгги уже спала. А я еще гадал, о чем они, так их растак, судачат. Да ни о чем они не судачат. И это очень странно – либо же я не очень умен. Возможно, и то и другое.
Как обычно, лил дождь, и, когда мы проходили по Рембрандтплейн мимо гостиницы «Шиллер», Мэгги своевременно задрожала.
– Глядите, такси, – сказала она. – Машин полно.
– Не стану утверждать, что амстердамские таксисты все до одного подкуплены злодеями, – с чувством проговорил я, – но и на обратное не поставлю ни пенса. Церковь недалеко.
И правда недалеко – если на такси. Но я и не собирался преодолевать все расстояние пешком. Я повел Мэгги по Торбекеплейн; мы повернули налево, направо и снова налево и вышли на набережную Амстел.
– Похоже, вам хорошо знакомы эти места, майор Шерман, – сказала Мэгги.
– Я здесь уже побывал.
– Это когда же?
– Запамятовал. Кажется, в прошлом году.
– Когда именно в прошлом году?
Мэгги знала или считала, что знает, все мои перемещения за последние пять лет, и ее было легко вывести из себя. Ей не нравилось то, что она называла нестыковками.
– Весной вроде…
– И это продолжалось два месяца?
– Приблизительно.
– Прошлой весной вы провели два месяца в Майами, – обвиняющим тоном произнесла она. – Так записано в вашем досье.
– Знаешь же, я путаю даты.
– Нет, не знаю. – Она сделала паузу. – И что, вы никогда раньше не контактировали с де Граафом и ван Гельдером?
– Не контактировал.
– Но…
– Не хотелось беспокоить их. – Я остановился у телефонной будки. – Нужно сделать пару звонков. Подожди здесь.
– Снаружи? Нет!
Ну и воздух в Амстердаме, до чего же сильно кружит головы! Этак и Мэгги скоро разнуздается, как Белинда. Впрочем, она была права: косой дождь теперь хлестал вовсю. Я открыл дверь и впустил Мэгги в кабинку. Позвонил в ближайшую таксомоторную компанию, чей номер знал на память, и стал набирать другой номер.
– Не знала, что вы говорите по-голландски, – сказала Мэгги.
– Вот и злодеи не знают. Поэтому нам может достаться «чистый» таксист.
– А вы и правда никому не доверяете, – восхитилась Мэгги.
– Я доверяю тебе.
– Мне? Нет. Просто не хотите забивать мою прелестную головку лишними проблемами.
– Отвечают, – сказал я вместо оправдания.
К телефону подошел де Грааф. После должного обмена любезностями я спросил:
– Что насчет клочков бумаги? Пока ничего? Спасибо, полковник, я позвоню позже.
Я повесил трубку.
– Что за клочки? – спросила Мэгги.
– Те, которые я ему дал.
– А сами где их взяли?
– Один парнишка одолжил вчера вечером.
Мэгги метнула в меня старомодный осуждающий взгляд, но промолчала.
Через пару минут подъехало такси. Я назвал адрес в Старом городе, и, высадившись, мы с Мэгги пошли по узкой улочке к одному из каналов в портовом районе. На углу я остановился.