– Я бы мог. Что ж, все мы знаем, что он разумный человек, поэтому у него должна быть на то причина.
– И она есть. Даже две. Его сын и единственный племянник. Видимо, он их обожал. Евгения верит в это, потому что, по ее словам, Андропулос, несомненно, обожает Ирену и ее саму – чувство, которое, я рад сказать, они не разделяют.
– А что там с его сыном и племянником?
– Исчезли при самых загадочных обстоятельствах. Их никогда больше не видели. Андропулос убежден, что их прикончило американское ЦРУ.
– У ЦРУ есть репутация, оправданная или нет, согласно которой они устраняют людей, признанных нежелательными. Но у ЦРУ обычно есть на это какая-то причина – опять же не знаю, оправданно это или нет. Отец Евгении знает причину?
– Да. Он говорит – и убежден в этом, – что молодые люди торговали героином.
– Что ж. Это слишком хорошо сочетается с нашими подозрениями. Бывают моменты, Джонни, когда я думаю, что на ЦРУ незаслуженно клевещут.
Атмосфера за обеденным столом была заметно, хоть и не нарочито, менее расслабленной. Разговор шел куда менее свободно, чем прежде, и три человека – Хокинс, Тэлбот и ван Гельдер – то и дело погружались в молчание и уходили куда-то вглубь своих мыслей. Не было ничего такого, на что можно было бы указать пальцем, и бесчувственный человек вполне мог бы не заметить, что что-то не так. Андропулос доказал, что он не из таких.
– Не хочу совать нос в чужие дела, джентльмены, и могу ошибаться – я часто ошибаюсь, – но я ощущаю некую ауру беспокойства или даже напряженности сегодня за столом. – Его улыбка была столь же открытой и искренней, сколь откровенны и искренни были его слова. – Или это лишь игра моего воображения? Вы, кажется, удивлены, коммандер Тэлбот?
– Нет, не совсем. – Единственное, что удивило Тэлбота, так это слишком долгое молчание Андропулоса. – Вы очень проницательны, мистер Андропулос. Должен сказать, я весьма разочарован. Я думал, то есть надеялся, что наша обеспокоенность скрыта лучше.
– Обеспокоенность, капитан?
– Лишь в небольшой степени. Пока что настоящей тревоги нет. Вы имеете право знать все то, что знаем мы.
Тэлбот вспомнил слова доктора Викрама о том, что ложь не требует большой практики, чтобы войти в привычку. На самом деле были все причины для того, чтобы Андропулос не знал столько, сколько знала команда корабля.
– Вы, конечно, заметили, что плохая погода заставила нас приостановить работы над бомбардировщиком.
– Я видел, что он движется в нескольких сотнях метров от нас. Работы? Какие работы, капитан? Вы пытаетесь вернуть это зловещее оружие?
– Всего лишь одно. Атомную бомбу.
– Но почему только ее?
– Доктор Викрам, не будете ли вы столь любезны объяснить?
– Конечно. Насколько смогу. Мы попали в чрезвычайно сложную и сомнительную ситуацию, поскольку в значительной степени имеем дело непонятно с чем. Всем известно, что ядерный взрыв происходит, когда достигается критическая масса урана или плутония. В нашем случае нет никакого способа предотвратить медленный, но непрерывный уровень радиоактивного излучения от водородной бомбы, а их на борту этого самолета пятнадцать штук. Эта радиоактивность накапливается внутри атомной бомбы, имеющей совершенно другую конструкцию, пока не будет достигнута критическая масса атомной бомбы. Затем атомная бомба взорвется. К сожалению, из-за того, что мы называем симпатической детонацией, водородные бомбы также взорвутся. Я не буду останавливаться на том, что произойдет с нами. Обычно из-за этой общеизвестной опасности водородные и атомные бомбы никогда не хранятся вместе, по крайней мере в течение какого-то значительного отрезка времени. Двадцать четыре часа считаются безопасным периодом, и самолет, как в этом случае, может легко совершить дальний перелет с ними вместе, по окончании которого они, конечно, будут немедленно складированы отдельно. Что происходит через двадцать четыре часа, мы просто не знаем, хотя кое-кто из нас – и я в их числе – считает, что после этого ситуация ухудшается очень быстро. Кстати, именно поэтому я попросил капитана остановить все двигатели и генераторы. Установлено, что акустические колебания ускоряют наступление критического периода.
Низкий, торжественный и авторитетный голос Викрама звучал с абсолютной убежденностью. Если бы Тэлбот не знал, что доктор Викрам несет научную чушь, он бы, наверное, поверил каждому его слову.
– Итак, вы легко поймете, что крайне важно как можно скорее изъять эту атомную бомбу из самолета, а затем увезти ее – конечно, под парусом, именно для этого здесь находится «Ангелина», ведь критическая масса будет уменьшаться очень медленно – в какое-то отдаленное место. В какое-то очень отдаленное место. Там мы аккуратно положим ее на дно океана.
– Как вы собираетесь это сделать? – спросил Андропулос. – В смысле, аккуратно положить. Глубина океана в выбранном месте может составлять тысячи футов. Разве бомба не будет ускоряться на всем пути вниз?
Викрам снисходительно улыбнулся:
– Я обсудил это с капитаном Монтгомери с «Килхаррана». – На самом деле он ни с кем это не обсуждал. – Мы прикрепим к бомбе плавучий мешок, надуем его так, чтобы он достиг совсем небольшой отрицательной плавучести, а потом легонько, как перышко, опустим его на дно океана.
– А потом?
– А потом ничего. – Если перед мысленным взором Викрама и предстал пассажирский круизный лайнер, проплывающий над приведенной в готовность атомной миной, он оставил эти картины при себе. – Она будет медленно разлагаться и корродировать в течение многих лет, даже столетий. Может вызвать расстройство пищеварения у проплывающей мимо рыбы. Я не знаю. Я знаю лишь, что если мы не избавимся от проклятой твари как можно скорее, то у нас будет куда больше проблем, чем расстройство пищеварения. Лучше пускай те, кто занят подъемом бомбы, проведут бессонную ночь, чем все мы уснем вечным сном.
Глава 8
Тэлбот пошевелился, приподнялся на кровати и заморгал, когда внезапно вспыхнул верхний свет. В дверном проеме стоял ван Гельдер.
– Два тридцать. Что за безбожное время, Винсент. Что-то происходит? Погода улучшается и капитан Монтгомери подтягивает самолет?
– Да, сэр. Но есть кое-что более срочное. Дженкинс пропал.
Тэлбот опустил ноги на палубу.
– Дженкинс? Я не стану говорить «Пропал?» или «Как он мог пропасть?». Если вы это сказали, значит так оно и есть. Вы, конечно же, уже провели поиски?
– Естественно. Сорок добровольцев. Вы ведь знаете, насколько популярен Дженкинс.
Тэлбот знал. Дженкинс, их стюард и морской пехотинец с пятнадцатилетним стажем, человек, чье спокойствие, эффективность и находчивость могли сравниться только с его чувством юмора, пользовался большим уважением у всех, кто его знал.
– А Браун не может пролить свет на этот вопрос?
Сержант Браун, человек такой же твердый и несокрушимый, как главный старшина Маккензи, был самым близким другом Дженкинса на корабле. У них была привычка выпивать в кладовой после окончания дневной работы. Незаконная практика, на которую Тэлбот закрывал глаза. Их выпивка неизменно ограничивалась одним стаканчиком. Даже в элитной Королевской морской пехоте трудно было найти двух таких людей.
– Никак нет. Они вместе спустились на ужин в матросскую столовую. Потом Браун вернулся в кубрик, а Дженкинс остался писать письмо жене. После этого Браун его уже не видел.
– Кто обнаружил его отсутствие?
– Картер, каптенармус. Вы же знаете, как он любит бродить в неурочное время дня и ночи в поисках несуществующего преступления. Он поднялся в кают-компанию и кладовую, ничего не нашел, вернулся в матросскую столовую и затем разбудил Брауна. Они провели краткий обыск. Опять ничего. Потом они пришли ко мне.
– Полагаю, бессмысленно спрашивать, есть ли у вас какие-либо идеи?
– Бессмысленно. Браун убежден, что Дженкинса больше нет на борту корабля. Он говорит, что Дженкинс никогда не ходил во сне, пил очень умеренно и был предан своей жене и двум дочерям. У него не было проблем – Браун в этом уверен – и не было врагов на борту корабля. Ну, среди команды, разумеется. Браун также убежден, что Дженкинс наткнулся на что-то, чего не должен был видеть, хотя трудно представить, как он мог сделать что-то подобное, сидя в столовой и сочиняя письмо жене. Подозрения Брауна немедленно сосредоточились на Андропулосе и компании, – полагаю, они с Дженкинсом довольно много говорили о них, – и он рвался пойти в каюту Андропулоса и избить его до полусмерти. Мне было трудно его удержать, хотя, должен сказать, втайне я нашел это довольно привлекательной перспективой.
– Понятная реакция с его стороны. – Тэлбот помолчал. – Не представляю, какое отношение могут иметь к этому Андропулос и его компания и какая у них могла быть причина для того, чтобы убрать Дженкинса. Как вы считаете, есть ли хоть малейший шанс, что он поднялся на борт «Килхаррана»?
– Ему там вроде бы нечего делать, но я тоже об этом подумал. Я попросил Данфорта, старшего помощника капитана на «Килхарране», осмотреться у себя, и он собрал людей из своей команды и обыскал там каждый уголок. На водолазном судне не так-то много мест, где можно спрятаться или спрятать что-то. Не прошло и десяти минут, как стало ясно, что Дженкинса у них нет.
– Сейчас мы ничего не можем сделать. У меня такое неприятное ощущение, что не сможем и потом. Давайте-ка пойдем туда и посмотрим, как поживает капитан Монтгомери.
Ветер понизился до трех баллов, море лишь рябило, и дождь ослабел, превратившись из проливного в просто сильный. Монтгомери в непромокаемом костюме стоял у лебедки. Самолет, все еще неприятно подпрыгивая на воде, медленно, но неуклонно приближался к корме водолазного судна. Матросы с кислородно-ацетиленовыми резаками, тоже в непромокаемой одежде, стояли наготове у леерного ограждения.
– Ваши люди смогут удержаться на ногах? – спросил Тэлбот.
– Это будет нелегко. Самолет должен немного устояться, когда мы закрепим его по носу и корме, и все наши люди, конечно же, будут привязаны. Но этот дождь совсем некстати. Я думаю, мы добьемся определенного прогресса, но он будет медленным. Возможно, нынешняя погода – лучшая, на которую мы можем рассчитывать. Нет смысла оставаться здесь, коммандер, лучше идите и поспите. Я дам вам знать, когда мы вырежем секцию и будем готовы к подъему. – Он стер капли дождя с лица. – Я слышал, вы потеряли вашего старшего стюарда? Это странно, черт возьми. Вы подозреваете грязную игру?