Едва ли я сумел бы продержаться под водой еще пару секунд, не захлебнувшись. Впрочем, в определенных обстоятельствах – например, когда речь идет о жизни и смерти, – человек способен мобилизовать всю свою волю. Так что мне для восстановления сил понадобилось лишь несколько мощных, но беззвучных вздохов. Поначалу я ничего не видел, но это лишь из-за масляной пленки на поверхности воды, которая склеила мои веки. Я справился с ней, однако смотреть вокруг было особо не на что. Виднелись только темный корпус баржи, за которой я прятался, средний понтон передо мной и другая баржа футах в десяти, стоящая параллельно моей. И слышались голоса, невнятное бормотание.
Я бесшумно переплыл к корме, уперся в руль и осторожно выглянул. Двое мужчин, один из них с фонарем, стояли на понтоне и всматривались в глубину. Но вода ничего не выдала, она была черна и неподвижна.
Мужчины выпрямились. Один пожал плечами, а затем поднял руки ладонями кверху. Второй согласно кивнул и бережно потер ногу. Первый дважды просигналил, скрестив руки над головой и повернувшись влево и вправо.
В тот же миг раздались трескотня и чихание – где-то очень близко заработал судовой дизель. Было очевидно, что моим врагам не пришлось по вкусу данное обстоятельство. Тот, который сигналил, тотчас схватил за руку другого и повел его прочь, сильно хромая, но продвигаясь с максимально возможной скоростью.
Я взобрался на борт баржи. Это только сказать легко: «взобрался на борт баржи». Когда наклонный иллюминатор находится в четырех футах от поверхности воды, подобное гимнастическое упражнение далеко не каждому под силу. В моем случае оно оказалось совершенно невыполнимым, но я в конце концов решил задачу при посредстве кормового фалиня и, перевалившись через фальшборт, пролежал аж полминуты, задыхаясь, точно угодивший на мель кит, прежде чем минимальное восстановление сил после абсолютного их исчерпания вкупе с крепнущим осознанием дефицита времени заставили меня подняться на ноги и направиться к носу баржи, откуда я мог следить за происходящим на среднем понтоне.
Парочка, наверняка исполненная праведного удовлетворения, которым награждает трудяг добросовестно выполненная работа, превратилась в далекие смутные тени, растворяющиеся в более густой тени складских построек на берегу.
Я спустился на понтон и с минуту посидел, пока не обнаружил источник дизельного шума, а затем, пригнувшись, быстро побежал туда, где баржа была пришвартована к узкому понтону. Оставшиеся ярды осторожно преодолел на четвереньках.
Имевшая длину не менее семидесяти футов и соразмерную ширину, баржа не могла похвастаться изяществом очертаний. Три ее четверти были отведены под трюмы, ближе к корме стояла рулевая рубка, а сразу за ней палубная каюта экипажа. Сквозь занавешенные иллюминаторы сочился желтый свет. Здоровяк в темной фуражке, высунувшись из окна рулевой рубки, переговаривался с кем-то из подчиненных, а тот готовился спуститься на узкий причал, чтобы отшвартовать судно.
Корма упиралась в средний понтон, где лежал я. Подождав, пока матрос переберется на узкий понтон и скроется с глаз, я бесшумно залез на корму баржи и притаился за каютой. Через некоторое время послышались шлепки перебрасываемых через борт канатов и глухой удар подошв по дереву – это матрос запрыгнул с причала на палубу. Я бесшумно двинулся вперед, к стальному трапу, прикрепленному к передней стене кабины. Взобрался на его верх и перелез на ступенчатую крышу рубки, где и залег. Вспыхнули навигационные огни, но это меня не встревожило. Два фонаря, расположенные на противоположных краях крыши рубки, светили так, что моя лежка находилась в относительной темноте.
Мотор зазвучал глуше, узкий причал медленно растаял во мгле за кормой. Уж не попал ли я из огня да в полымя?
Глава 10
Покидая отель, я был совершенно уверен, что этой ночью мне предстоит выйти в море, а любой человек, которому светит подобная перспектива, должен быть готов к тому, что придется основательно промокнуть. И если бы я проявил хоть чуточку предусмотрительности, на мне был бы сейчас надежный гидрокостюм.
Я нешуточно мерз. По ночам над Зёйдерзе ветер достаточно суров, чтобы пронять даже одетого по-зимнему, но вынужденного лежать без движения человека, а моя легкая одежонка насквозь пропиталась морской водой, и студеный бриз норовил превратить меня в ледяную глыбу – с той лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, точно больной гемоглобинурийной лихорадкой. Единственное утешение – дождь мне не страшен. Невозможно вымокнуть еще сильнее.
Онемевшими от холода пальцами я расстегнул упрямые молнии, извлек из непромокаемых чехлов пистолет и неизрасходованную обойму, зарядил оружие и убрал его в карман. Интересно, что произойдет, если в критический момент замерзший палец откажется давить на спусковой крючок? Я поспешил засунуть правую руку под мокрую полу пиджака. Но руке от этого стало еще холоднее, пришлось ее вынуть.
Огни Амстердама остались вдали за кормой, баржа выбралась в Зёйдерзе. Я заметил, что она идет по той же широкой дуге, что и накануне в полдень «Марианна», только в противоположном направлении. Она прошла рядом с парой бакенов; мне, глядевшему поверх ее носа, казалось, что она должна наткнуться на третий бакен, находящийся ярдах в четырехстах по курсу. Впрочем, не было ни малейших сомнений: капитан отлично знает, что делает.
Едва рокот двигателя поутих и винт сбавил обороты, из каюты на палубу вышли двое – впервые с того момента, как судно покинуло стоянку. Я постарался еще плотнее вжаться в крышу рубки, но они направились не в мою сторону, а к корме. Чтобы наблюдать за ними, я перевернулся на бок.
Один нес длинный металлический прут, к концам которого были привязаны лини. Встав по краям кормы, матросы помаленьку стравливали лини, пока прут не повис – должно быть, возле самой воды. Я развернулся и посмотрел вперед. Баржа, шедшая теперь очень медленно, находилась не более чем в двадцати ярдах от мигающего бакена, и пройти ей предстояло в двадцати футах от него. Из рулевой рубки донесся резкий командный голос. Я снова повернулся к корме и увидел, что матросы осторожно пропускают лини сквозь кулаки; один при этом считал. Угадать смысл этого действия было легко, хотя в потемках я не мог ничего толком разглядеть. Лини размечены узелками, чтобы стравливающие их люди могли держать прут строго горизонтально.
Нос баржи уже поравнялся с бакеном, и тут раздался возглас одного из матросов. Тотчас медленно, но уверенно оба принялись выбирать лини. Я уже знал, что появится из воды, но все равно внимательно наблюдал. Матросы тянули, и вот на поверхность вынырнул двухфутовый цилиндрический буек. За ним последовал маленький четырехрогий якорь, зацепившийся одним рогом за металлический прут. К якорьку крепился трос. Буек, якорь и прут были подняты на борт, затем матросы потянули трос, и вскоре моим глазам предстало то, ради чего все это затевалось. Серый стальной ящик в бандаже из стальных полос, дюймов восемнадцати в ширину и двенадцати в высоту. Его тотчас занесли в каюту, но к этому моменту двигатель уже заработал на полную мощность, а буек отправился за корму. Вся процедура была проделана с легкостью и уверенностью, которые свидетельствовали о давнем знакомстве с только что примененным методом.
Время шло, и это было очень неприятное время. Я ошибался, полагая, что еще пуще промокнуть и замерзнуть невозможно. К четырем ночи небо совсем потемнело и зарядил дождь – самый холодный дождь на моем веку. К этому моменту то скудное, что еще оставалось от телесного тепла, успело худо-бедно подсушить внутренние слои одежды, но только выше пояса – благодаря парусиновой куртке. Вскоре надо будет двигаться, снова лезть в воду, – надеюсь, мой паралич не достиг той стадии, когда можно только утонуть.
В небе забрезжил ложный рассвет, и я увидел на юге и востоке смутные очертания суши. Затем снова потемнело; какое-то время мне не удавалось ничего разглядеть. Но вот восток озарился по-настоящему и показался берег; напрашивался вывод, что мы довольно близко подошли к северному краю Гейлера и теперь двинемся по дуге на юго-запад, а после на юг, к островной бухточке.
Я никогда не обращал внимания на то, как медленно ходят эти чертовы баржи. Вдали от берега казалось, что судно вообще застыло на воде. Мне совершенно не улыбалось подплыть к Гейлеру средь бела дня и спровоцировать очевидцев – а они там непременно окажутся – на бурное обсуждение эксцентричной натуры одного из членов команды, который предпочел мерзнуть на крыше рулевой рубки, а не греться в каюте. Но соблазнительную идею погреться в каюте я тотчас же вышвырнул из головы.
Над дальним берегом Зёйдерзе показалось солнце, вот только от него не было проку. Такое солнце – никудышная сушилка для одежды… Очень скоро я с радостью убедился в своих обманутых ожиданиях: небо затянулось пеленой туч и косой ледяной дождь снова принялся за работу, угрожая свести на нет циркуляцию крови. А радость объясняется тем, что тучи и дождь могли отбить у портовых зевак охоту выходить из дома.
Плавание близилось к концу. На мое счастье, дождь окреп настолько, что больно хлестал по лицу и рукам, взбивал на волнах шипящую пену. Видимость сократилась до пары сотен ярдов, и, хотя я различал конец шеренги навигационных знаков, к которым сворачивала баржа, дальше бухта растворялась в непроглядной мгле.
Я завернул пистолет в непромокаемый чехол и засунул в кобуру. Надежнее было бы по-прежнему держать его в застегнутом на молнию кармане парусиновой куртки, но я решил не брать ее с собой. Вернее, не надеялся вернуться вместе с ней. За ночь я так сильно замерз и ослаб, что в громоздкой, тяжелой, сковывающей движения куртке мог бы и не добраться до берега.
Спрашивается, что мешало мне взять в эту экспедицию надувной спасательный жилет или пояс?
Я выпутался из куртки, свернул ее и засунул под мышку. Ветер сразу сделался куда холоднее прежнего, но мне уже было не до переживаний из-за такого пустяка. Я съехал по крыше рубки, бесшумно спустился по трапу, прополз ниже теперь уже не занавешенных окон каюты, быстро оглядел палубу – излишняя предосторожность, надо спятить, чтобы торчать снаружи в такую погоду без необходимости. Я бросил куртку за фальшборт, сам через него перелез, свесился на всю длину рук, убедился, что винт находится далеко, и разжал пальцы.