– В отличие от крюка, на который можно насадить девушку? – спросил я. – Или вил?
– Не будем о грустном. – Он вздохнул. – Даже лучшие из вашего брата так неуклюжи, так неаккуратны. Признаться, дружище, я ожидал от вас большего. Вы ничуть не соответствуете вашей репутации. Постоянно путаетесь под ногами. Досаждаете людям, наивно воображая, что провоцируете их на опрометчивые шаги. Позволяете себе появляться в самых неподходящих местах. Дважды приходите в квартиру мисс Лемэй, не приняв надлежащих мер предосторожности. Выгребаете из карманов бумажки, положенные туда специально для вас. И не было никакой необходимости, – добавил он с укором, – убивать при этом дежурного по этажу. Вы среди бела дня разгуливаете по Гейлеру, где все жители, дорогой Шерман, все до одного – моя паства. Вы даже позавчера вечером оставили в подвале моей церкви визитную карточку – кровь. Не то чтобы я сердился на вас за это, дружище, – ведь я подумывал избавиться от Анри, ставшего для меня обузой, и вы довольно аккуратно решили эту проблему. А как вам наша уникальная выставка? Это сплошь копии, и все они продаются…
– Боже мой! – сказал я. – Теперь понятно, почему пустуют церкви.
– Ах, ваша правда! Но согласитесь, надо наслаждаться счастливыми мгновениями. Взгляните на эти гири. Мы измеряем их величину и вес, а затем в надлежащее время – как, например, нынче ночью – доставляем сюда другие гири. Не скажу, что точные копии, – у них внутри кое-что спрятано. Здесь их упаковывают вместе с часами, на таможне осматривают и пломбируют, и они отправляются за рубеж, к нашим друзьям. Все совершенно легально. Одна из моих лучших схем, я постоянно ею пользуюсь.
Жак уважительно кашлянул:
– Мистер Гудбоди, вы говорили, что торопитесь.
– Наш Жак – сама практичность. И он, безусловно, прав. Но прежде чем вернуться к делам, мы должны позаботиться о нашем суперсыщике. Жак, проверьте, все ли чисто кругом.
Гудбоди брезгливо выставил пистолет, а Жак бесшумно отправился на разведку. Вскоре он вернулся и кивнул, после чего меня заставили выйти за дверь, прошагать по гравию и подняться по лестнице через ров к массивной дубовой двери. Гудбоди извлек из кармана ключ соответствующего размера, и мы переступили порог.
Потом были лестница на второй этаж и коридор, а за ним зал. Громадный зал, заполненный сотнями часов. Я в жизни не видел их так много в одном месте, и не могло быть сомнений, что это чрезвычайно ценная коллекция. Все без исключения часы были маятниковыми, некоторые очень большого размера, и все старинные. Лишь немногие из них работали, но вместе они создавали ужасающий шум. Я и десяти минут не смог бы проработать в этом помещении.
– Одна из лучших коллекций в мире, – заявил Гудбоди с такой гордостью, будто это сокровище принадлежало ему. – Если не самая лучшая. И как вам предстоит увидеть… вернее, услышать, все часы исправны.
Его слова не дошли до моего сознания. Я смотрел вниз. На полу лежал мужчина с длинными, до плеч, черными волосами, с костлявыми лопатками, выпиравшими из-под поношенной куртки. Рядом лежало несколько кусков электрического провода с резиновой изоляцией. А возле головы – наушники, покрытые пористой резиной.
Не требовалось медицинского образования, чтобы сразу понять: Джордж Лемэй мертв.
– Несчастный случай, – печально изрек Гудбоди. – Правда, несчастный случай. Мы этого не хотели. Увы, организм бедняги был крайне ослаблен лишениями, перенесенными за последние годы.
– Вы его убили, – сказал я.
– С формальной точки зрения – пожалуй, что так.
– Зачем?
– Видите ли, его высоконравственная сестрица, годами ошибочно считавшая, что мы располагаем доказательствами совершенного ее братом убийства, в конце концов убедила его обратиться в полицию. Поэтому нам пришлось временно убрать их с амстердамской сцены – но, конечно же, не для того, чтобы огорчить вас. Знаете, мистер Шерман, вам следует считать себя отчасти виновным в гибели несчастного паренька. И в гибели его сестры. И в гибели вашей очаровательной помощницы… Кажется, ее звали Мэгги? – Он прервался и быстро отступил, держа оружие в вытянутой руке. – Не бросайтесь на мой пистолет. Как я понял, вам не понравилось представление? Уверен, оно и Мэгги не пришлось по вкусу. И боюсь, не придется по вкусу и второй вашей подружке – Белинде, которой предстоит умереть сегодня вечером. О! Вижу, задел вас за живое. Мистер Шерман, вам хочется убить меня?
Он по-прежнему улыбался, но в плоских глазах плескалось безумие.
– Да, – ответил я без эмоций в голосе. – Мне хочется убить тебя.
– Мы послали ей письмецо. – Гудбоди таял от наслаждения. – Кодовое слово «Бирмингем», я не ошибся? Она должна встретиться с вами на складе Моргенштерна и Маггенталера. Наши добрые друзья навсегда останутся вне подозрений. В самом деле, надо быть отъявленным психопатом, чтобы совершить два столь кошмарных преступления на собственной территории. Очень тонко, вы не находите? Еще одна марионетка на цепочке. Пляшущая под нашу музыку, как и тысячи других марионеток по всему миру.
– Ты хоть сознаешь, что свихнулся начисто? – спросил я.
– Жак, свяжите его, – резко приказал Гудбоди.
Его светский лоск наконец-то дал трещину. Должно быть, правда уколола болезненно.
Жак связал мои запястья толстым резиновым жгутом. То же самое он проделал с лодыжками. Затем перетащил меня в конец зала и еще одним жгутом подвесил к вмурованному в стену рым-болту.
– Запустите часы, – велел Гудбоди.
Жак двинулся по залу, толкая маятники. Я заметил, что малоразмерные часы его не интересовали.
– Все они тикают, и все они бьют, – с удовлетворением отметил Гудбоди, уже ставший прежним: лощеным, елейным, самодовольным. – Эти наушники усиливают звук раз в десять. А вот усилитель и микрофон, – как видите, вам до них нипочем не дотянуться. Наушники ударостойкие. Через пятнадцать минут вы сойдете с ума, через тридцать – потеряете сознание. Кома продлится от восьми до десяти часов. Выйти из нее можно только безумным. Но вы из нее не выйдете. Ну что, часы уже тикают и бьют? И довольно громко, да?
– Вот так умирал Джордж у тебя на глазах. И за мной ты будешь наблюдать через стеклянную дверь. За ней не так шумно.
– К сожалению, я не увижу весь процесс. Нам с Жаком нужно уладить одно дело. Но мы вернемся, чтобы не пропустить самое интересное, верно, Жак?
– Да, мистер Гудбоди, – ответил Жак, продолжая деловито запускать часы.
– Если я исчезну…
– О нет, вы не исчезнете. Ночью я хотел, чтобы вы исчезли в гавани, но принятая мною впопыхах мера была слишком грубой, недостойной моего профессионализма. На этот раз у меня появилась идея получше, не правда ли, Жак?
– Истинная правда, мистер Гудбоди.
Жаку теперь приходилось почти кричать, чтобы его услышали.
– Так что, мистер Шерман, вы не исчезнете. Нам это совершенно ни к чему. Вас найдут через несколько минут после того, как вы утонете.
– Утону?
– Именно так. Ну да, вы полагаете, что полиция сразу же заподозрит неладное. Вас осмотрят врачи. И что же обнаружат первым делом? Что ваши плечи испещрены следами инъекций. Я знаю, как сделать, чтобы проколы двухчасовой давности выглядели двухмесячными. Далее вскрытие покажет, что вы накачаны наркотиками. Конечно, а как же иначе? Мы их введем, пока вы будете без сознания, часа за два до того, как столкнем вашу машину вместе с вами в канал. А потом вызовем полицию. Конечно, в случайную автокатастрофу поначалу не поверят. Майор Шерман, бесстрашный следователь из Бюро Интерпола по борьбе с наркотиками, и не справился с управлением? Но затем вас обыщут. И найдут шприцы, ампулы с героином, в карманах следы каннабиса. Досадно, досадно. Еще один служил и нашим, и вашим.
– А ты не так уж глуп для психопата, – сказал я.
Гудбоди улыбнулся, и это, вероятно, означало, что он не слышит меня в нарастающей какофонии часов.
Преподобный надел мне на голову наушники из пористой резины и закрепил их, не пожалев клейкой ленты. Сразу стало гораздо тише – наушники послужили звукоизоляцией. Гудбоди прошел к усилителю, снова улыбнулся мне и нажал кнопку включения.
Ощущение было как от сильнейшего удара током. Мое тело выгибалось дугой, дергалось в жутких судорогах, и я знал: те малые участки лица, что не скрыты от глаз преподобного пластырями и скотчем, корчатся в страданиях.
Эти муки были раз в десять злее, страшнее тех, что сумел мне причинить Марсель.
Безумные вопли банши терзали мне уши, пронзали голову, точно раскаленные вертелы; казалось, мозг рвется на куски. Я не понимал, почему еще не лопнули барабанные перепонки. Никогда не сомневался в том, что достаточно мощный и резкий звук, раздавшись достаточно близко к ушам, способен на всю жизнь лишить слуха. Но со мной такого не произошло. Как, по всей очевидности, и с Джорджем. Сквозь муки я смутно вспомнил, что Гудбоди объяснил смерть Джорджа ослабленным состоянием его организма.
Я ворочался с боку на бок – инстинктивная животная реакция, уклонение от источника боли, – но далеко отстраниться не мог. К рым-болту Жак подвесил меня довольно коротким резиновым тросом, позволяющим сдвинуться не более чем на пару футов в любом направлении. В конце одного из таких сдвигов мне удалось достаточно сфокусировать взгляд, чтобы увидеть Гудбоди и Жака, – они находились за дверью, увлеченно наблюдали за моими страданиями через ее верхнюю, стеклянную половину.
Спустя несколько секунд Жак поднял левое запястье и постучал по часам. Гудбоди неохотно кивнул, и оба скрылись. Купаясь в слепящем океане боли, я предположил, что они спешат управиться со своим делом побыстрее, чтобы не пропустить упоительный финал.
Через пятнадцать минут я потеряю сознание. Так обещал Гудбоди. Конечно же, это наглая ложь. Такая пытка любого сломает за две-три минуты – и психически, и физически.
Я неистово крутился из стороны в сторону, пытался расколоть наушники об пол или сорвать их с головы. Но в этом отношении Гудбоди не солгал – наушники были очень прочны, а скотч намотан умелыми руками так плотно, что от моих усилий лишь открылись раны на лице.