– В наручниках?
– Вы, наверное, думаете, что только полиция использует подобные вещи. Эти злодеи притащили меня в ванную, связали мне ноги веревкой и залепили рот пластырем. Потом замкнули дверь снаружи.
– Вы были совершенно беспомощны?
– Совершенно. – При этом воспоминании лицо коротышки еще больше помрачнело. – Мне удалось встать на ноги, но толку от этого не было никакого. В ванной нет окна. Даже если бы оно и было, не знаю, как я смог бы его разбить. К тому же я все равно не мог позвать на помощь: на меня намотали бог знает сколько пластыря. Часа три-четыре спустя эти разбойники вернулись и освободили меня. Высокий сказал, что они оставили на кухонном столе полторы тысячи гульденов. Тысячу за наем катера и пятьсот – на непредвиденные расходы.
– На какие расходы?
– Откуда мне знать? – устало произнес Деккер. – Они не объяснили. Просто ушли.
– Вы видели, как они уходили? Видели тип машины, ее номер или что-нибудь еще?
– Я не видел, как они уходили. Не видел их машины и тем более ее номера, – сказал Деккер с видом человека, который с трудом сдерживается. – Когда я сказал, что меня освободили, я имел в виду, что незнакомцы отомкнули дверь и сняли наручники. Но мне потребовалось еще пару минут, чтобы снять лейкопластырь, а это было чертовски болезненно. Пришлось содрать даже немного кожи и выдрать клок из усов. Потом я поскакал на кухню, чтобы взять нож и разрезать веревки на ногах. Деньги лежали на месте, и я был бы рад, если бы вы внесли их в какой-нибудь полицейский фонд. Мне эти грязные деньги не нужны. Они почти наверняка украдены. К этому времени поблизости уже не было ни этих людей, черт бы их побрал, ни их машины.
Ван Эффен дипломатично посочувствовал:
– Если учесть все, что вам пришлось вынести, то вы еще довольно спокойны и сдержанны. Вы могли бы их описать?
– Одежда самая обычная. Плащи. Это все.
– А их лица?
– На берегу канала и в машине было темно. К тому времени, когда мы добрались сюда, на всех уже были капюшоны. Точнее, на троих. Один оставался на судне.
– В капюшонах, конечно, были прорези? – спросил ван Эффен.
Он не был разочарован, потому что ничего другого и не ожидал.
– Скорее круглые дырки.
– Эти люди разговаривали между собой?
– Не сказали ни слова. Говорил только их начальник.
– Как вы узнали, что это был начальник?
– Начальники обычно отдают приказания, верно?
– Пожалуй. Вы бы узнали его голос, если бы снова его услышали?
Деккер заколебался.
– Не знаю. Думаю, да.
– Так. В голосе этого человека было что-нибудь необычное?
– Ну… Он очень забавно говорил по-голландски.
– Забавно?
– Это был… как бы это сказать… не тот голландский, на котором говорят голландцы.
– Ломаный голландский?
– Нет. Как раз наоборот. Язык был очень хороший. Слишком хороший. Как у дикторов телевидения или радио.
– Значит, слишком правильный? Книжный? Может быть, этот человек иностранец?
– Именно так я и подумал.
– Как по-вашему, откуда родом мог быть этот человек?
– Тут уж я вам ничем не смогу помочь, лейтенант. Я никогда не выезжал из страны. Я часто слышу, как люди в городе говорят по-английски и по-немецки. Но только не я. Я не говорю на иностранных языках. Иностранные туристы в мой рыбный магазинчик не заглядывают. Я торгую на голландском.
– Что ж, спасибо, вы нам очень помогли. Еще какие-нибудь подробности об этом начальнике, если это в самом деле начальник?
– Он был высоким, очень высоким. – Деккер слабо улыбнулся, впервые за весь день. – Не нужно быть очень высоким, чтобы казаться выше меня, но этому человеку я не доставал даже до плеча. Он был сантиметров на десять-двенадцать выше вас. И худой, очень худой. На нем был длинный плащ синего цвета, и этот плащ висел на нем, как на вешалке.
– Вы сказали, что у капюшонов были отверстия, а не щели. Вы видели глаза высокого мужчины?
– Даже и глаз не видел. На нем были темные очки от солнца.
– Темные очки? Я же спрашивал вас, не было ли в этих людях чего-нибудь странного. Вам не показалось странным, что человек носит защитные очки ночью?
– Странным? С чего бы это? Послушайте, лейтенант, холостяки вроде меня проводят много времени у телевизора. А там негодяи всегда носят темные очки. Иначе как бы мы узнали, что они негодяи?
– Верно, верно. – Ван Эффен повернулся к свояку Деккера. – Как я понял, господин Баккерен, вам повезло и вы избежали общения с этими господами?
– Вчера был день рождения моей жены. Мы были в городе, обедали и смотрели шоу. Вообще-то, они могли украсть мое суденышко в любое время, я бы и не узнал об этом. Если уж эти люди следили за моим свояком, то могли следить и за мной и знали, что я навещаю свой катер только по выходным.
Ван Эффен повернулся к де Граафу:
– Вы хотели бы осмотреть суда, господин полковник?
– Думаешь там что-нибудь найти?
– Нет. Но возможно, мы узнаем, что эти люди там делали. Могу поспорить, что они не оставили никаких зацепок для трудяг-полицейских.
– Скорее всего, попусту потратим время.
Свояки направились к своей машине, двое полицейских – к машине ван Эффена, старому потрепанному «пежо» с вовсе не старым двигателем. Ничто не указывало на принадлежность машины к полиции, даже радиотелефон был спрятан. Де Грааф осторожно опустился на скрипучее жесткое сиденье.
– Я воздержусь от жалоб и стонов, Питер. Я знаю, что на улицах Амстердама подобных машин никак не меньше пары сотен, и понимаю твое стремление к анонимности. Но ведь ты бы не умер, если бы поставил сюда нормальное сиденье?
– Мне казалось, что этот небольшой штрих создает ощущение подлинности. Впрочем, сиденье можно заменить. Удалось ли вам выудить какую-нибудь интересную информацию в этом доме?
– Ничего такого, чего бы не нашел ты. Любопытно, что высокого мужчину сопровождали двое немых. Тебе не приходило в голову, что если начальник, как определил его Деккер, иностранец, то его подручные тоже могут оказаться иностранцами, причем неспособными сказать ни слова по-голландски?
– Приходило. И это вполне возможно. Деккер сказал, что начальник отдавал приказания, из чего вроде бы следует, что остальные двое говорят или по крайней мере понимают по-голландски. Но это может быть и не так. Отдаваемые приказания могли вообще ничего не значить, их отдавали просто для того, чтобы создать впечатление, что остальные двое – голландцы. Жаль, что Деккер никогда не бывал за границей. Иначе он бы, наверное, сумел определить, откуда родом высокий незнакомец.
– Я говорю на трех языках, а ты, Питер, и того более. Как по-твоему, если бы мы услышали речь этого человека, мы смогли бы определить, откуда он родом?
– В принципе это возможно. Я знаю, о чем вы думаете. О магнитофонной записи телефонного звонка, сделанной помощником редактора. Но тут у нас шансов еще меньше: телефон искажает голос. К тому же эти террористы не похожи на людей, которые совершают ошибки. И даже если бы нам удалось определить страну, откуда они приехали, как, черт возьми, это помогло бы нам их выследить?
Де Грааф зажег черную манильскую сигару. Ван Эффен опустил стекло со своей стороны. Не обратив на это внимания, де Грааф сказал:
– Умеешь же ты подбодрить! «Дайте нам еще немножко улик, или давайте раскопаем еще немножко фактов – и это нам очень поможет». Кроме недоказанного пока факта, что этот парень иностранец, мы знаем только, что он очень высокий, тощий как грабли и у него что-то неладно с глазами.
– Неладно с глазами? Все, что мы знаем, – это то, что он носит защитные очки в ночное время. Это может что-нибудь значить, но может и ничего не значить. Возможно, у него такая причуда. Возможно, в очках он себе больше нравится. Или, как предположил Деккер, он считает, что защитные очки – необходимый атрибут негодяя высокого класса. Может быть, он носит их по той же причине, что и охрана американского президента, то есть потому, что потенциальный злоумышленник из толпы не знает, смотрят на него охранники или нет, и это мешает ему действовать. А возможно, этот высокий страдает некталопией.
– Ну разумеется! Некталопия! Каждый школьник знает! Я уверен, Питер, что на досуге ты меня просветишь.
– Это занятное старое словечко для обозначения занятной старой болезни. Мне говорили, что это единственное английское слово с двумя прямо противоположными значениями. С одной стороны, оно означает ночную слепоту, то есть потерю зрения после захода солнца, причины которой до сих пор не изучены. С другой стороны, это же слово может употребляться для названия дневной слепоты, то есть способности хорошо видеть только ночью, причины чего также неизвестны. Какое из значений ни возьми, болезнь эта редкая, но о ее существовании известно давно. В темных очках, которые мы имеем в виду, могут быть специальные корректирующие линзы.
– Мне кажется, что от какой бы разновидности этой болезни ни страдал преступник, из-за нее он должен сталкиваться с серьезными профессиональными трудностями. И домушник, который работает при свете дня, и грабитель, который трудится под покровом ночи, будут несколько ограничены в передвижении, если они больны этой болезнью. Для меня это чересчур экзотично, Питер. Я предпочитаю более старомодные причины: шрам над глазом, косоглазие, нервный тик, необычную радужную оболочку с прожилками, разноцветные глаза. Бельмо на глазу, когда радужная оболочка настолько светлая, что ее трудно отличить от белка, или когда зрачки разного цвета. Пучеглазие, вызванное заболеванием щитовидной железы. Или вообще отсутствие одного глаза. В любом из этих случаев у преступника есть физический дефект, из-за которого без темных очков он был бы немедленно опознан.
– Теперь нам остается только запросить у Интерпола список преступников всего мира, имеющих дефекты глаз. Всего-то какие-нибудь десятки тысяч. Но даже если бы в списке было всего десять человек, нам бы это мало помогло. К тому же велика вероятность того, что за нашим преступником вообще ничего не числится, – размышлял вслух ван Эффен. – А еще Интерпол мог бы дать нам список всех преступников-альбиносов. Им тоже нужны очки, чтобы скрыть глаза.