Я бросил взгляд на улицу, на окна здания напротив, перегнулся через бетонную балюстраду и покрутил головой – надо было убедиться, что жильцы соседних люксов не смотрят в мою сторону. Взобравшись на балюстраду, я взялся за декоративного грифона, изваянного столь прихотливо, что давал несколько отличных зацепок, затем ухватился за бетонный край крыши и вскарабкался на нее. Не считаю себя любителем подобной акробатики, но тогда я не знал, что еще можно предпринять.
На заросшей травой плоской крыше, насколько я мог судить, не было никого. Я встал и пересек ее, обогнув телевизионные антенны, вентиляционные выходы и забавные миниатюрные теплички, что служат в Амстердаме световыми люками. Добравшись до другого края, осторожно посмотрел вниз. Там был очень узкий и сумрачный проулок, по крайней мере в данный момент безлюдный. В нескольких ярдах слева я обнаружил пожарную лестницу и спустился ко второму этажу. Дверь эвакуационного выхода, как и почти все подобные двери, была заперта изнутри, зато замок оказался двусторонним, и куда ему было тягаться с мудреными железками из моего инструментария.
Убедившись, что в коридоре ни души, я спустился на первый этаж по главной лестнице, поскольку подозревал, что трудно незамеченным выйти из лифта посреди холла. Мне не стоило беспокоиться – ни помощника управляющего, ни боя, ни швейцара не было видно, а кроме того, ресепшен осаждала новая партия прилетевших на самолете. Я присоединился к этой толпе, вежливо похлопал пару человек по плечу, положил на стол ключ от номера, неторопливо направился к бару, так же неторопливо пересек его и вышел из здания через боковую дверь.
Днем прошел ливень, улицы были мокры, но надевать плащ не было необходимости, поэтому я нес его, перекинув через руку, а шляпу и вовсе не надел. Я прогуливался, посматривая по сторонам, под настроение задерживаясь и возобновляя движение, предоставляя ветру нести меня, куда он пожелает. Всем своим видом я изображал стопроцентного туриста, впервые вышедшего насладиться видами и голосами вечернего Амстердама.
Прохаживаясь вдоль канала Херенграхт и должным образом любуясь фасадами домов торговых магнатов семнадцатого века, я вдруг ощутил специфический зуд в затылке. Никакие тренировки не помогут развить это чувство, и с опытом оно тоже не придет. Возможно, это своего рода экстрасенсорная перцепция. Такая способность дается человеку от рождения. Либо не дается. Мне вот далась.
За мной следили.
Жители Амстердама – чрезвычайно гостеприимные люди. За одним исключением: почему-то они не сочли нужным расставить вдоль своих каналов скамьи для притомившихся иностранцев или хотя бы для своих притомившихся согорожан. Если у вас возникнет желание посозерцать в томном покое поблескивающую сумрачную гладь воды, лучше всего прислониться к дереву. Что я и сделал – выбрал подходящее дерево и зажег сигарету.
Так простоял несколько минут, надеясь, что выгляжу ушедшим в раздумья, изредка поднося сигарету ко рту, но никаких других движений не делая. Никто не выстрелил в меня из пистолета с глушителем, не подкрался, чтобы оглушить мешочком с песком и тайком сбросить в канал. Я дал недругам все шансы, но они не клюнули. В Схипхоле смуглый мужчина держал меня на мушке, но не выжал спуск. Значит, не считают нужным избавиться от меня. Поправка: пока не считают нужным. Хоть какое-то утешение.
Я выпрямился, потянулся и зевнул, безучастно озираясь, как человек, очнувшийся от романтических грез. Следивший никуда не делся. Он не привалился, как я, спиной к дереву, а прислонился к нему плечом, так что дерево стояло между ним и мной. Но это было тонкое дерево, оно закрывало лишь часть силуэта.
Я двинулся дальше. На углу Лейдестраат свернул направо и побрел по улице, время от времени задерживаясь у торговых витрин. Зашел в один из магазинов и осмотрел несколько предметов живописи – в Англии за столь возмутительное надругательство над подлинностью художественных произведений владельца заведения запросто упекли бы в кутузку. Что еще интереснее, витрина представляла собой почти идеальное зеркало. Мой хвост топтался ярдах в двадцати, с серьезным видом рассматривая закрытое ставнями окно фруктовой лавки. На нем был серый костюм и серый свитер, и это все, что можно сказать о его внешности. Серая безликость.
На следующем перекрестке я снова повернул направо и пошел мимо цветочного рынка, что на берегу канала Зингел. Остановился у прилавка, осмотрел его содержимое и купил гвоздику. В тридцати ярдах серый точно так же рассматривал цветы, но то ли он был скуповат, то ли не имел такого счета, как у меня. Он ничего не приобрел, только постоял и поглазел.
Повернув направо на Вийзельстраат и сменив шаг на более бодрый, я поравнялся с индонезийским рестораном. Вошел, затворил дверь. Швейцар – несомненный пенсионер – поприветствовал меня достаточно радушно, но не совершил попытки разлучиться с табуретом.
Я приотворил дверь, чтобы видеть улицу, и через несколько секунд там появился серый. Теперь я понял, что он гораздо старше, чем выглядел издали, – уж точно за шестьдесят, однако скорость развил удивительную для столь почтенного возраста. И вид у него был огорченный.
Я надел плащ и пробормотал извинения. Швейцар улыбнулся, и его «хорошего вечера» прозвучало так же вежливо, как перед этим «добро пожаловать». Вероятно, ресторан был уже полон. Я вышел и остановился на крыльце, из кармана извлек сложенную фетровую шляпу, из другого – очки с проволочной оправой, надеясь, что эти аксессуары преобразят майора Шермана до неузнаваемости.
Серый успел удалиться ярдов на тридцать, продвигаясь забавными рывками и заглядывая в каждый подъезд. Я решил рискнуть и бегом пересек улицу; лестного зрительского внимания к себе не привлек, зато остался целым и невредимым. И последовал за серым, держась в некотором отдалении.
Через сотню ярдов он остановился, потоптался в замешательстве и двинул назад, теперь почти бегом, но входя во все незапертые двери. Зашел и в ресторан, где я только что побывал, и выскочил оттуда через десять секунд. Юркнул в боковую дверь гостиницы «Карлтон» и вышел через парадную. Если и привлек к себе зрительское внимание, то уж наверняка не лестное – «Карлтону» едва ли могло импонировать то, что облезлые старикашки в водолазках срезают путь через его вестибюль. В конце квартала был еще один индонезийский ресторанчик; серый покинул его с укоризненной гримасой человека, которого вытолкали в шею. Он нырнул в телефонную будку, а после разговора выглядел еще растеряннее и пристыженнее. Оттуда переместился на площадь Мунтплейн, на трамвайную остановку. Я встал в очередь.
Первый трамвай, трехвагонный, имел номер 16 и щиток со словами «Центральный вокзал». Серый вошел в головной вагон. Я выбрал второй и устроился на переднем сиденье так, чтобы не спускать с топтуна глаз и не попасться ему на глаза, если он вдруг проявит интерес к попутчикам. Напрасное беспокойство – ему было уж точно не до разглядывания пассажиров. Судя по частой смене выражений лица, а также по судорожному сжиманию кулаков, у этого субъекта на уме были другие, более важные вещи, и не на последнем месте степень сочувственного понимания со стороны работодателей, на которую он мог рассчитывать.
Человек в сером вышел на Дам. Главная площадь Амстердама изобилует исторической архитектурой: тут и королевский дворец, и Новая церковь, которую приходится постоянно укреплять, чтобы не развалилась от старости. Ни то ни другое серый не удостоил ни малейшим вниманием. Он свернул в переулок у отеля «Краснаполски», потом налево, в сторону причалов, прошел вдоль канала Оудезейдс-Вурбургвал, свернул направо и погрузился в лабиринт улочек, которые все глубже проникали в складской район, один из немногих районов, не вошедших в список туристических достопримечательностей Амстердама. Следовать за стариком было легко – он не смотрел ни влево, ни вправо и тем более не оглядывался назад. Я мог бы ехать за ним в десяти шагах на слоне, он бы и этого не заметил.
Я остановился на углу и стал наблюдать, как он пробирается по узкой, плохо освещенной и на диво непривлекательной улице, зажатой между высокими пятиэтажными складскими зданиями с остроконечными крышами, чьи скаты едва не смыкались со скатами домов, стоящих через улицу, отчего здесь царила клаустрофобическая атмосфера смутной угрозы, мрачного предостережения и гнетущей настороженности, на что мне было совершенно наплевать.
Серый сорвался на шаткий бег, и столь избыточная демонстрация рвения могла означать лишь одно: его путь близок к завершению. Догадка оказалась верна. На полпути от перекрестка до перекрестка он взбежал по лестнице с перилами, достал ключ, открыл дверь и скрылся в складской постройке. Я последовал за ним все тем же прогулочным, но уже не медленным шагом и с любопытством взглянул на табличку над дверью. «Моргенштерн и Маггенталер». И хотя я никогда прежде не слышал об этой фирме, теперь буду помнить ее до конца моих дней. Не задержавшись подле здания, я пошел дальше.
Номер оказался не бог весть что, но ведь и гостиница была отнюдь не из роскошных. Тусклый, невзрачный домишко с облупившейся краской, и интерьер под стать экстерьеру. Скудная меблировка включала в себя односпальную кровать и диван, похоже способный превращаться в кровать; оба за многие годы пришли в удручающе состояние, если только не пребывали в нем изначально. Ковер истрепался, но не так радикально, как шторы и покрывала. Примыкающая к комнате ванная была не просторней телефонной будки.
От полного фиаско номер спасала пара достоинств, которые придали бы определенную ауру изящества даже самой мрачной тюремной камере. Мэгги и Белинда, сидевшие бок о бок на краю кровати, без энтузиазма смотрели на меня, когда я устало опускался на диван.
– Траляля и Труляля, – произнес я. – Одни-одинешеньки в коварном Амстердаме. Все ли в порядке?
– Нет. – В голосе Белинды прозвучала резкая нотка.
– Нет? – Я позволил себе удивленный тон.
Она повела рукой вокруг: