Я свернул на улицу, где находился склад. Там было пусто: ни машин, ни пешеходов. То есть пустовала сама улица, а на третьем этаже хоромины Моргенштерна и Маггенталера торчал в открытом окне, уперев локти в подоконник, грузный мужчина в рубашке, и по тому, как он активно ворочал головой, я понял, что наслаждение вечерней прохладой Амстердама – не главная причина его пребывания в этом месте.
Я миновал склад и доехал до дамбы. Там высадился и позвонил де Граафу из телефонной будки.
– Где вы были? – властно осведомился де Грааф. – И что делали?
– Ничего такого, что представляло бы для вас интерес. – Пожалуй, еще никогда мне не приходилось так нагло врать. – Но я готов поговорить.
– Говорите.
– Не здесь. Не сейчас. Не по телефону. Но если вы с ван Гельдером как можно скорее подъедете к складу Моргенштерна и Маггенталера…
– То вы нам все расскажете?
– Обещаю.
– Уже едем, – мрачно сказал де Грааф.
– Секундочку! Возьмите обычный фургон, припаркуйтесь в начале улицы. Они поставили у окна наблюдателя.
– Они?
– Вот об этом-то я и хочу поговорить.
– А наблюдатель?
– Отвлеку его. Придумаю какой-нибудь трюк.
– Понятно. – Де Грааф выдержал паузу и с прежней угрюмостью продолжил: – Зная ваш стиль, боюсь даже гадать, что это будет за трюк.
Он положил трубку.
Я зашел в ближайший магазин хозтоваров, купил клубок бечевки и самый большой разводной ключ Стилсона из тамошнего ассортимента. Через четыре минуты «опель» стоял менее чем в ста ярдах от склада, но на другой улице.
Я вошел в очень узкий и скверно освещенный проулок между улицей, на которой стоял склад Моргенштерна и Маггенталера, и другой, параллельной. Первое же складское здание, к которому я приблизился слева, располагало шаткой деревянной пожарной лестницей. При пожаре она бы сгорела в первую очередь, но другой поблизости не имелось. Я прошел не меньше пятидесяти ярдов вдоль здания, которое, по моим прикидкам, принадлежало Моргенштерну и Маггенталеру, и не увидел никаких средств экстренной эвакуации. Не иначе в этой части Амстердама предпочтение отдается связанным друг с другом простыням.
Я вернулся к единственной и неповторимой пожарной лестнице и взобрался на крышу. Она мне не понравилась – как и прочие крыши, которые я был вынужден пересечь, чтобы попасть на нужную. Все коньки были прямоугольными, скаты – крутыми и после дождя предательски скользкими, и архитекторы былых времен, непонятно почему считавшие похвальным стремление разнообразить стили и формы, потратили прорву труда, чтобы крыши не походили друг на дружку ни по форме, ни по высоте.
Поначалу я действовал осторожно, но от осторожности было мало проку, и вскоре я разработал единственный практичный способ перебираться с конька на конек.
Я бегом спускался по крутому скату и предоставлял инерции вознести меня как можно дальше по следующему, затем падал на четвереньки и так преодолевал последние футы.
И вот я добрался до крыши, которую считал «своей». Подполз к фронтону, нависавшему над улицей, облокотился на него и свесил голову.
Подумать только, в кои-то веки я не опростоволосился!
Человек в рубашке, стоявший прямо подо мной футах в двадцати, продолжал нести караульную службу. Я привязал бечевку к рукоятке гаечного ключа, лег и вытянул руку так, чтобы ключ не мог задеть за подъемную балку. Спустил его футов на пятнадцать и стал раскачивать, точно маятник, c каждым взмахом увеличивая дугу. И действовал быстро, так как в считаных футах сквозь щель между створками грузового люка лился яркий свет и эти створки могли раскрыться в любую минуту.
Ключ, весивший никак не меньше четырех фунтов, уже летал по дуге почти девяносто градусов. Я опустил его еще на три фута, гадая, как скоро охранника насторожит очень тихий, но неустранимый звук рассекаемого железякой воздуха. На мое счастье, в следующий миг на улицу въехал синий фургон. Его появление помогло мне двояко: часовой высунулся еще дальше, чтобы рассмотреть машину, а работа двигателя заглушила движения стилсона.
Фургон остановился в тридцати ярдах от нас; мотор умолк. Импровизированный маятник достиг своей амплитуды. Когда ключ снова двинулся вниз, я позволил бечевке проскользнуть еще на пару футов сквозь пальцы. Слишком поздно почувствовав неладное, охранник повернул голову и очень удачно принял на лоб всю энергию груза. Он смялся, как будто на него рухнул мост, и медленно завалился назад, скрывшись с моих глаз.
Открылась дверь фургона, и вышел де Грааф. Он помахал мне. Я дважды проделал приглашающий жест правой рукой, убедился, что маленький пистолет надежно сидит в носке и ботинке, и сполз к подъемной балке. Сначала уперся в нее животом, а затем свесился на руках. Пистолет из наплечной кобуры я держал в зубах. Качнулся назад, затем вперед, и, как только левая нога коснулась порога погрузочного люка, правая распахнула створки, а руки вцепились в косяки. Утвердившись на пороге, я взял пистолет в правую руку.
Их было четверо: Белинда, Гудбоди и хозяева фирмы. Белинда, бледная, сопротивляющаяся, но не издающая ни звука, уже была одета в гейлерское платье с широкой юбкой и расшитым лифом. Ее держали за руки Моргенштерн и Маггенталер, чьи лучезарные отеческие улыбки прямо-таки закоченели на румяных физиономиях. Гудбоди, стоявший ко мне спиной и приводивший головной убор Белинды в соответствие со своим эстетическим вкусом, повернулся, как в замедленной съемке.
И так же медленно у него отвисла челюсть и округлились глаза, а лицо приобрело снежную белизну – почти такую же, как его шевелюра.
Я сошел с порога на пол, сделал два шага и протянул руку к Белинде. Она несколько секунд смотрела на меня, не веря в происходящее, потом стряхнула обмякшие лапы Моргенштерна и Маггенталера и подбежала ко мне. Сердце моей помощницы колотилось, как пойманная в силок птица, но я бы не сказал, что самое страшное потрясение в жизни лишило ее воли и сил.
Я перевел взгляд на криминальную троицу и улыбнулся, насколько это позволяли травмы лица.
– Теперь вы знаете, как выглядит смерть, – сказал я.
Они все поняли. С застывшими лицами вытянули руки кверху. Я держал их в такой позе и молча ждал, когда де Грааф и ван Гельдер поднимутся по лестнице на чердак. За это время ничего не произошло. Готов поклясться, что никто из троицы даже не моргнул. Белинду била дрожь – неконтролируемая реакция на стресс, – но девушка нашла в себе силы улыбнуться мне, и я понял, что с ней все будет в порядке. Парижское отделение Интерпола не принимает в свои ряды кого попало.
Де Грааф и ван Гельдер, оба с пистолетами в руках, уставились на эту сцену. Затем де Грааф спросил:
– Боже мой, Шерман! Что вы творите? Почему эти люди…
– Может, позволите объяснить? – перебил его я резонным вопросом.
– Да, объяснить необходимо, – суровым тоном проговорил ван Гельдер. – Трое известных и уважаемых жителей Амстердама…
– Умоляю, не смешите, – попросил я. – У меня лицо болит.
– И насчет лица тоже, – проворчал де Грааф. – Откуда у вас эти…
– Порезался при бритье. – Вообще-то, эта острота принадлежала Астрид, но я был не в том тонусе, чтобы придумывать новую. – Позвольте все-таки объяснить.
Де Грааф вздохнул и кивнул.
– Как считаю нужным?
Он снова кивнул.
– Ты знаешь, что Мэгги убита? – обратился я к Белинде.
– Я знаю, что она убита. – Это было сказано дрожащим шепотом – я все-таки переоценил ее состояние. – Он мне только что об этом сказал. И при этом улыбался.
– Преподобному свойственно христианское сострадание. И он не может не улыбаться, совершая гнусности. Итак, – обратился я к полицейским, – посмотрите внимательно, джентльмены. Посмотрите на Гудбоди. Это убийца. Самый отъявленный психопат и садист из тех, кого мне доводилось встречать. Или даже из тех, о ком мне доводилось слышать. Этот человек насадил на крюк Астрид Лемэй. Этот человек заколол вилами Мэгги на Гейлере. Этот человек…
– Вы сказали – вилами? – спросил де Грааф.
Очевидно, его рассудок был не в силах это воспринять.
– Подробности позже. Этот человек довел Джорджа Лемэя до помешательства, а затем и до смерти. Этот человек тем же способом пытался убить и меня. Этот человек сегодня пытался убить меня трижды. Этот человек вкладывает умирающим наркоманам в руки бутылки с джином. Этот человек сбрасывает людей в каналы, обмотав их свинцовыми трубами, но прежде подвергает их чудовищным пыткам. Мало того что этот человек сеет по всему миру деградацию, слабоумие и смерть. По его собственному признанию, он искусный кукловод, тысячами подвешивающий на цепочки кукол и заставляющих их плясать под свою дудку. Это пляска смерти, джентльмены.
– Неправда, – проговорил ван Гельдер. Он выглядел потрясенным. – Этого не может быть. Доктор Гудбоди? Священник церкви…
– Его зовут Игнатий Катанелли, у нас на него досье. Бывший член одной из мафиозных группировок Восточного побережья. Даже мафия не стала терпеть его злодеяния. Мафиози никогда не убивают просто так, только по серьезным деловым причинам. А Катанелли убивал, потому что он обожает это занятие. Наверное, в детстве отрывал мухам крылышки, а когда вырос, мух ему стало недостаточно. Он был вынужден убраться из Штатов, потому что мафия предлагала только одну альтернативу.
– Это фантастика! – подал голос Гудбоди. – Это возмутительно! Это…
Фантастика или нет, но к щекам преподобного все еще не вернулась краска.
– Заткнись, – сказал я. – У нас есть твои отпечатки пальцев и черепной индекс. Катанелли здесь сладко устроился, выражаясь американской идиомой. С прибывающего судна возле определенного бакена сбрасывается герметичный утяжеленный контейнер с героином. Его вылавливают и на барже отвозят на Гейлер. Там находится кустарный цех по изготовлению кукол, которых доставляют сюда. Что может выглядеть невиннее? Вот только в некоторых куклах, помеченных, содержится героин.
– Чепуха! – воскликнул Гудбоди. – Чушь собачья! Вы не сможете ничего доказать!